Ярость рвет цепи - Александр Романовский

Останутся ли у него силы, когда ошейник исчерпает заряд, можно было только гадать. Но еще накануне Курт был совершенно уверен, что его тюремщики сотню раз подумают, прежде чем ринутся сломя голову в камеру. Сперва его будут морить голодом и снова соблазнять черной змеей, и лишь потом пойдут на такие меры, как транквилизаторы. Именно поэтому Курт почти неделю упорно прятал под подушкой хлеб, однако всякий раз, возвращаясь с тренировок, находил лишь жалкие крошки…

А затем боль в рекордный срок вознеслась до пикового накала. Лампочка продолжала мерцать под потолком. Ее лучи, казалось, медленно-медленно протянулись к волку, будто длинные белые лезвия. По мере приближения они темнели и багровели.

Затем свет полностью исчез за этим частоколом.

Курт погрузился в липкую тьму.

Попытка вторая. Она была более хитроумной. По сравнению с первой, напоминавшей безыскусную атаку монголо-татар, вторая вплотную приблизилась к такой изощренной тактической уловке, как троянский конь. Волк тщательно продумал каждую деталь этого плана. Это было некое соединение предыдущей попытки и одной из первых выходок Курта.

Когда пришло время в очередной раз “кормить” паразита – это делалось раз в двое – трое суток, – Курт встретил “адъютантов” мрачным взглядом, сидя на койке. Те бросили в камеру своего златоголового змея и замерли, дожидаясь от узника определенных действий. Но он, похоже, опять закапризничал.

Нож потянулся к “кулону”.

После первой попытки прошло три дня. Негативный результат – тоже результат. Тюремщики каким-то образом знали, сколько энергии осталось в ошейнике. По самым скромным прикидкам, ее было достаточно, чтобы дважды подряд “вырубить” волка мощным ударом, если вдруг одного окажется недостаточно.

Волк понимал, что еще полностью не оправился и не сможет тягаться с электрическим палачом. Но сегодня это было и не обязательно. Ему требовалось всего-навсего изобразить обморок, а не потерять сознание на самом деле.

Поэтому, как только электрические иглы вонзились в шею, Курт принялся разыгрывать дикое недомогание. Собственно, ощущение и без того было не из приятных. Волку же требовалось создать впечатление, что он вот-вот лишится чувств. Нож продолжал давить на клавишу, – ощущения вплотную приближались к актерскому образу, в который Курт старался закутаться, словно гусеница – в кокон. (Если очень повезет, из этого кокона появится бабочка, появление которой станет для всех смертельной неожиданностью.) Это несколько облегчало задачу, если в данной ситуации вообще было уместно говорить о облегчении…

Когда электрические иглы превратились в настоящие сверла, волк понял, что настал кульминационный момент. Он сполз с койки на пол, где и распластался беззащитно-уязвимой тушей (во всяком случае, так должно было все выглядеть). Для пущей достоверности он напоследок даже слабо дернул ногами.

Настала тишина.

Курт лежал и не двигался. Темные фигуры застыли на периферии зрения. Они тоже не двигались и, без сомнения, пристально изучали содержимое камеры на предмет какой-либо сознательной деятельности. Волк замедлил дыхание, будто погружался под воду, – ванна в убежище была одна на всех, однако более напоминала неглубокий бассейн. Волчье сердце билось все реже и тише, покуда не превратилось в отдаленную, зловещую пульсацию. Так дышит древнее чудовище в пещере, куда еще не ступала нога спелеолога…

Электрическое покалывание вначале стихло, затем исчезло совсем. И – почти сразу – объявилось ослепительной вспышкой. Волк даже не вздрогнул, потому как ожидал чего-то в этом роде. Вспышка исчезла, не оставив и следа. В паразите на шее еще теплилась жизнь.

Курт и сам не мог бы сказать, сколько времени прошло.

Возможно, полчаса. А может, и час. Это было не важно. Никто не привел Тарана, сами же “адъютанты” стояли за решеткой, молчали и ждали. В словах не было особой необходимости: если волк и впрямь лежит без сознания, то ничего не услышит. А если притворяется, то, согласно сценарию, станет молчать до последнего.

Поэтому безволосые просто-напросто отключили обогреватели, что гнали в камеру теплый воздух. Внутри каменных стен моментально начала концентрироваться промозглая сырость.

Так оно и продолжалось. Время неспешно капало в вечность.

Курт, дрожа от холода, поднялся с каменного пола, взял штекер и воткнул в разъем.

Трансформатор довольно мигнул зеленым глазом.

Таким образом, обе попытки завершились сокрушительным провалом. Сколько Курт ни напрягал мозг, выхода не находилось. То есть один выход, конечно, был, однако Курт отбрасывал мысль о самоубийстве.

Все же остальное, приходившее в голову, было полной чепухой. В этом он был похож на какого-нибудь книжного героя либо (что чаще) злодея, попавшего в подобную же передрягу.

Вот только у упомянутых персонажей всегда была какая-то альтернатива или же в подходящий момент события вдруг складывались на удивление удачно, чего, разумеется, не бывает в реальной жизни. В общем, Курт начал склоняться к мысли, что вырвать свободу клыками, похоже, не удастся.

Ничего, что-нибудь произойдет. Эта мысль зудела где-то на задворках сознания днем и ночью.

Но кто мог помочь волку, о существовании которого никто не знает? А если кто и знает, то придет ли на помощь? Враги, конечно, были не в счет.

Как бы там ни было, Курт продолжал тренировки. Другого выхода, впрочем, у него и не предвиделось. Хэнк гонял его по Яме с остервенением, нараставшим день ото дня. И тем более удивительным – прежде всего, для самого волка – стал результат.

Срок, прошедший с начала заточения, при всем желании нельзя было назвать значительным. Но, надо заметить, тело каждого волка, даже неокрепшего, болезненного щенка, отличалось тем, что весьма интенсивно реагировало на внешние раздражители. При значительных физических нагрузках волчьи мышцы не нуждались в каких-либо медикаментозных или стимулирующих препаратах, но в то же время темпам прогресса мог бы позавидовать любой бодибилдер.

Мышцы Курта набухли и окрепли после тренажеров. При каждом подходе к снаряду под волчьим мехом как будто шевелились стальные канаты. Гладиаторы и “безрукавочники” только диву давались. А Таран усмехался и качал головой. Дескать, он же говорил – парень еще себя покажет.

Так и случилось.

Хэнку достался ученик, о котором иные тренеры могли только мечтать. В своем стремлении достичь совершенства Таран не щадил ни себя, ни узника. А потому не имело значения, было ли происходящее “волчонку” по душе. Учителя интересовала лишь форма. То, что творилось у Курта внутри (не в биологическом смысле, конечно), заботило его в последнюю очередь.