Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На следующее утро Михаил после купания в Волге и легкого завтрака пересек при сильном ветре и волнении Волжский плес и пошел до прибытия «Зари» с визитами. Володи, Гали и Гены он не застал, но у них в избе оказалась пожилая женщина, видимо, присматривавшая без хозяев за домом. Он объяснил ей, кто он, и сказал, что пришел отдать Гале взятые в долг продукты. Разумеется, женщина слышала о их злоключениях. Кивнув в знак того, что знает, она сурово, но с оттенком благоговения произнесла: «Господь спас вас!» – и Михаил не менее серьезно ответил ей: «Да!»
С той поры Михаил ежегодно первого января поздравлял своих спасителей с Новым годом и желал им здоровья и счастья. Со временем ему стало казаться, что они даже ждут его звонка. Михаил и впрямь начал думать, что если почему-либо не сможет позвонить в очередной Новый год, они решат, что он умер. Собственно, это и могло быть самой вероятной причиной, потому что в нормальном состоянии он о своих и Марининых спасителях не забывал никогда и каждый день обращался к Богу с благодарностью за то, что Он спас их руками Володи и Гены, и молил Всевышнего за их здоровье, успехи и жизнь. Играла ли роль его признательность своим спасителям и прямые просьбы Господу о лучшей участи для них, Михаил сказать, конечно, не мог. Однако через десять лет и несколько месяцев, уже не в начале мая, а в конце сентября, Володя во время шторма в слегка подогретом состоянии и на высокой скорости был опрокинут волной на своей моторке примерно в трех километрах от того места, где ждали неминуемой смерти Горские. Осенняя вода вряд ли оказалась много теплее весенней ледоходной. У Володи не было спасжилета, но его держал на воде ватник, «куфайка». И помощь к нему пришла до того, как «куфайка» потеряла плавучесть. Кто-то заметил его с берега из Медведицкого. Наверное, тот, кому велел посмотреть в ту сторону Господь Бог. Михаил ничего не говорил Володе о своих ежедневных молитвах за него и за Гену, но почему-то чувствовал, что Володя догадывался о них.
Кроме того, Михаил зашел к Сергею Алексеевичу. Тот находился в доме один, потому что Галина Михайловна уже уехала на работу в Москву. Возвратив продукты, Михаил рассказал о том, что Ньюта жива и увезена туристами, к которым она пристала, в Москву, и что теперь ее, скорей всего, удается найти. Сергей Алексеевич вполне понимал его долг и заботы. Года через полтора Марина и Михаил подарили этой близкой по духу семье Бетсиного щенка, из которого вырос великолепный черный колли, замечательный и по уму, и по всем статям.
К вечеру, сменив три вида транспорта, Михаил добрался до дома. Ньюта была уже там целых три дня. У него от радости перехватило дыхание, когда он обнимал свою любимицу за шею, в то время как она с виноватым видом встречала его ласки. Оказалось, что едва Марина вернулась после проводов мужа с вокзала домой, как по телефону позвонил предводитель туристской компании, к которой прибилась Ньюта, и сказал, что подождет ее хозяйку на Савеловском вокзале. Как и надеялся Михаил, туристы прочли номер телефона, который был выбит на металлической пластинке ошейника. Марина вернулась на вокзал, получила Ньюту, отдала ребятам за хлопоты двадцать рублей, чем те остались очень довольны, и даже взяла такси, шофер которого с удовольствием посадил их в свою машину, потому что у него самого был колли.
Главное, о чем Михаил молил Господа Бога, свершилось – все они снова собрались вместе. Страшно угнетающие дни разлуки порядком вымотали всех, и, возможно, его, как виновника, сильней других. Но он чувствовал, что не просто вымотался, но и поумнел. Вдумавшись в то, за что и зачем он был подвергнут испытаниям, Михаил пришел к определенным выводам. Во-первых, он был наказан Высшими Силами за нарушение какого-то из высших Установлений, которых еще с полной определенностью не осознал, а, стало быть, был подвергнут испытанию-наказанию затем, чтобы осознал. Во-вторых, анализ событий, предшествовавших более чем драматическому походу, позволил ему выявить только один сомнительный элемент в его поведении. И это касалось диссертации плагиаторши Полкиной. Да, он был прав, выступив против обнаглевшей бабы, тем более, что она попыталась беспардонно утащить – и утащила его материал. Да, плагиаторы не угодны Господу Богу в еще большей степени, чем ему, Михаилу Горскому и некоторым чистоплюям – интеллигентам, и он имел законные основания поддержать атаку против Полкиной, но только ПОДДЕРЖАТЬ. Основными атакующими должны были быть те, кого она действительно и всерьез обокрала – в том числе своего учителя Пухова – и чьи идеи выдавала за свои, якобы пионерские и оригинальные. Однако всерьез ограбленные сделали всего один залп (притом – не все) и отошли назад – в сторону, выпустив вперед себя одного Горского и наблюдая за тем, как он кромсает ее работу и как она не решается ответить ему публично ни единым словом. Но раз он был наказан за торпедирование диссертации Полкиной (однако не за то, что он принципиально неверно выступил против безнаказанности плагиата), то, следовательно, Небеса поставили ему в вину другое – насколько правомерно лично он, Михаил, участвовал в этом деле. Он вспомнил, что один из посылов, которым он руководствовался перед тем, как решить вмешаться в Полкинскую аферу, был тот, который придал ему бесконечно любимый и почитаемый из числа лучших писателей мира Уильям Фолкнер. Один из его Йокнопатофских героев – симпатичный, мудрый и скромный разъездной торговец швейными машинами В. К. Ретлиф (Владимир Кириллович – скрывавший, что назван так в честь своего русского предка), вмешался в личную жизнь одного слабоумного, испытывавшего любовную страсть к корове, не только потому, что он вообще принципиально против скотоложества, но еще больше потому, что ОН МОЖЕТ ЭТО СДЕЛАТЬ – хотя были у слабоумного и более заинтересованные в его нравственности и поступках люди – родные, близкие, владелец коровы, наконец. Но история с Полкиной и то, что за ней последовало в походе, заставляло, пусть и нехотя, но признать, что способен крупно ошибаться даже такой безусловный гений литературы как мистер Билл Фолкнер, почти инженер человеческих судеб. И теперь делом уже самого Михаила было уяснить, чем в высшем смысле и в абстракции он должен был исправить или пополнить свои воззрения ради того, чтобы избежать дальнейших ошибок, не отступаясь от убеждений и принципов. К счастью, на сей раз он пришел к итоговому выводу очень быстро (что неудивительно, учитывая, какому назидающему воздействию совсем недавно подвергся) – в его философском Кредо – или Регламенте управления развитием и совершенствованием Мироздания – не хватало еще одного Принципа. А именно: Принципа недопустимости пресечения каким – либо субъектом чужой экспансии, не задевающей его непосредственно и существенным образом.
Если отправляться от случая с Полкиной, ему было почти все равно, кандидат ли она наук или нет – разве что немного досадно, что бездарь путем беспардонной кражи формально в системе советской науки поднимется на ступеньку выше его и окажется вровень с теми, кого обокрала – те «остепенились» раньше ее. Главная мотивация Михаила для того, чтобы вмешаться в дело, заключалась в том, что он хотел убрать с физиономии Полкиной ту улыбку безнаказанности и недоступности для наказания за кражу его материала, который она якобы «потеряла». Улыбку он, безусловно, с наглой физиономии стер, но при этом далеко шагнул за пределы допустимого возмездия, особенно когда заинтересованные в крушении Полкиной люди любезно предоставили ему возможность все сделать одному и без них. А ведь как всякий сущий, Полкина имела от рождения право на собственную экспансию. Другое дело – была она праведной или нет. Но за это Полкиной надлежало отвечать перед Всевышним, в крайнем случае – перед непосредственно ограбленными, которые имели как прирожденные консерваторы законное право противостоять грабительской экспансии Полкиной, но уж никак не Горский. Если же рассматривать дело принципиально в более широком плане, Михаилу предстояло решить еще более важный вопрос – означает ли существование Принципа недопустимости пресечения чужой не задевающей экспансии, что нельзя вмешиваться в ход не задевающих тебя непосредственно поползновений и покушений с чьей-либо стороны, если они, например, происходят на твоих глазах? Что, нельзя противостоять бандитскому нападению на кого-то, если ты в силах его пресечь или защитить жертву? Наверное, в каких-то случаях, можно и даже должно. В каких? Когда представляешь, что безнаказанно творимый бандитизм если не сегодня, то завтра может обратиться против тебя. Если дорвавшийся до власти политикан устанавливает личную диктатуру, начинает расправляться со своими прежними активными политическими противниками, к числу которых ты себя не относил, то появляются
