Спецслужбы первых лет СССР. 1923–1939: На пути к большому террору - Игорь Симбирцев

И очень многие ложные сведения, пришедшие из разведки, ложились в основание смертных приговоров в Москве, превращаясь в вечные клише. Поэтому и сейчас в идущем по телевидению документальном цикле «Разведка, о которой знали немногие» приказ на ликвидацию методом тайного убийства Троцкого в 1940 году можно оправдывать тем, что «от разведки поступили сведения, что Троцкий вступил в тесные контакты с гитлеровской разведкой абвером», не слишком критично относясь к таким разведывательным данным, удобным Кремлю и Лубянке и словно оправдывающим «доблестную операцию» заграничного наемника НКВД, вонзившего ледоруб в голову изгнанника за тысячи километров от Москвы, что породило в советском обществе мрачную шутку-загадку: «Кто такой – с ледорубом, но не альпинист». К тому же серии этого фильма часто завершаются привычным рефреном о том, что нельзя чекистов тех лет судить по меркам сегодняшнего времени. А где в документах НКВД доказательства столь тесного контакта еврея и вождя мирового коммунизма Льва Троцкого с главным врагом мирового еврейства и инициатором антикоминтерновского пакта Адольфом Гитлером?

К тому же в истории НКВД тех лет предостаточно примеров, когда резидент или внешний разведчик переходит во внутреннюю госбезопасность и активно участвует в репрессиях и наоборот. Вот чекист Борис Берман в ИНО ГПУ в 30-х годах был талантливым разведчиком (псевдоним в разведке Артем) и резидентом ГПУ в Германии, а после отзыва в Москву в 1937 году назначен начальником НКВД по Белорусской ССР и здесь руководил террором в годы репрессий. В 1938 году его арестовали и расстреляли, как и его родного брата Матвея Бермана, ветерана ЧК с Гражданской войны, начальника ГУЛАГа в НКВД и одного из заместителей наркома Ежова, арестованного прямо в кабинете секретаря ЦК ВКП(б) Маленкова. Или обратный пример: один из самых жестоких следователей-садистов ежовской эпохи Лангфанг, искалечивший при пытках писателя Михаила Кольцова и убивший на первом же допросе генсека ЦК компартии Эстонии Яна Анвельта, в 1941 году переведен во внешнюю разведку и назначен резидентом НКВД в Греции. Только после 1953 года генерал МГБ Лангфанг будет арестован в числе бериевцев и за свои художества сам отбудет срок в пятнадцать лет в мордовских лагерях. И таких примеров перевода из опричников в штирлицы и наоборот предостаточно, чтобы отмести надуманные версии, что разведка была в репрессии лишь пострадавшей стороной, а не частью карательной машины спецслужб Советского Союза.

1940 год с затихающим понемногу морем репрессий подвел зримую черту в истории советских спецслужб, отсекая очередной из крупных периодов их жизни в 1923–1940 годах. Многих выбитых репрессиями дзержинских чекистов в 1938–1939 годах заменили молодые партийцы, направленные в спецслужбы в массовом порядке на смену зачищенному чекистскому пласту. Недаром у многих видных деятелей советских спецслужб военного и послевоенного времени годом их прихода в органы числится 1939-й – время партийного набора туда вчерашних рабочих и комсомольских активистов, для которых Гражданская война была лишь романтической историей их страны, а не личным делом всей жизни.

Но это уже из истории второго периода жизни спецслужб СССР. Первый же закончился на рубеже 1940 года при весьма драматических обстоятельствах. На фоне потрясших страну чисток, на фоне убийства в далекой Мексике чекистами Льва Троцкого, на фоне истребления большей части дзержинцев в спецслужбах, на фоне безмерного укрепления власти Сталина в стране и на фоне неуклонно надвигавшейся на страну бури Второй мировой войны.

Глава 10

Спецслужбы и власть в СССР в 1923–1940 годах

Созданное в феврале 1922 года ГПУ, уже через год ставшее Объединенным ГПУ Советского Союза, стало следующим шагом в истории развития советских спецслужб. Это второе рождение прежней ленинской ВЧК, но это уже реформированное и перестроенное под новые условия советской жизни перевоплощение ВЧК. При этом ГПУ властью Сталина с 1923 года начинает встраиваться в новую советскую модель «социализма в одной стране». А также ГПУ все больше втягивается в межфракционную борьбу в самой ВКП(б), которая с начала 20-х годов будет все более разгораться, вылившись в своем закономерном итоге в большие репрессии к концу 30-х годов.

В 20 – 30-х годах при Сталине борьба с «традиционными» врагами от белых до оставшихся эсеров еще очень важна, так будет до самой Второй мировой войны, но внутренняя борьба в самой ВКП(б) и фракционные дела все более ее теснят, и ГПУ – НКВД все больше вовлечено в этот процесс. Вопрос схватки внутри самой верхушки ВКП(б) в это межвоенное время между Гражданской и Второй мировой войной становится понемногу ключевым в истории взаимоотношений власти и ее спецслужб в СССР. И здесь два ключевых вопроса: место спецслужбы под рукой власти Сталина и участие ГПУ – НКВД в этой межфракционной битве.

Под четким контролем Кремля

Сталин с самого начала своего властвования в молодом Советском Союзе, еще при живом, но уже полностью беспомощном Ленине, очень много внимания уделяет роли ГПУ в создаваемом им властном механизме. Ему просто необходимо привязать ГПУ к своему ЦК, сделать его полностью послушным своей линии, очистив при этом от еще многочисленных со времен ленинской ВЧК приверженцев других линий в этих стенах. И Сталин всюду в начале 20-х годов повторяет, что ГПУ должно стать верным отрядом партии, как это было с ЧК при Ленине. В ноябре 1922 года в речи перед группой иностранных коммунистов из Коминтерна Иосиф Виссарионович прямо заявляет: «ГПУ – наследник ЧК, это карательный орган советской власти, как Комитет общественной безопасности при Конвенте времен Французской революции. Это трибунал для защиты интересов революции от буржуазии и контрреволюционеров». При этом он призывает заграничных товарищей не верить тем «домыслам и клевете» о жестокости ГПУ, которые распространяют на Западе враги советской власти из иностранцев и эмигрантов, поскольку «идите и спросите у советских рабочих – они все ГПУ уважают за защиту их революции».

В начале 20-х годов с подачи Сталина ГПУ укрепляют и в кадровом смысле, чистками и проверками добиваясь лояльности ее рядов. Именно в это время Дзержинский говорит своему новому заместителю в ГПУ Ягоде, что при выборе между полностью преданным делу партии недалеким парнем и колеблющимся хорошим специалистом нужно брать «своего преданного парня» и подтягивать его в профессиональном смысле. Сам Дзержинский немало сил уделяет вычищению из рядов ГПУ людей, подозреваемых в сочувствии к «троцкистской», «рабочей» или другим оппозициям в партии либо не скрывающих таких взглядов, даже невзирая на явные заслуги в рядах ВЧК в Гражданскую войну. Ягода с Менжинским после смерти Железного Феликса подхватывают эту инициативу. Менжинский заявил, придя на пост главы ГПУ в 1926 году: «Здесь должны быть только настоящие коммунисты». Его заместитель Ягода требовал от возглавлявшей тогда в ГПУ отдел кадров товарища Андреевой выявлять оппозиционные настроения и от их носителей немедленно избавляться. После возвращения в 1926 году Андреевой из инспекционной поездки на Урал Ягода пишет начальнику ГПУ по Уральскому краю Апетеру: «Как могло случиться, что в течение такого долгого времени товарищ Апетер не прощупал оппозиционных настроений в наших рядах».

Призыв же не позволять ЦК тотального контроля над спецслужбой уже в 20-х годах был явной крамолой для чекиста, за которую из ГПУ при любых прошлых заслугах могли изгнать немедленно. А позднее, уже в годы Большого террора, показания на тех, кто призывал «поменьше выносить сор из чекистской избы в ЦК», «разбираться у себя самим», «считать это внутренним чекистским делом», легли в основу не одного расстрельного приговора в адрес бывшего чекиста.

Ягоде эти идеи и высказывания о «внутренних ведомственных чекистских делах» припомнили на ошельмовавшем его перед арестом мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года в качестве одного из главнейших грехов на посту наркома НКВД. Стоило чекисту Шанину, тогда еще начальнику секретариата в ГПУ, в начале 30-х годов на чекистской партконференции брякнуть по простоте: «Когда чекист окажется в эпицентре партийной дискуссии, ему нужно тихо и не привлекая к себе внимания пробираться к выходу» (Шанин имел в виду, что нужно заниматься своими профессиональными делами, а не идеологическими дискуссиями) – ему потом такую политическую близорукость поминали при каждом удобном случае, а в первую же волну зачисток самих чекистов в 1937 году вместе с Ягодой расстреляли.

Большой скандал 1931 года, самый крупный и выплеснувшийся наружу из ГПУ в период между Гражданской войной и большим террором, очень встревожил власть. Разногласия в верхушке чекистов по поводу законности в деле военспецов «Весна» или «Промпартии» были только поводом, столкнулись разные группировки наверху ГПУ, чего власть допустить никак не могла. Формально еще руководивший ГПУ Менжинский после инфаркта в 1929 году уже практически устранился от командования на Лубянке, Ягода со своей командой уже прибирал к рукам всю власть здесь, и группировка заслуженных чекистов с громкими именами выступила именно против Ягоды (Мессинг, Евдокимов, Ольский, Воронцов, Трилиссер, Бельский и др.). Поэтому власть сразу вмешалась, и весь этот скандал решался на уровне ЦК партии, Сталин тогда поставил на Ягоду и его бригаду, а бунтарей с Лубянки разогнали или понизили в должности.