Широки врата - Эптон Синклер

— Это может быть очень опасно, Генрих.

— У нас не займет много времени, чтобы отследить всё до конца. Существует целый ряд схем, каждая хитрее предыдущей, но все преступники будут обнаружены и помещены туда, где они не смогут причинить никакого вреда. По большей части эта пропаганда ведется на иностранные деньги, и наша задача найти, откуда это идёт.

— «Я думаю, что Курт может быть полезен для вас в таких делах», — решился Ланни.

«Нет, у Курта нет нужных контактов для такой работы.» — Ярко-голубые арийские глаза Генриха смотрели в карие Ланни с совершенной искренностью.

— Может быть, я бы это сделал. Ты знаешь, я встречаю много этих людей, и мои родственники среди них. Они говорят свободно в моем присутствии, и я мог бы понять намек.

— Herrlich, Lanny! Если услышите что-нибудь, и дайте мне знать, я наверняка использую это, и вы заработаете мою вечную благодарность.

«Вы уже заслужили мою», — сказал американец после того, как положил враждебную брошюру назад на стол нациста.

Так у Ланни появилась интересная история, чтобы сказать её Труди, когда он прилетел обратно в Париж. Он получил десять процентов с продаж двух картин, чтобы предать их ей, а у неё были гранки новой брошюры, прославлявшей Бисмарка, как основателя современного немецкого государства. По крайней мере, брошюра прославляла его на первой странице и на половине второй, и после этого она превращалась в тщательно документированный обвинительный акт силы, в качестве основы прогресса государства в современном мире. Почему нацистский режим хранит в тайне свой бюджет военных расходов? Чтобы обмануть соседние государства Германии, или немецкий народ, которому не разрешалось знать, что его правительство теперь тратит в три раза больше на вооружения, чем Великобритания?

Ланни прервал чтение и сказал: «Здесь можно усилить. Расходы в пять раз больше, чем у Великобритании и в два с половиной раза больше, чем у Англии и Франции вместе взятых. Так Геринг сказал моему отцу несколько дней назад».

«Так лучше», — сказала Труди. Она училась принимать точку зрения автора!

«Товарищи, которые распространяют материалы, достойны похвал», — сказал Ланни. Он повторил то, что сказал Генрих, и добавил: «Никогда при мне не говорите об этих людях. Я могу проговориться во сне, но я не смогу ничего сказать о том, чего я не знаю».

«Вы могли бы получить эту информацию по телепатии», — улыбнулась она своему другу.

Он взял ее на прогулку, и они пообедали в отдаленной auberge на голом и морозном берегу одной из семи рек, которые протекают через окружающие Париж равнины. Он установил правила о её пище и сне. И она следовала им. В результате чего она частично восстановила потерянный вес, и на её щеках появился румянец. Она всё еще беспокоилась о судьбе своего мужа и друзей, но больше не опасалась за свою физическую безопасность. А человеческое существо так устроено, что это даёт большое облегчение в подсознание, если не в сознание.

«Мой отец хочет, чтобы я вернулся в Нью-Йорк с ним», — сказал он ей, — «но я думаю, отговориться».

«Вы должны поехать, Ланни», — настаивала женщина. — «Ваша жена, возможно, передумала.»

«Существует почта», — ответил он.

— Я знаю. Но тут надо считаться с ее гордостью. Она не хочет потерять свой статус из-за принципа. Она должна быть желанной, если любовь что-то значит.

— Я поеду немного позже; я обещал провести Рождество в Бьенвеню и танцевать с моей сестрой на вечере, и, кроме того, я должен признать, что разговоры моего отца испытывают мое терпение. Слушать в течение двух недель об уничтожении людей и зарабатывании на этом денег мне трудно и притом ещё оставаться вежливым. Я много философствовал о том, что мне кажется ужасным извращением мысли. Мой отец хороший человек во многих отношениях, он человек реальной творческой энергии. Он должен быть образованным, он окончил Йельский университет, где его выучили социальному кодексу, который мог бы подойти для Древнего Рима. Там говорится о выживании наиболее сильных, и принимается, как должное, что они самые жадные. Но он совсем на них не похож. Он щедр и внимателен к своим друзьям. И только тогда, когда он думает о социальных классах и странах, его можно принять за другого Германа Геринга.

Ответ Труди звучал необычно: «Интересно, а если Геринг такой же».

Рождество в Бьенвеню. Но оно отличалось от прежних, потому что там не было детей. Ланни понял острее, что он потерял свою семью. Конечно, там была Марселина, которая осталась ребенком, даже играя в юную леди. Он любил ее и был рад видеть ее счастливой. Он пытался научить ей тому, что может ей пригодиться, и продолжал делать это, хотя, к сожалению, осознавал, что большинство из того, что он говорил, влетало в одно ухо и вылетало из другого. И не потому, что у нее не было мозгов. А потому, что она получила воспитание от Бьюти и её друзей, куда входила и Ирма. Шесть лет она жила в лучах славы состояния Барнсов, и хотя она не признавалась в этом Ланни, она мечтала выйти замуж за богатого и стать grande dame, чьи деяния будут освещаться в газетах. Ланни мог бы расстроить и мучить ее своими антисоциальными замечаниями, но он был бессилен изменить ее.

Он не захотел жить в Коттедже, будившем у него тысячу воспоминаний об Ирме и Фрэнсис. Он поставил кровать в своей студии, и оставался там большую часть времени, играя на пианино и читая книги своего пра-пра-дяди, которые украшали стены в течение многих лет. Кроме того, он усиленно занимался картинным бизнесом, чтобы поддерживать поток нелегальной литературы в Германию. Это было оправданием его жизни. Но он тревожился, потому что был женатым человеком, а теперь он был тем, что называют соломенным вдовцом, и ему не хватало того, к чему он привык.

Все время его мать внимательно следила за ним, оказывая давление на него нежно, но твердо. Она высказывала только небольшую часть своих мыслей, но Ланни знал их все. Он должен был вернуться в Ирме, извиниться и пообещать быть «хорошим» и исправить свой ужасный промах, прежде чем это станет слишком поздно. Бьюти умоляла его написать и сообщить, что он приедет. Чтобы успокоить ее, он сделал это. Он написал Ирме о своей поездке с Робби, о том, что Курт и Генрих просили передать ей, и о том, что обер-лейтенант стал гауптманом. Он рассказал о приёме в Лондоне и о другом приёме, что готовится в поместье «Семь дубов». Он послал выражения любви своей маленькой дочери и обещал приехать и увидеть ее до конца января. Он добавил: «Я сожалею, и я все еще люблю тебя». Но он не последовал хитрому предложению своей матери и не упомянул, что танцевал с Розмэри на дебютном приёме своей сводной сестры.

Сразу после Нового года приехала Эмили Чэттерсворт и привезла с собой всех слуг в соответствии с своими обычаями. Она предложила провести приём в своем поместье, и теперь Бьюти проводила там время, отдавая приказы и обсуждая списки гостей со своим старым другом. Ривьера была местом, куда люди приезжали и откуда уезжали, и необходимо было смотреть газеты, а затем звонить своим друзьям, чтобы узнать, кем были новоприбывшие. Друзья могли просить пригласить Такого-то, и ценным друзьям нужно было сказать, да, а перед другими извиниться, и, пожалуй, нажить себе врагов. Список не должен быть слишком длинным, чтобы быть изысканным. С другой стороны, слишком короткий указывал бы на скупость. Робби дал Бьюти чек за ее услуги, и добавил десять тысяч франков Марселине, говоря её матери не стесняться, так как у девушки будет только один шанс. Нанимать «талант» не было никакой необходимости, так как у Марселины и Ланни его хватало с избытком. Но необходим был самый лучший негритянский джаз на Ривьере, и еда и питье без ограничений.

Ланни никогда не принимал участие в подготовке такого рода с тех пор, как он мог себя помнить. Он выполнял поручения и давал советы. Сначала его мать не принимала их в серьёз, но потом кардинально изменила своё отношение. Ведь он был не просто сыном Бьюти, но мужем Ирмы, а это означало, что он был авторитетом в делах высшего света. И было бы нехорошо запереться и играть на пианино и отказываться принимать участие в обсуждении вопросов: был ли князь Димитрович бывшим дворянином или только своего рода бывшим помещиком, и была ли миссис Пакингэм из Чикаго социально важной, потому что в настоящее время живет здесь постоянно на сравнительно небольшие алименты.

Марселина никогда не несла никакой ответственности. В ее роль входило быть красивой, весёлой и открытой, и она выполняла её превосходно. Начав выходить в свет под самым лучшим покровительством в Лондоне, она получала приглашения отовсюду. Ей советовали, какие приглашения принять, а от каких уклониться. Ей не говорили просто, что у некоторых лиц были деньги, а у других их не хватало. Ей говорили изысканно, что некоторые семьи были «желательны», и что некоторые партии, то есть, кандидаты на брак, были «вряд ли пригодны», в то время как другие были «выгодной партией». Если партия была из Европы, то члены его семьи, либо адвокат семьи найдут правильный подход к Бьюти или к Ланни. А если он американец, то будет действовать самостоятельно. Девушке, которой только что исполнилось восемнадцать, необходимо знать, как иметь дело с этими различными видами мужчин: с какими было безопасно флиртовать, каких опасаться, а с какими нужно быть «холодной». Ривьера была полна всех видов претендентов и паразитов, безденежных дворян и беженцев от революций, которые могли быть постоянными, или не могли, так что замужество дочери стала политической, а также экономической проблемой.