Песнь крови - Энтони Райан

Оба умолкли. Ход размышлений Ваэлина привел его к вопросам, которых лучше было не задавать.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал Норта.

– Да я вовсе и не думаю…

– Думаешь, думаешь. Да, ты прав. Мой отец отправил меня в орден, потому что твой отец отправил сюда тебя. Я тебе говорил, что они были соперниками, но я тебе не все рассказывал. Мой отец ненавидел владыку битв просто до отвращения. Было время, когда он мог говорить только об одном: как этот мясник, рожденный в канаве, подрывает его положение при дворе. Его просто бесило, что твой отец так популярен в народе. Это то, чего мой отец никогда добиться не мог. Он не был одним из них, он был благородный, а твой отец был простолюдин, который добился высокого положения благодаря своим собственным заслугам. И когда он отправил тебя сюда, это было проявление огромной преданности Вере и Королевству, публичная жертва, которую можно было повторить лишь одним способом.

– Извини…

– Да ладно, не извиняйся. Ты в той же степени жертва своего отца, что и я – своего. Мне потребовались годы, чтобы осознать, почему он так поступил, и в один прекрасный день в голове просто щелкнуло, и я все понял. Он отдал меня, чтобы укрепить свое положение при дворе.

Норта криво, невесело улыбнулся.

– Но, по всей видимости, наш драгоценный король не придал особого значения этому жесту.

«Я вовсе не жертва своего отца, – подумал Ваэлин. – Это мама отправила меня сюда, чтобы защитить меня». Но вслух он этого не сказал, подозревая, что Норте будет трудно это принять.

– Какая ирония судьбы, не правда ли? – продолжал Норта, помолчав. – Ведь если бы нас не отдали в орден, мы бы, скорее всего, сделались врагами, как и наши отцы. И наши сыновья стали бы врагами, а может, даже и их сыновья, и это бы все длилось и длилось. По крайней мере, так наша вражда закончилась, не начавшись.

– Ты как будто доволен, что попал в орден.

– Доволен? Да нет, я просто смирился с этим. Теперь это моя жизнь. И кто скажет, что принесет нам будущее?

Меченый зевнул, его зубы блеснули в свете костра. Пес подошел к Ваэлину, потерся о него и улегся спать. Ваэлин похлопал собаку по боку и откинулся на спальник, высматривая в россыпи звезд над собой отдельные созвездия и выжидая, когда его сморит сон.

– Я… я чувствую, что обязан тебе, брат, – сказал Норта.

– Чем?

– Жизнью.

Ваэлин осознал, что Норта пытается его поблагодарить – единственным способом, каким Норта был способен кого-то поблагодарить. Он не в первый раз задался вопросом, что за человек вырос бы из Норты, если бы отец не отправил его сюда. Будущий первый министр? Меч Королевства? Или даже владыка битв? И все равно: вряд ли он стал бы человеком, который готов пожертвовать сыном только ради того, чтобы обойти соперника.

– Я не знаю, что принесет нам будущее, – сказал наконец Ваэлин брату. – Но подозреваю, у тебя будет немало возможностей вернуть долг.

Удивительной особенностью жизни в ордене было то, что чем старше они становились, тем суровее делалось обучение. Их мастерство, казалось, возрастало не по дням, а по часам, оттачиваясь, как острие клинка. И вот к тому времени, как осень сменилась зимой, они стали уделять вдвое больше времени мечному бою, а потом и втрое, пока наконец не стало казаться, что они ничем другим и не занимаются. Мастер Соллис занимался только ими, с младшими учениками работали другие, теперь далекие люди. Вся их жизнь была посвящена мечу. Почему – это был не секрет. На следующий год их ждало испытание мечом, когда им предстояло встретиться лицом к лицу с тремя приговоренными к смерти преступниками и победить… либо погибнуть.

Мечные тренировки начинались после седьмого часа и тянулись до конца дня, с краткими перерывами на еду и стрельбу из лука или верховую езду в качестве отдыха. По утрам мастер Соллис демонстрировал им комплексы упражнений с мечом, вытанцовывая за несколько мгновений сложную последовательность выпадов, блоков и ударов, а потом требуя их повторить. Тех, кому не удавалось повторить с первого раза, ждала пробежка вокруг тренировочного поля. А после обеда они меняли свои мечи на деревянные, тренировочные, и сходились друг с другом в поединках, после которых на них оставалась все более впечатляющая коллекция синяков.

Ваэлин знал, что он лучший мечник среди них. Дентос был хорош в стрельбе из лука, Баркус – в рукопашном бое, Норта лучше всех ездил верхом, а Каэнис знал лес не хуже волка, но на мечах лучшим был он. Ваэлин никак не мог объяснить, какое чувство вызывает у него мечный бой: ощущение, будто меч – часть его самого, продолжение его собственной руки, и это внутреннее сродство усиливало его восприимчивость в бою, давало способность считывать движения противника прежде, чем тот их совершал, отбивать удары, которые поразили бы другого, обходить защиты, которые должны были бы сбить его с толку. Вскоре мастер Соллис перестал сводить его с остальными.

– Впредь будешь драться только со мной, – сказал он Ваэлину, когда они сошлись лицом к лицу с деревянными мечами в руке.

– Это большая честь, мастер, – ответил Ваэлин.

Меч Соллиса с треском ударил его по запястью, деревянный клинок вылетел у него из руки. Ваэлин попытался было отступить назад, однако Соллис был слишком проворен: ясеневый клинок воткнулся ему под дых, вышиб воздух из легких, и Ваэлин рухнул наземь.

– Противника всегда следует уважать, – сказал Соллис остальным, пока Ваэлин сидел, глотая воздух. – Но не слишком!

Когда наступила зима, Френтису пришло время проходить испытание глушью. Они собрались во дворе, чтобы дать ему несколько ценных советов.

– Смотри, не суйся в пещеры, – сказал Норта.

– Убивай и ешь все, что поймаешь, – посоветовал Каэнис.

– Главное, кремень не потеряй! – наставлял Дентос.

– Если поднимется буря, – сказал Ваэлин, – сиди у себя в убежище и не прислушивайся к ветру.

Только Баркусу сказать было нечего. То, как он во время своего собственного испытания обнаружил труп Дженниса, по-прежнему оставалось болезненным воспоминанием, и он ограничился тем, что мягко похлопал Френтиса по плечу.

– Мне прям не терпится! – весело сообщил им Френтис, взваливая на плечи свой мешок. – Целых пять дней за стенами! Никаких тренировок, никаких розг. Жду не дождусь!

– Пять дней холода и голода! – напомнил ему Норта.

Френтис только плечами пожал:

– А то я раньше не голодал. И холодать доводилось. Ничего, привыкну обратно.

Ваэлин был ошеломлен, осознав, как окреп Френтис за те два года, что он провел в ордене. Он теперь был почти ростом с Каэниса, и плечи у него, казалось, становились шире с каждым днем. У него изменилось не только тело, но и нрав: вечное нытье, присущее ему в детстве, теперь куда-то делось, и всякое испытание Френтис встречал со слепой уверенностью в собственных силах. Неудивительно, что он сделался вожаком своей группы, хотя на осуждение он частенько реагировал вспышками гнева, а то и с кулаками лез.