Быт русской армии XVIII - начала XX века - Карпущенко Сергей Васильевич

— Откуда вам это известно? — сказал я, совершенно растерявшись от неожиданного вопроса.

— Неужели это правда? — сказал полковник, вскочив со своего места, как бы испугавшись чего-нибудь.

— К несчастью, совершенная истина.

Полковник грустно покачал головой.

— Извините, полковник, но смею вас уверить, что это произошло не от моей беспечности, не от нерадения к службе, а так, несчастный случай выпал.

— Верю, верю, но не о том речь; зачем вы заплатили?

Вопрос этот смутил меня окончательно.

— Я заплатил затем, чтоб избавить вас и себя от неприятностей, а роту от нарекания; не мог же я уйти без квитанции.

Полковник захохотал.

— Вот что выдумали! — сказал он, едва удерживаясь от смеху. — Знаете что, у меня был ротный командир, который, сделав, заметьте, в мирное время восемнадцать переходов, представил всего три квитанции в благополучном квартировании.

— Но здесь жители хотели жаловаться.

— И пусть бы их жаловались, негодяи! Сами потом не рады были бы; завязалось бы дело, тянулось бы года два и кончилось бы тем, что вам сделали бы выговор по корпусу, мне бы поставили это обстоятельство на вид, а мы видали виды. А теперь что? — заключил полковник после некоторого молчания. — Правда, выговора нет, да зато и пятидесяти целковых не хватает, а они, батюшка, не выговора стоят, на улице не валяются.

— Для меня, полковник, спокойствие дороже денег.

— Положим, что так, и я бы ничего не сказал, меня бы это обстоятельство не так тронуло, если б вы эти деньги отдали из экономических, а то ведь небось свои заплатили.

— А какие же?

— Не хотели мне верить, что, командуя ротой, нельзя не иметь благоразумной экономии, вот она теперь бы и пригодилась. Я не проповедую вам, что надо наживаться на службе, но ведь и разоряться безрассудно.

— Бог поможет прожить и не обременяя совесть воровством.

— Правда; а знаете русскую поговорку: «На Бога надейся, а сам не плошай»?

Приход адъютанта и квартермистра прекратил нашу дальнейшую беседу об этом обстоятельстве.

Две недели после этого происшествия продолжал я командовать ротою и в это короткое время видел много, очень много. Так, например, на одном ночлеге солдаты разнесли деревенскую баню, чтобы устроить плот для рыбной ловли на озере; на другом солдат украл у мужика курицу, и когда я потребовал его к себе и спросил, как он осмелился это сделать, то он очень спокойно отвечал, что воровал по приказанию фельдфебеля для моего стола; на третьем барабанщик ободрал теленка, чтобы натянуть кожу его на лопнувший барабан свой; на четвертом капральные унтер-офицеры обирали моим именем и как бы в мою пользу по рублю серебром с людей, представленных мною на старший оклад жалованья; и много, много подобных случаев, называемых в армии «мелочами», видел я в эти две недели.

Все эти грустные, но, к несчастью, истинные факты я привожу здесь не в обвинение солдата, храброго защитника родины, засланного, безмолвного существа, а в подтверждение правдивой поговорки русской: «Каковы пастухи, таково и стадо».

По прошествии двух недель я по распоряжению начальства был откомандирован от полка; роту пришлось мне сдавать тому же самому поручику Сбруеву, от которого месяц тому назад я ее принял; и хотя все находилось в наличности, многое было дополнено и исправлено, но я не мог сдать роты иначе как при посредстве других ротных командиров, принявших мою сторону и заставивших Сбруева подписать рапорт и бумаги без всяких прилагательных. Сбруев был опытнее и осторожнее меня; принимая в полковом штабе денежные суммы, он не пропустил случая заглянуть в фуру с одиннадцатидневным сухарным запасом.

Штабс-капитан ЛОССОВСКИЙ

ЗАБАВА И ДЕЛО В КАЗАРМЕ[57]

Все, что касается нашего солдата: одежды, которую он носит, пищи, которую он ест, оружия, которым владеет, постели, на которой спит, — все разнообразные обстоятельства его жизни от момента поступления и до последней минуты пребывания в казарме, должно быть предметом возможно подробного и возможно частого обсуждения. Лучше десять раз повторить одно и то же с риском надоесть читателю, нежели раз пропустить, хотя бы ничтожное с виду, обстоятельство. Выходя почти исключительно из сословия, привычного к непрестанному труду, работе, голоду и холоду, наш солдат есть существо в высшей степени покорное, безответное и выносливое. Всякому жившему вплотную с солдатом, знающему его не издалека, знаком тот юмор и то добродушное незлобие, с которым он относится к своему нередко тяжелому положению.

Но ежели условия доказарменной жизни выработали в солдате равнодушие к собственному положению, то насколько должны быть внимательны и пытливы те, в руки которых отдана судьба самой жизненной и цветущей части народа, и преступно забыть хоть на минуту, что имеешь дело с живым организмом, а не с машиной, от которой вправе лишь требовать известного количества механической силы.

В декабрьской книжке «Военного сборника» за 1883 год помещена статья: «Несколько соображений по поводу винной солдатской порции». Автор статьи господин Бутовский, рассуждая о том влиянии, которое имеет узаконенная порция вина на нравственный уровень казарменной жизни, приходит к глубокому убеждению вредного влияния винной порции на трезвость и казарменную нравственность и ратует за совершенное уничтожение этой порции, с тем чтобы отпускаемые на нее деньги выдавались бы людям на руки или шли бы на улучшение пищи, или, наконец, предлагает заменить традиционную чарку вина чаем. Ряд наблюдений, выведенных из 8-летнего командования ротой, дают мне право считать себя компетентным в вопросе о казарменной нравственности, и я, со своей стороны, горячо протестую против мысли отнять у солдата узаконенную винную порцию.

Заметка господина Бутовского дала мне мысль попытаться прямо и искренне проникнуть в глубь тех оснований, на которых зиждется казарменная нравственность и основывается сила военного устройства.

Изучая сложные начала, которые вели наших великих генералов к победе, мы находим эти начала не на одной лишь широкой, шумной дороге военных подвигов, но часто на тихих и скромных боковых путях администрации, в кропотливом и трудном пути мирной подготовки солдата и в стремлении поднять его нравственную и духовную сторону.

Жизнь армии, ее быт, условия, интересы, потребности, всестороннее развитие распадаются на две категории: формальную и общечеловеческую. В солдате два существа — казенное и свое собственное. Первое обусловливается потребностью создать людей, способных безответно повиноваться приказу начальника, готовых положить душу за други своя (нравственное воздействие) и умелых разумно, сознательно действовать как в мирное, так и военное время (обучение); второе обусловливается теми особенностями, которые свойственны каждому народу и выработались на основании его собственных бытовых и исторических условий. Работать над развитием первого и быть крайне чутким ко второму существу — обязанность каждого военного, на которого подчиненный смотрит как на начальника и человека. Только при подобной постановке взаимных отношений фраза «все обстоит благополучно» перестанет быть пустым звуком и в части установится строгий, справедливый и крепкий порядок, который не пошатнет не только полчарки, но даже и ведро водки.

I

Условия, способствующие духовному развитию солдата

Когда человек поглощен какой-нибудь умственной или физической работой, то никакая блажь не идет ему в голову, но раз наступает час досуга, время отдыха, необходимо, чтобы он встряхнулся, освежился и зачерпнул бы новый запас сил для предстоящего труда и работ. В сфере развития казарменной жизни благодетельное действие этого всемирного принципа недостаточно осознано. Нередко от нашего неумения, нерадения дать солдату в часы досуга, в часы томительного казарменного вечера возможную сумму веселья и развлечения раздаются жалобы на солдатское пьянство и казарменную распущенность. Здоровье, веселье, бодрый дух делают сносною всякую жизненную участь, тогда как монотонность, голый формализм, бесцельное шатание из угла в угол делают мрачную даже такую жизнь, которая обставлена в материальном отношении самым благоприятным образом.