ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах - Аласдер Грей

Toy кивнул и, едва помня себя, вышел из конторы, отправился наверх, в студию, пытаясь думать о забавных пустячках, которыми можно было бы заполнить задний план экзаменационной панели. Он все замедлял и замедлял шаги, потом остановился и повернул назад. По пути вниз он встретил подымавшегося мистера Уотта. Они сделали вид, что не замечают друг друга.

На следующий день в церковь вошел его отец и крикнул:

— Спускайся, Дункан, и прочти это!

Toy обтер кисть и спустился.

— Прочти это, — распорядился мистер Toy, негнущейся рукой протягивая письмо.

— Нет необходимости.

— Черт возьми, читай!

— Нет. Оно от мистера Пила, с объяснением, почему меня отчислили.

— Боже, ты загубил свою жизнь.

— Рано делать выводы.

— На что ты собираешься дальше жить?

— У меня еще сохранился остаток гранта. И священник говорит, когда роспись будет готова, прихожане, быть может устроят для меня сбор.

— Сколько же тебе достанется? Двадцать фунтов? Четырнадцать? Восемь?

— Я сделаюсь известным, отец. Мне станут заказывать новые работы, платные, в кафе и пабах. Плафон готов. Что ты нем думаешь?

— Я не сужу о живописи, Дункан! Полагаюсь на мнение специалистов. А ты со своими специалистами расплевался.

— Ценны только два мнения: твое и мое, других специалистов тут нет. Пожалуйста, посмотри мой плафон! Тебе не нравится? Взгляни на ежика! Я скопировал его с сигаретной карточки, которую ты вложил мне в альбом, когда мне было пять. Помнишь? «Дикие животные Британии» Уилла? Так и просился в этот угол. Неужели не нравится?

Мистер Toy сел на угол престола и спросил:

— Сынок, когда я буду сам себе хозяин?

Toy был ошеломлен.

— Сам себе хозяин? — повторил он.

— Да. Когда я смогу жить так, как мне хочется? Мне совсем не по вкусу работать в городе счетоводом. Этим летом я собирался устроиться на работу в Ассоциацию молодежных турбаз Шотландии или в Кемпинг-клуб. Платят гроши, но я мог бы вволю ходить пешком, карабкаться в горы и общаться с теми, кто мне по душе. Мне вот-вот стукнет шестьдесят, но здоровье, слава богу, в порядке. Я ждал, что ты получишь работу в художественной школе. Четыре года назад Пил заверил меня, что это не исключено. Но ты предпочел стать социальным инвалидом. То ли дело Рут! Она живет независимо.

— Я тоже живу независимо. Если я недавно питался за твой счет и жил под твоим кровом, то это потому, что я был болен, — угрюмо буркнул Toy.

Он расстроился, поскольку никак не ожидал, что его отец станет зарабатывать себе на жизнь любимым занятием.

— Сынок, я совсем не против помогать тебе, — мягко проговорил мистер Toy. — Послушай, я собираюсь еще по крайней мере год платить аренду за дом, хотя я там не живу. Мы двое можем использовать его как базу, отправную точку. Конечно, я предпочел бы, чтобы ты сам оплачивал свои счета за электричество.

— Это справедливо.

— И еще одно. С твоего младенчества я ежемесячно уплачивал какие-то гроши за пару страховых полисов для тебя. Пришло время, чтобы ты делал это сам. Продолжай платить и, когда тебе исполнится шестьдесят, будешь получать пять фунтов в неделю. Конечно, если ты продашь их прямо сейчас, тебе дадут меньше пятидесяти фунтов. Тебе решать.

— Спасибо, отец.

Toy улыбнулся краешком рта. Он не лгал, говоря, что у него сохранились остатки гранта, но это были несколько шиллингов.

Через неделю явилась группа, в том числе мистер Смейл и священник. Мистер Смейл весело проговорил:

— Пришла юная леди, Дункан, которая желает с вами побеседовать.

Toy спустился с лестницы. В соседстве с высоким мужчиной с дорогой фотокамерой, леди выглядела крошкой. В ее внешности и одежде замечалась некоторая небрежность, но не сразу — уж очень уверенно она двигалась и часто улыбалась. Протягивая руку, она представилась:

— Пегги Байрез из «Ивнинг ньюс».

Toy рассмеялся:

— Вы собираетесь сделать меня знаменитым? Шесть или семь минут он рассказывал о плафоне. Журналистка взглянула на него, нацарапала что-то в блокноте и спросила:

— Вы из религиозной семьи, Дункан?

— Нет-нет. Меня не крестили.

— Тогда почему вы так религиозны?

— Я не религиозен. Никогда не бываю на службах. В воскресенье у меня выходной день.

— А почему вы бесплатно делаете роспись на религиозный сюжет?

— Профессиональные амбиции. В Ветхом Завете имеется все, что может изобразить живописец: каких там только нет пейзажей, персонажей, снов, приключений, историй! Новый Завет более однообразен. Его я не так люблю.

— Взгляните на этих кроликов у озера, мисс Байрез, — вмешался мистер Смейл. — Прямо-таки слышишь, как они жуют.

Журналистка осмотрела стену с Эдемом.

— Кто там, с ящерицей у ног, прячется за кустом ежевики?

— Бог. — Toy бросил беспокойный взгляд на священника и мистера Смейла. — Ящерица — это та же змея, у нее только нужно убрать ноги. Бог стоит к нам спиной — его лица невидно.

— Но то, что мы видим, выглядит очень… выглядит довольно…

— Загадочно, — подсказал Toy. — Он не просто наблюдает, как Адам и Ева занимаются любовью; ему открываются последующее изгнание и река кровавой истории, вплоть до войн апокалипсиса. В недавнее время мы были свидетелями множества этих войн. Он видит и дальний лес, видит город, предсказанный святым Иоанном, Данте и Марксом. Я не читал Маркса, но…

— Птички на древе жизни поразительно тонко исполнены, не правда ли, мисс Байрез? — заговорил стоявший поодаль мистер Смейл.

— Но почему Адам — негр?

— Он, собственно, скорее красный, чем черный, — пробормотал священник, — имя «Адам» происходит от еврейского слова, которое означает «красная земля».

— Но Ева белая!

— Жемчужно-розовая, — сказал Toy. — Мне говорили, будто у любящих в отдельные моменты возникает чувство, что они едины. Контур передает единство, а цвета подчеркивают разницу. Старый прием. Им пользовался Рубенс.

— Еву вы рисовали с натуры?

— Да.

— С вашей подружки? — Журналистка лукаво улыбнулась.

— Нет, с приятельницы одного моего приятеля, — отозвался Toy, моделью которому послужила Джанет Уир. Он хмуро добавил: — Большинство девушек охотно соглашаются позировать голыми живописцу — стоит только предложить.

Журналистка похлопала себя по губам карандашом и спросила:

— Что для вас жизнь — трагедия или скорее шутка?

Toy рассмеялся:

— Это с какой стороны посмотреть.

— А чем вы займетесь, когда окончите эту работу?

— Надеюсь, у меня будут заказы на стенные росписи. Мне понадобятся деньги.

— Вам понравились картины, мисс Байрез? — спросил мистер Смейл.

— Боюсь, на роль критика я не пригодна. У «Ивнинг ньюс» нет в штате искусствоведа. Дункан, не будете ли вы так добры взобраться вверх и на минуточку сделать вид, что пишете Адама и Еву? Как бы то ни было, мы вас сфотографируем.

В субботу он купил газету и нетерпеливо поднялся с нею на кафедру. Заметка начиналась так:

Большинство людей считают художников безумцами. Вид всклокоченной небритой личности в запятнанном краской халате, которая бродит, подобно призраку, по Каулэрской приходской церкви, вряд ли бы их в этом разубедил. Дункан Toy, провозгласивший себя атеистом и марксистом, не скрывает того, что взяться за большую стенную роспись его побудила исключительно жажда славы.

От ужаса Toy зажмурился. Потом открыл глаза и быстро пробежал конец статьи.

Свой жуткий смех, похожий на лай страдающего астмой морского льва, он издает спонтанно, без всякого повода. Иногда я гадала, не вызван ли этот смех моими словами, но, поразмыслив, понимала, что это невозможно…

Был ли Адам негром? Дункан Toy так и думает…

«Найти обнаженную модель ничего не стоит», — замечает он и, похоже, подмигивает…

Он надеется, что за этой росписью последует много других заказов. Надеется заработать на этом много денег. Ему нужны деньги, говорит он…

Toy чувствовал себя так, словно наглотался ядов, словно из него выпустили половину крови. Он сидел неподвижно, пока не вошел священник и не спросил:

— Вы читали?..

— Да.

— Беда. Просто беда.

— Уверен, она так написала по злобе.

— Нет, не думаю. Когда я был капелланом в тюрьме Барлинни, мне приходилось часто иметь дело с репортерами; в среднем они не хуже других людей. Но, чтобы не потерять работу, им приходится писать занимательно, поэтому все у них выходит либо смешным, либо чудовищным. Если придут еще репортеры, мой вам, Дункан, совет: не рассказывайте им, что вы чувствуете или во что верите.

Тем же вечером явился журналист, пригласил Toy выпить в пабе и признался, что и сам мечтал стать художником, но этому воспротивился его дядя. Toy попросил: