Психопомп - Александр Иосифович Нежный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он ведет Марка на кухню, сажает за стол, заваривает чай, достает торт – и делает все не только аккуратно и быстро, но и с каким-то нескрываемым удовольствием, заметным и по выражению его лица, и по движениям рук. Он ополаскивает кипятком заварной чайник, бросает в него три ложки чая и накрывает толстым подолом широкой юбки румяной и веселой бабы,
Горюнов (разрезая торт). Еще минутка, и мы с вами… Между прочим, а я ведь не знаю, как вас величать.
Марк представляется.
Горюнов (вслушиваясь). Красиво. Марк Лоллиевич. МаркЛоллий Питовранов. Есть нечто древнеримское. Марк Аврелий Антонин, например. Император-философ.
Появляется человек среднего роста, с кудрявой головой и бородой в мелких завитках, с прямым носом и твердой складкой рта, в белоснежной тоге с пурпурной полосой от ворота до подола и сандалиях с высокой шнуровкой. Но голове у него золотой венец с надписью Imperator est Dominus[40]. Это Марк Аврелий.
Марк Аврелий (с улыбкой). Salvete, amici[41]. Кажется, вы предаетесь размышлениям о смерти? Со своей стороны, могу вам сказать, что ни одно событие нашей жизни так не привлекало моего внимания, как событие смерти. Гиппократ, исцелив множество болезней, сам заболел и умер. Александр, Помпей, Гай Цезарь, разрушив дотла столько городов и умертвив в боях десятки тысяч всадников и пехотинцев, в конце концов и сами расстались с жизнью. Гераклит, столько рассуждавший о всемирном пожаре, умер от водянки; не помог ему и коровий помет, которым он был намазан. Демокрита заели паразиты. Ты взошел на корабль, совершил плавание, достиг гавани; пора слезать. Finita la commedia[42]. И какая разница, умрешь ли ты через много лет или уже завтра.
Горюнов (хмурясь). Этот взгляд с надмирной высоты меня пугает. Мне нравится жить, мне по душе сегодняшняя моя жизнь, я люблю моих близких, я не хочу расставаться с моими книгами, я хотел бы, как Архимед, сказать этой вечной разлучнице: не тронь моей жизни, но с моим (он указывает на левую сторону своей груди) я долго не протяну. Начнется с холода в ногах; потом холод охватит сердце. Может быть (тут он взглядывает в сторону Марка Аврелия), завтра, может быть, через месяц…
Марк Аврелий (улыбаясь). Узнаю человека. Надо найти в себе мужество отрешиться от привязанности к жизни.
Марк Питовранов (утешающе). Или через год.
Горюнов (задумчиво). Благодарю вас за щедрость. Я бы и сам желал. Год – экое было бы счастье! Но не стоит обольщаться. (Помолчав, он обращается к Марку Аврелию.) Да, вы правы. Я привя-зон к жизни – как привязан к ней всякий, кто в каждом прожитом дне – пусть сквозь стекло, замутненное мелочами будней, гневом, обидой или болезнью, – видит ее вечную, немеркнущую красоту. Если хотите, я оправдываю жизнь эстетически, ибо она прекрасна. Мне труднее найти ей этическое оправдание. Но так ли это важно? И нуждается ли она в оправдании? Нуждается в оправдании человек – но кто об этом думает?
Марк Аврелий (как бы размышляя вслух). Позволь мне сказать тебе – и пусть не смущает и не гневит тебя мое «ты»; так обращаемся мы друг к другу; так можешь обращаться ко мне и ты – позволь сказать, что человека оправдывают или обличают его дела. По делам судят боги о человеке и по его делам назначают ему посмертную участь. У тебя – я вижу – есть склонность к философствованию. Погляди на людей во все времена. Не одним и тем же заняты они? Рожают и воспитывают детей, трудятся, льстят, подозревают, злоумышляют, ропщут на настоящее… Что сталось с их жизнью? 1де они, эти поколения? 1де те, которые, как ты, были обольщены красотой бытия? Их нет. Они сгинули. Даже имен их не хранит обманчивое время.
Горюнов (пожимая плечами). Наверное. Но я слишком привязан к этой, земной жизни. Я не могу представить себе, что меня не будет, но останется любимая мной березовая роща, прозрачная речка, охвативший небосвод яростный пожар заката и нежно-розовая полоса на еще темном небе в час восхода. Меня забудут?
Марк Аврелий (твердо). Несомненно.
Горюнов (с улыбкой). У меня дочь, внучка…
Внучка (горячо). Дедушка, мы с мамой тебя всегда будем помнить! Но ты не умирай!
Марк Аврелий (с легкой насмешкой, потом серьезно). Если тебя это утешает… Но мой тебе совет: проведи оставшееся время в согласии с пронизывающим все бытие разумом Целого, а затем расстанься с жизнью так же легко, как падает созревшая олива. В конце концов, оглянись назад – там безмерная бездна времени, взгляни вперед – там другая беспредельность. Какое же значение имеет, в сравнении с этим, разница между тем, кто прожил три дня, и прожившим три человеческих жизни?
Горюнов (с печалью). Разница между тремя днями и тремя жизнями в масштабах вечности не имеет значения, я согласен; но если взять другой масштаб – человеческий, то будет видна огромная разница. Но ты прав – я постараюсь провести последние мои дни в согласии с тем, что ты называешь Целым и наделяешь его разумом. Перед лицом вечности надо подвести окончательный итог, обозреть прожитое, раскаяться в дурном – ибо трудно человеку прожить свой век, никого не обидев, не солгав, не проявив малодушия… И со скорбью признать, что великое множество дней твоей жизни ушло на суету, на мелочь, о которой и вспомнить будет нечего. На какие-то пустые увлечения, в которых жизнь сгорает, как хворост, – с тем, чтобы с надеждой и верой… (он повторяет) именно с надеждой и верой перейти в другое существование.
Марк Аврелий (одобрительно кивает головой). Что ж, это благородно. Ведь беда и вина человека в том, что он не принимает во внимание исходящие от богов наставления. Боги устроили так, что всецело от самого человека зависит, впасть или не впасть в истинное зло. Все следует делать, обо всем говорить и помышлять так, будто каждое мгновение может оказаться для тебя последним.
