Святой дракон и Джордж. Никто, кроме человека - Гордон Диксон

— Если хочешь.

Не спуская с Каллихэна изумленного взгляда, Вил обошел вокруг него и начал подниматься по металлическому трапу. — Я тебя отведу. Ты сказал: «Все переменилось»?

— Именно так я и сказал, — подтвердил Калли, поднимаясь по ступенькам вслед за стариком. — Ровно тридцать секунд назад меня осенило: имеется реальная возможность превратить фантазию в действительность.

Вил обернулся и взглянул на Калли в упор.

— И все равно — не понимаю, — сказал он.

— Сдается мне, что ключ к разгадке — причины, по которым молдоги требуют вернуть Плеяды. Если с твоей помощью мы эти причины выясним, то нам, быть может, удастся все-таки провернуть этот захват власти — с выгодой для всех, кого это касается.

5

Четыре месяца и несколько дней спустя наблюдатель, парящий над верхней палубой Станции номер один подобно морской чайке, мог бы заметить несколько человек, чью одежду составляли лишь драные штаны. Люди работали у сетчатого металлического леерного устройства, которое было им по грудь. Ограждение шло по всему периметру платформы — кроме зоны свалки мусора и отходов. В этом месте в океан сбрасывались остатки еды, поддерживая изобилие акул, неусыпно патрулирующих воды вокруг станции. Одним из людей, занятых работой, был Каллихэн. Он счищал краску на одной из толстых леерных стоек — или, скорее, делал вид, будто счищает. Как и все остальные немногочисленные трудовые наряды для верхней палубы, эта работа служила предлогом провести несколько часов на свежем воздухе и солнце и заключалась не в выполнении задания, а в том, чтобы и для следующих смен остался достаточно не законченный кусок.

В данном конкретном случае Каллихэн занимался областью старой краски, очертаниями напоминавшей Ирландию. Смена за сменой Калли с любовью оттачивал ее береговую линию.

Вскоре мимо прошел заключенный, тащивший несколько ящиков. Откуда-то выпал небольшой предмет и откатился в сторону О’Рурка. Тот внутренне напрягся, сохраняя внешнюю безучастность. Не прерывая работы, он краем глаза рассматривал подкатившийся предмет. Это была старая деревянная фишка для игры в шашки. Края у нее стерлись, и теперь она больше напоминала маленькое красное колесо. Калли заставил себя успокоиться. Впервые красное колесико появилось на верхней палубе, вотчине охраны. Очевидно, произошло нечто из ряда вон выходящее.

Каллихэн быстро сунул фишку в карман, потом небрежным взглядом окинул палубу. Неподалеку полировал шваброй и без того чистую палубу Вил Джемисон, перемещая с места на место несколько картонных обрывков и гвоздь. Калли лениво поднял руку и, скрючив палец, продел его в ячейку металлической сетки.

Немного спустя он снова оглянулся — как бы случайно. Вил, энергично драя палубу, приближался к нему. Калли небрежно опустил руку и стал ждать. Когда Вил оказался напротив, что-то случилось со щеткой швабры. Вил присел рядом с Калли, чтобы выяснить, в чем дело.

— Что случилось? — прошептал Вил.

Не поворачивая головы и не двигая губами, Каллихэн ответил:

— Не знаю, но что-то произошло. Собирается народ. Подзови Доука, пусть держится рядом. Скажи, как только подам сигнал, пусть начинает заготовленный спич, как я учил.

— Понял, — пробормотал Вил. — Что еще?

— Все. Не теряй времени. Через пару минут мне нужно двигаться к зоне свалки.

— Понял.

Вил продолжил уборку. Теперь путь его лежал дальше вдоль палубы и — вокруг секции охраны — в другую зону, где работал Доук.

О’Рурк вновь занялся старой краской. Наконец-то появился шанс на побег! Опасаясь, что возбуждение выйдет из-под контроля, он волевым усилием заставил мысли направиться по иному руслу. Этому упражнению по развитию выдержки он был многим обязан еще в былые славные дни, когда только начинал заниматься похищением космических кораблей. Оказавшись на борту первой станции, О’Рурк вспомнил о нем и начал готовить тело и дух к побегу. Упражнения требовали регулярности и настойчивости, как ежедневный бег трусцой, но теперь сторицей компенсировали истраченное время. Возбуждение было легко подавлено, Калли расслабился и перестал даже думать о побеге. Ему удалось занять мысли совсем иным предметом.

Опознавательные жетоны на его голой шее позвякивали в такт движению рук, легко ударяясь о сетку фальшборта. Калли сосредоточился на этом звуке. Это был удачный выбор. На жетонах не было имени Каллихэна О’Рурка Уэна. — они принадлежали совсем другому заключенному по имени Хулио Ортега. Два месяца назад Ортега покончил жизнь самоубийством и был скормлен акулам, унеся на шее жетоны Каллихэна.

Такую замену имен произвели все члены Правления, в которое через неделю после появления на борту Первой станции вошел и Калли. В любом другом центре для интернированных обычные переклички немедленно обнаружили бы подмену. Но охранники на номере Первом были счастливы, соблюдая золотое правило: «Живи и дай жить ближнему своему» — при условии, конечно, что заключенные создавали минимум проблем.

Три любви, думал Калли, три любви было в жизни Каллихэна О’Рурка. В хронологическом порядке — Приграничье, архитектура и Алия. В семь лет от роду он был обычным земным мальчиком, который не слишком радовался переселению на приграничную планету Калестин. В одиннадцать — убитым горем подростком, который выжил лишь потому, что губернатор планеты, Амос Брейт, принял его в семью и — пусть неофициально — стал его опекуном.

Каллихэн нашел заботу и семейное тепло как раз в тот момент, когда больше всего в этом нуждался. Поэтому пять лет спустя, когда он отправился в буш, чтобы стать траппером, травма успела исцелиться — а юный О’Рурк смог обрести первую свою любовь.

Любовь к открытым просторам нетронутой земли, просторам, которые формировали характер людей Приграничья, столь отличавшийся от характера живущих на перенаселенных Старых Мирах.

Ковыряя старую краску, чувствуя жар тропического земного солнца, Калли вспоминал. Два года спустя он вернулся в город, накопив достаточно средств, чтобы отправиться учиться в земной колледж. И в Мичиганском университете ему открылась вторая любовь — архитектура. Чем больше О’Рурк взрослел, тем явственнее чувствовал — он из тех людей, которые не способны просто принимать мир, в котором живут. Ему нужно было этот мир изменить, попытаться приложить к нему руки — на благо или во вред, но иначе он не мог. В более спокойную эпоху, с горькой усмешкой размышлял Каллихэн, ковыряя старую краску, его жажда творчества была бы полностью удовлетворена теми возможностями, которые предлагала архитектура.