Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зачем обособилась птицефабрика? Цеха ладно, цеха пусть и в поле стоят, а жилой поселок — почему рабочие фабрики должны жить обособленно от рабочих совхоза или от колхозников? Нельзя найти сколько-нибудь вразумительного ответа на эти «почему», кроме одного: ведомственность. И сидит она, эта болезнь, в умах тех местных руководителей, коим дано право решать, что и где строить. Сплошь и рядом случается так, что верх берет субъективное мнение, а не объективная потребность.
…Неухоженная земля. Она прячется за средним показателем, ни из какого, даже самого высокого, окна ее не видать. Надо пройти по ней ногами, нагнуться к колосу, взвесить на ладони, только тогда войдет она в душу болью, не дающей покоя.
ПРИЕЗЖИЕ
Стояла середина сентября. Приопустилось небо, попросторнели поля, кострами загорелись в лесу осины — наступала тихая осенняя пора, когда не слышно птиц, не видно грибников и рыболовов, пустеют деревни. На деревенские улицы возвращается привычная размеренная жизнь, без суеты и пестроты, привносимых на лето городским людом.
Красненький «Москвичок», появившийся под вечер в нашей Усть-Дёрже, как раз и обращал на себя внимание своей запоздалостью, будто это был журавль, перепутавший времена года: все улетели, а он прилетел. Потребительские ценности нашей деревни: рыбалка, грибной лес, солнце, ромашковые луга, чистый воздух, речная прохлада были исчерпаны до новой весны. К тому же моросил дождь, небо хмурилось, и наступали сумерки. По всем статьям выходило, что «Москвичок» транзитный, стоять ему тут незачем. А он стоит час, другой…
Пассажиры неприкаянно бродят по деревне, торкнутся в одну избу, в другую, но что-то скоро выходят, потопчутся без видимого интереса на берегу, заберутся в машину, затихнут.
— Странные какие-то, — говорит Нина, наблюдая за «Москвичкой» из окна. — Может, разыскивают кого?
Я слышу в голосе жены обеспокоенность. Она начинает собираться к соседке за молоком. Знаю, мимо приезжих не пройдет — обязательно поинтересуется, в чем у людей нужда и не может ли она помочь. Так и есть. Десяти минут не прошло — возвращается и говорит:
— По-моему, они тебя заинтересуют. — А у самой в глазах лукавые искорки. — Ищут дикую деревню.
— Каку…ую?
Она уже улыбается.
— Надо понимать, не тронутую цивилизацией.
— Они… не инопланетяне? — Я тоже смеюсь, но… мне как-то не по себе.
— Ночевать просятся. Пустим?
В нашей избе две кровати и стол. С трудом можно втиснуть раскладушку. А их четверо. Ну да как хотят, устраивает — пусть устраиваются.
— Я позову, поговори сам.
Входит женщина. На лице недоумение, в жестах нервозность. С первых слов догадываюсь: эта из тех напористых, пробивных дамочек, у которых большие чином, но беспомощные житейски мужья.
— Нехорошие у вас люди. Ни один не пускает. Просторные избы, живут по двое, а не пускают. Мы хотели на три-четыре дня, не за так, конечно, мы хорошо заплатим. Представьте себе, отказываются! Не понимаю: в деревне отказываются от денег. Не ночевать же на улице…
— Погодите, — останавливаю я. — Почему же на улице? В десяти километрах райцентр, хорошая гостиница, у вас машина, через полчаса там будете.
— Райцентр мы видели — не годится. Нам хочется чего-нибудь дикого, такой, знаете, деревни, как раньше.
— Когда… раньше?
— А что? Хотите сказать, такой уже нет? Но муж говорит, надо отъехать подальше от Москвы и…
В десять минут она изложила программу семейного путешествия: живут хорошо, обеспеченно, квартира экспериментальная, такие начнут строить в недалеком будущем, все электрифицировано, везде кнопки, словом, уют неслыханный, ко они решили убежать от уюта хотя бы на несколько дней в глухую деревню. «Бегство» преподносится как подарок сыну. Сын сдал экзамены в институт, переутомился, стал очень нервным, дома ему все надоело, он даже заявляет, что институт ему не нужен и весь этот электрифицированный домашний рай тоже не нужен, он уйдет в лесники. Смягчить стресс и должна эта поездка.
Признаюсь, поначалу меня сильно задел неуважительный, какой-то снобистский взгляд на деревню: дикая! Это же черт знает что: в конце XX века жить представлениями столетней давности! Подайте им курную избу с глиняными чашками-плошками, с лавками, с лоханью. Есть ли предел человеческой наивности?
Но досада скоро прошла, и я спокойно стал размышлять. Ладно, бывают и такие, оранжерейные, сознательно или несознательно отгородившие себя от жизни. Но почему же все-таки не пустили их ночевать? Избы в деревне действительно просторные, семьи небольшие, люди отзывчивые — это я не понаслышке знаю, живем вместе, — а ночлежников тем не менее не пожелали.
Ну в самом деле, сколько себя помню, ночлег в деревне никогда не был проблемой. Трактористов МТС пускали по трое-четверо, стряпали на них, стирали, хозяйки, случалось, даже спорили из-за постояльцев.
Причина, приходил я к выводу, в общем положении: город далеко вперед шагнул, и деревня на месте не стояла. Материальная обеспеченность, культура жилища — все это сильно поднялось, а вместе и стремление к покою, к уюту, к некоторому семейному замыканию, что ли, но отнюдь не глухота и черствость. А еще и то надо учесть, что слишком много стало приезжих, так много, что, если всех расселять по избам, изб не хватит. «Нашествие» деформирует сложившийся деревенский мир. И в лучшую сторону и в худшую. Отсюда — либо радушие, либо неприязнь.
Кто и зачем едет сегодня в деревню?
Я решил действовать тем же методом — ехать в места знакомые и изучать положение там. Выбор остановил на колхозе имени В. И. Ленина под Ржевом.
Прежде всего спрашиваю председателя Михаила Ефимовича Голубева, какого он мнения о «сселении», многолюдны ли его деревни и что он вообще думает о сельском многолюдье. Он говорит, что жаловаться на безлюдье не приходится, пустынностью тут, на верхней Волге, вблизи города, на большой дороге, конечно, не пахнет, но только многолюдье многолюдью рознь, от одного колхозу польза, от другого вред.
— Ладно, — удовлетворяюсь я такой преамбулой, — с твоего позволения займусь статистикой, а потом обсудим, кто и с какой стороны желанен вам, а кто не очень.
Два дня сижу в сельсовете, в конторе колхоза, расспрашиваю руководителей подразделений, составил длинную таблицу-простыню и начинаю раскладывать по полочкам.
Колхоз объединяет 13 деревень с числом жителей от 4 до 89. Всего коренного населения — 460 человек, из них трудоспособных — 200, детей до шестнадцати лет — 86, пенсионеров — 174. Постоянно в течение года приезжают в колхоз на работу строители, мелиораторы, ремонтники, рабочие разных подрядных служб — всего до ста человек, как говорят, среднего списочного состава. С весны до осени в деревни приезжают городские родственники, или,
