Демонтаж - Олег Кубякин

А как же письма на бересте? Представьте, сколько берестяных грамот в портовом городе должны иметь отношение к морскому делу? Например, всего из двух грамот, обнаруженных в Звенигороде Галицком, одна посвящена «ладейным деньгам». № 2, XII век: «От Говеновой (вдовы) к Неженцу. Дай шестьдесят кун ладейных (то есть за ладью). (Так) сказал Говен перед смертью, а поп записывал. Дай их Луке. Если же не дашь, то я возьму у князя отрока (пристава) и приеду — это тебе встанет в (куда) большую сумму».

Да и в других городах упоминание в берестяных грамотах морских перевозок не редкость. Псков, грамота № 7, XIII век: «Поклон от Степана Вацюте. Сколько ты взял того сукна, (в этом) я полагаюсь на Бога и на тебя. Срочно погрузи его на ладью, при этом объяви своим сукном. А что касается того, сколько будет за это платы, то мы договоримся».

Так можно ли считать Новгород (на Волхве) портовым городом, если из целой тысячи берестяных грамот, найденных в нем, ни в одной не упоминаются морские перевозки, корабельные товары, запчасти и инструменты? Нет ни одного чертежа, имеющего отношение к починке или строительству кораблей. Напрочь отсутствует переписка кого-либо с корабельными мастерами. Нет ни одной грамоты, принадлежащей моряку. И уж поскольку основная часть новгородских грамот посвящена деньгам, то половина из них обязательно содержала бы переговоры о «ладейных деньгах», имей Новгород (на Волхве) малейшее отношение к «ладейным перевозкам». Ни одной, даже самой маленькой ладейки в грамотах «не проплывает».

Знает ли об этом академик Янин? Несомненно, знает. Он наверняка помнит тексты всех берестяных грамот наизусть. Однако вставляет в свою книгу вот такой абзац:

«Перед каждым человеком невольно возникает привычный образ большого торгового города на Волхве. Серая гладь широкой реки расцвечена всеми красками бесчисленных парусов. Перекликаются кормщики. На шумных пристанях скрипят блоки. Проплывают на смоленых канатах тюки фландрских сукон и двинской пушнины. По наклонным помостам с гордо выгнувших свои резные носы ладей и учанов загорелые моряки выкатывают бочки дорогого фряжского вина. Пахнет рыбой, смолой и нагретой солнцем древесиной кедра. Разноголосая, разноязыкая речь — русская и немецкая, шведская и карельская, новгородское «цоканье» и московское «аканье». Шумит торг. А в тени розовых стен церкви Параскевы-Пятницы, покровительницы торговли, бывалые корабельщики плетут небылицы о заморских странах и самозабвенно врут о дочери морского царя и Садке богатом госте.

Что ж! Приблизительно так и было».

Как понимать слова академика? Почему тон его письма, всегда выдержанный в строго научных формулировках, превратился в лирично-художественный? И что означает расплывчатая фраза: «Что ж! Приблизительно так и было»? Ведь Янин уже не молодой человек и понимает, что может запомниться потомкам именно по этой фразе: «Приблизительно так и было». Тем не менее он осознанно идет на это.

Книги Янина вообще-то посвящены берестяным грамотам. Он скрупулезно исследует их тексты и обычно делает собственные выводы, опираясь на горы переработанного материала. Тут же мы наблюдаем безапелляционное, ни на что не опирающееся, ничем не подтвержденное лирическое повествование, заканчивающееся скорее намеком, чем научным выводом: «Приблизительно так и было». Чем объяснить такую более чем странную тактику поведения?

Конечно, точный ответ на данный вопрос может дать только сам В. Л. Янин. Но нам кажется, что вызвана она все же опасением, если не сказать страхом. Похоже, даже звание академика в науке истории не гарантирует полной безопасности. Возможно, академик Янин, высказав множество научных идей, противоречащих официальной догме, на секунду представил, как на следующий день после выхода его новой книги главные жрецы исторической секты скомандуют: «Фас!!!» И бывшие друзья, соратники, ученики бросятся на него с рычанием, переходящим в хрип. Вцепятся в запястья, лодыжки, потом начнут вырывать мякоть вместе с хрящами и кусками одежды. Не тронут только глаза, чтобы он видел, как его кровь брызжет на стены и окна, стекаясь на полу в темные остывающие лужи. Чтобы в последние минуты своей академической жизни он понял и осознал, против кого восстал и на что замахнулся.

Возможно, такие невеселые размышления заставили Валентина Лаврентьевича вставить в свой труд лирический, ни к чему на первый взгляд не обязывающий абзац. Возможно, данный абзац выполняет роль некой прокладки для предохранения. Дальше он все-таки высказывает совершенно другую мысль, уже свою, выстраданную, проверенную. Если мы пожелаем и постараемся увидеть смысл, заложенный им между строк, то поймем, как на самом деле думает академик Янин:

«Вчитываясь в переписку посадничьей семьи, мы за строками берестяных писем хорошо разглядели, чем жили и как богатели вершители судеб Новгородской республики. Земля, владение землей, эксплуатация крестьян — вот основа благополучия и власти новгородского боярства. В грамотах Мишиничей-Онцифоровичей нет ни слова о заморских товарах, потому что торговля в боярском хозяйстве не играла определяющей роли. Но за строками берестяных писем мы можем увидеть и иную картину — Новгород, одиноко стоящий посреди обширной равнины, лишенной или почти лишенной других центров городской жизни. Вся эта необъятная территория служила основой одному городу, который и года не просуществовал бы, будучи оторванным от своей сельской округи».

Да, осторожно. Да, не в прямую, но Янин дает понять читателю, что не было никаких заморских купцов, разноцветных парусов, шумных пристаней и загорелых моряков. Одним словом, Новгород на Волхве никогда за всю историю не являлся морским портом.

Почему же с маниакальной настойчивостью историки всех мастей твердят, что Новгород появился на свет исключительно благодаря пересечению морских караванных путей? Ну твердят-то они, понятно, по причине собственной недалекости. А вот кто первоначально выдвинул данную версию? Для чего она понадобилась? Ведь ясно, что ее изобретение принадлежит очень непростым ребятам, раз она по сей день «охраняется государством».

Слово «изобретение» не совсем подходит к данному случаю. Точнее будет сказать «наложение». Перед нами случай откровенного наложения истории одного города на историю другого. Если все изложенное историками принимать за историю одного города, то она выходит откровенно сомнительной, но при этом имеющей отдельные совпадения с историческими источниками и материалами археологических раскопок. Если же понять, что перед нами история города «Новгорода на Волхве», на которую искусственно наложили историю «Новгорода на Волге», то все становится на свои места и всякие недоразумения пропадают. Естественно, что Новгород, основанный Рюриком в «Оковском» лесу на 100 лет раньше волховского, возник благодаря исключительно пересечению водных караванных путей. А Новгород на Волхве как город возник вследствие приезда туда большого количества греческого духовенства и греческих финансовых вливаний.

Недаром уже в XI веке в Волховской местности практически не встречается славянских имен, что характеризует неестественно быстрый переход славян к новой (христианской) вере. Мы уже обращали на это внимание читателя, когда обсуждали грамоту № 50. Имена Воислав, Нежата, Будота, Боян, Волос в Новгороде на Волхве редкость с момента его образования. Зато Ной, Матфей, Лука, Ыван (Иоанн) и Коснятин (славяне даже не могут толком выговорить греческое имя Константин) прочно бытуют в общении. В этом наглядно проявляется влияние Греческой ортодоксальной церкви.

Берестяные грамоты прекрасно демонстрируют собственную историю возникновения Новгорода на Волхве, становление и развитие которого отличается от официально объявленной. Если убрать искусственные наложения, принадлежащие истории совсем другого Новгорода, то перед нами встает настоящий Новгород на Волхве. Со своими взлетами и падениями, героическими и трагическими страницами жуткого голода и экономического процветания, временами небывалой славы и небывалых унижений. Новгородские грамоты кричат, вопиют об этом. Нужно всего лишь не «затыкать им рот».

Система городского, точнее республиканского, правления по сей день считается загадкой для науки. Историки, собрав в кучу обрывки политической атрибутики, склеили уродливую абракадабру, которую прилепили к Новгороду на Волхве, и договорились между собой считать ее «действующей управленческой моделью».

Весьма занятным в изображении историков выглядит всенародное вече Новгорода, которое собирал вечевой колокол. На вече собирался «новгородский люд». Правда, «новгородский люд» — это не поголовно жители Новгорода, как некоторые могли подумать, а только самые богатые новгородцы, которых, кстати, собиралось весьма ограниченное количество. Хотя и с «самыми богатыми» тоже не все просто. По заявлениям историков, на вече собирались не только «самые богатые», но и «самые знатные». Здесь не уточняется, термин «самые знатные» используется в качестве дополнения к «самым богатым» или, кроме «самых богатых», имеется некоторая часть населения, характеризующаяся «знатностью», не демонстрирующая при этом собственных богатств? И похоже, такая «знатная» часть имелась. Понятно, что игумены пятидесяти монастырей были вполне «знатными» новгородцами. Да и попы бесчисленных церковных приходов вряд ли числились простолюдинами.