Порочные круги постсоветской России т.1 - С.Г. Кара-Мурза

Показательно воздействие реформы на особый отряд промышленных рабочих и ИТР — работников оборонной промышленности, которая в 1991-1993 гг. была подвергнута разрушительной «конверсии». Было резко (в 4 раза в 1992 г.) сокращено производство военной продукции, уволены 300 тыс. работников, резко сократилась зарплата. Особенность этого эпизода в том, что большинство работающих на оборонных предприятиях в тот момент были женщины, причем с очень высоким уровнем образования и квалификации, элита общности промышленных рабочих.

Г.Г. Силласте, которая изучала социальную сторону конверсии, писала в 1993 г.: «Женские коллективы в оборонной промышленности особые: по образовательному цензу, профессионализму, непрерывному стажу многолетней работы на предприятиях, фокусирующих высшие достижения современной науки и передовых технологий. 60% респонденток составили инженеры и конструкторы; 3,4% — руководители на уровне отдела, цеха; 17% — служащие; 71% опрошенных имеет высшее и незаконченное высшее образование; 3% из них кандидаты и доктора наук. 80,7% женщин работают на своих предприятиях более 11 лет, из них 56% — свыше 20 лет. Только 6,3% имеют трудовой стаж до 5 лет.

Судя по самооценке респонденток, 93% считают себя плохо обеспеченными, 59% из них — низкооплачиваемыми, а 34% — живут ниже уровня бедности. К числу достаточно обеспеченных и высокооплачиваемых отнесли себя всего 6% опрошенных. В итоге на вопрос “Что позитивного лично Вам принесла конверсия?” 89% однозначно ответили: “ничего”…

Возможные последствия прозападного подхода к конверсии могут быть по оценкам женского общественного мнения очень тяжелыми: ослабление обороноспособности России, замена наукоемкой продукции — дешевой и массовой, падение производительности труда, потеря высококвалифицированных специалистов…

Ответы на вопрос “Что вызывает у Вас беспокойство в связи с конверсией в России?” позволили выстроить следующую иерархию отрицательной мотивации: угроза массовой безработицы (58%); распыление высококвалифицированных специалистов (56,7%); отсутствие обоснованной программы конверсии (46,7%); ослабление обороноспособности России (39%); снижение технического уровня, подмена дорогостоящей наукоемкой продукции дешевым ширпотребом (24%). Итак, на первом плане социальные мотивы, на втором — политические, на третьем — производственно-технические.

В итоге спокойны за будущее свое и своей семьи всего 8,3% опрошенных работниц;… за будущее России — 8,1%. Это самый низкий уровень социального оптимизма, когда-либо фиксировавшийся в женской среде.

Один из выводов исследования состоит в том, что традиционная вера женщин в помощь со стороны государства, политических партий и организаций, надежда на справедливые законы фундаментально подорваны» [31].

В целом, первый этап реформ (1990-е годы) погрузил унаследованную от советского порядка общность рабочих в состояние социального бедствия, которое в кооперативном взаимодействии с информационно-психологическими ударами оказало разрушительный эффект на связность этой общности.152

Итог этого десятилетия социологи формулируют так: «Только у незначительного числа индивидов и социальных групп изменения произошли к лучшему, в то время как у большинства населения (82% опрошенных в декабре 1998 г.) ситуация катастрофически ухудшилась. К этому следует добавить такие негативные явления, как рост безработицы и депрофессионализация занятых. Исследования подтверждают, что существует тесная связь между расцветом высшего слоя, “новых русских” с их социокультурной маргинальностью, и репродукцией социальной нищеты, криминала, слабости правового государства» [2].

Процессы, запущенные в 1990-е годы, обладают большой инерцией, и улучшение экономической ситуации после 2000 г. само по себе их не останавливает — пережившим социальную травму людям требуется программа реабилитации. «Ремонт» структуры общества и конкретных общностей требует средств и времени, но такая задача еще и не ставилась.

Вот вывод 2003 г.: «События последних 10 лет привели к интенсивному социально-экономическому расслоению населения России… Последствия этих процессов видны уже сейчас — формирование взаимоисключающих интересов “верхов” и “низов”, “геттоизация” больших групп населения на низших уровнях социальной иерархии без перспектив улучшения их положения.

В настоящее же время Россия подходит к новому этапу развития своей социальной структуры, который можно обозначить как институционализация неравенства или, в терминологии П. Штомпки, возникновение прочной иерархии привилегий и лишений в отношении доступа к желаемым благам и ценностям. Это закрепление неравных стартовых позиций для новых поколений, передача раз достигнутого высокого богатства и социального статуса детям и, напротив, лишение “проигравших” и их потомков важнейших экономических, политических и культурных ресурсов общества, блокирующее им возможности восходящей мобильности. В процессе снижения уровня жизни из сознания людей вымываются сложные социокультурные потребности, для них становится характерной жизнь одним днем, установка на выживание. Важной проблемой является межпоколенная передача депривации в беднейших семьях» [33].

Дело не только в резком расслоении населения по экономическим параметрам. Люди переживают стресс из-за несоответствия новой структуры общества их моральным установкам. Исследование 2005 г. приводит к следующему выводу: «Больше половины лиц, считающих, что они могут добиться успеха в новых условиях, тем не менее отдают предпочтение не рыночной, а государственной экономике. В массовом сознании очень прочно утвердилось мнение, что предпринимательский успех сегодня связан не с трудовыми усилиями и личными достижениями, а с изворотливостью, наличием влиятельных покровителей или с деятельностью, выходящей за рамки закона» [34].

Такое состояние общества стабилизировалось. Общие выводы были подтверждены социологами и в 2005 г.: «Социальная дифференциация, как показывают данные нашего исследования, связана с конфликтностью интересов, с собственностью на средства производства и распределением власти… В настоящее время формы социального неравенства структурализованы, фактически закреплены институционально, ибо касаются распределения власти, собственности, дохода, других общественных отношений.

Самыми весомыми индикаторами бедности, по мнению опрошенных, являются: “политика властей, направленная на обогащение одних и разорение других”, и непосредственно связанная с этим — “невозможность получить хорошее образование и хорошую работу”. По каждой альтернативе доля отметивших эту позицию колеблется от 52 до 68%. Причем рабочие и непрофессионалы делают больший акцент на “невозможность получить хорошее образование”, а специалисты — “получить хорошую работу”» [8].

Островками благополучия являются в России несколько мегаполисов, из которых резко выделяется Москва. Среднедушевые денежные доходы населения в Москве были больше средних по России в 4,1 раза в 2000 г. и в 2,5 раза в 2009 г. Тем не менее и в Москве рабочие переживали трансформацию общество очень тяжело.

Исследование 2005 г. показало: «Эффективность социальной адаптации даже московских рабочих очень низка. Большинство из них, независимо от выбранной стратегии выживания, не удовлетворены материальным положением и считают, что за последние пять лет материальное положение их домохозяйств ухудшилось в той или иной степени. В Москве в конце 1990-х гг. более половины опрошенных (62%) имели средства только на самое необходимое (питание, оплату квартиры, коммунальных услуг, недорогую одежду), а каждому пятому (21%) денег даже на эти цели, порой даже на питание, не хватало.

Работа на частном предприятии, как выяснилось, не является для рабочих эффективным фактором приспособления к радикально меняющимся условиям труда и жизни. Большинство рабочих на частном предприятии (63%) в Москве в конце 1990-х гг. также имели средства только на необходимое, а каждому четвертому (27%) — средств на это (иногда даже на питание) не хватало.

В областных центрах РФ в начале 2000-х гг. 41% рабочих имели доходы, которые позволяли приобретать лишь самое необходимое (включая недорогую одежду, обувь), а каждому четвертому (25%) приходилось брать деньги на эти цели в долг» [29].

Говоря о безработице, надо отметить такой антирабочий мотив в идеологии реформы: в выступлениях политиков и предпринимателей нередко утверждается, что значительная часть незанятых и не желает работать, будучи проникнута паразитической психологией люмпена. Социологи опровергают эти утверждения: «Ответы показали, что большинство респондентов не устраивает положение незанятости: 92% опрошенных хотят работать. Почти половина опрошенных (47,9%) считает, что труд для них — это источник средств к существованию: чем больше платят, тем больше они согласны работать. Для 24,2% опрошенных труд — смысл существования. Это высокий показатель. В настоящее время можно встретить высказывания о том, что рейтинг труда занимает невысокие позиции, а по ряду исследований он даже не попадает в число распространенных ценностей. Наверное, надо побыть длительное время безработным, чтобы впоследствии оценить труд как жизненную ценность» [35].