За свободу - Роберт Швейхель

— Да, это тяжелая утрата для протестантского дела, — сочувственно произнес Макс. — Но, господин Гиплер, — продолжал он, подняв над головой свернутый в трубку свиток, — сим победиши!

— Всей душой хочу верить в конечное торжество нашего дела, — отвечал тот, благодушно улыбаясь при виде воодушевления своего молодого друга, и протянул ему руку на прощанье.

На следующее утро, подкрепив свои силы вместе за одним столом на постоялом дворе, они отправились в ратушу. Это было величественное здание в позднеготическом стиле с двойной лестницей, выходившей прямо на Рыночную площадь. Встретивший гостей кастелян проводил их через обширный вестибюль с деревянной колоннадой, поддерживающей потолок, направо, в зал заседаний, отведенный магистратом для совещаний комитета. Это был тот самый зал, где пять лет тому назад Гец фон Берлихинген грозил надавать оплеух достомудрым членам магистрата своей железной рукой, «исцеляющей головную, зубную и всякую иную боль на свете». Вслед за ними появились и оба крестьянских делегата — Петер Лохер из Кюльсгейма и Ганс Шикнер из Вейсленбурга. Это были кряжистые, дюжие ребята с грубыми, но выразительными лицами, неторопливые, уверенные в себе. Макс имел возможность убедиться, что их руки крепче железа, когда каждый из них медленно сдавил его руку осторожным, как бы испытующим пожатием. Затем появился Ганс Берле и просил его извинить за опоздание. Вел совещание Вендель Гиплер.

Далеко за полночь сидел Макс Эбергард над проектом конституции[114], который должен был послужить основой для обсуждения. Чем глубже проникал он в суть проекта, тем больше росло его преклонение перед политической прозорливостью его создателя, перед широтой его взглядов, перед величием его идей, а также перед тем хитроумием, с которым он сумел скрыть тайное острие своих замыслов, направленное против дворянства, духовенства и князей.

Конец второй книги

Книга третья

Глава первая

Весело шумели и развевались на буйном майском ветру бесчисленные знамена, флаги и значки крестьянских отрядов, собравшихся на берегах Майна. Но выше всех реяло в небе черное знамя с золотым восходящим солнцем: Флориан Гейер со своей Черной ратью первым пришел в Гейдингсфельд — небольшой городок на левом берегу Майна, напротив Вюрцбурга, — и водрузил свой стяг на церковной колокольне. За ним следом шли ротенбуржцы. На следующий день, в третье воскресенье после пасхи, когда оденвальдцы и неккартальцы разбивали свой лагерь на Гохберге, подошло и большое Франконское ополчение. В Оксенфурте к нему примкнули крестьянские отряды из северных и южных округов епископства под предводительством Якоба Коля из Эйвельштадта. Несколько позже прибыло еще две тысячи крестьян из герцогства Ансбахского, которые стали лагерем подле ротенбуржцев.

Вюрцбуржцы ликовали. Ганс Берметер, расположившийся вместе со своими друзьями в трактире «Зеленое дерево», сидя в его танцевальном павильоне, отведенном для бюргеров, радостно потирая руки, говорил:

— Крысы попали в ловушку, и теперь будь их францисканец не только чернокнижником, как они утверждают, но самим чертом, все равно он их не спасет.

В просторном павильоне днем и ночью не смолкали крики и песни, звон оружия и щелканье игральных костей, стук кружек и кубков, пьяные голоса и брань, громкий смех и мерный храп истомленных воинов, замертво свалившихся на устланные подушками лавки вдоль стен. Это были большей частью ремесленники низших цехов и крестьяне, завербованные магистратом из соседних деревень для того, чтобы не обременять военными тяготами и утомительными караулами зажиточных граждан. Магистрат платил им жалованье. Хлеб и вино поставляли в изобилии монастыри, и в богатом Вюрцбурге многим беднякам привелось впервые в их жизни поесть хлеба вдосталь. Духовенство ничего не хотело давать даром, но магистрат и начальники кварталов не могли обуздать горожан и крестьян, которые шарили в монастырских амбарах и погребах, устраивали всяческие бесчинства и уносили из домов духовенства все, что им приглянулось.

— А все-таки крысиный король улизнул, — ехидно заметил живописец Грюневальд своему молодому другу, музыканту.

Епископ Конрад фон Тюнген[115] не стал дожидаться, пока крестьянские полчища подойдут к стенам Мариенберга. Он взывал о помощи к Бамбергу, Эйхенштадту, Бранденбургу, к штатгальтеру Майнцкому, к пфальцграфу Людвигу, но тщетно. У всех у них было хлопот полон рот, и на призыв епископа к его вассалам — графам, баронам и рыцарям — явиться в Мариенберг конными и оружными откликнулись лишь немногие. Большинство из них уклонилось от исполнения своего вассального долга. Дурной пример подал им могущественнейший из вассалов епископа граф Вильгельм фон Геннеберг, имперский князь, наследственный маршал и бургграф Вюрцбургский, который без долгих слов отправился в Бильдгаузен и примкнул к Франконскому ополчению. Другим феодалам не давали добраться до епископского замка крестьяне. Засев в окрестных виноградниках, вюрцбуржцы останавливали меткими выстрелами тех, кто пытался переправиться через Майн на лодках или верхом вплавь.

Оказавшись в столь стесненном положении, епископ Конрад решился на крайнее средство: он созвал ландтаг, не собиравшийся с незапамятных времен. Города, за исключением немногих, выделили своих представителей, но отказались начать переговоры, пока не будут приглашены также и делегаты четвертого сословия — крестьяне. Они передали его преосвященству, лично явившемуся на открытие ландтага в Вюрцбург, жалобы на вопиющие притеснения со стороны чиновников епископа, назначаемых преимущественно из дворянства и духовенства. Тогда епископ послал своих эмиссаров в крестьянский лагерь в Герольдсгофен, где к ним уже присоединился Флориан Гейер. Но крестьяне велели передать его преосвященству, что пока они не могут ничего решить и что им было бы желательно отложить решение вопроса до их прихода в Вюрцбург, куда они не замедлят пожаловать. Тогда епископ передал командование в замке всеблагой и пречистой девы — Фрауенбургом — соборному приору Фридриху Бранденбургскому, одному из братьев маркграфа Казимира, а сам бежал в Гейдельберг, к пфальцграфу Людвигу.

На следующее утро по прибытии в Гохберг Гец фон Берлихинген послал «Двенадцать статей» в Мариенберг и предложил гарнизону замка присоединиться на их основе к крестьянскому братству. В ответ на его предложение соборный декан Иоганн фон Гуттенберг и несколько рыцарей явились для переговоров с военачальниками и членами крестьянского совета. Ганс Берметер, музыкант, встретил их с небольшим отрядом у Целлерских ворот и сопровождал по городу до Скорняжного двора, что рядом с новым собором, где должны были происходить переговоры.

Ганс Берметер, молодой человек с яркими, сочными, полными губами и лихо закрученными вверх усами, жадно впитывал в себя радости жизни. Отнюдь не чопорный епископский город мог бы порассказать не об одной залихватской проделке пылкого музыканта. Незадолго перед тем, во время карнавала, у него было серьезное столкновение с юнкером Адамом фон Тюнгеном, двоюродным братом епископа. Однажды Ганс Берметер со своими друзьями остановил юнкера среди бела дня, возле церкви св. Марии, и потребовал объяснений, на каком основании тот посмел забрасывать свою удочку в его, Берметера, пруд. Юнкер Адам тоже был не один: он выходил из церкви, сопровождаемый несколькими молодыми петухами с золочеными шпорами, в числе коих был и Вильгельм фон Грумбах, волочившийся за его сестрой. От крепких слов молодые люди перешли к крепким ударам, и то, что Ганс Береметер остался в накладе, отнюдь не уменьшило его ненависти к попам и поповской знати. И вот теперь, в отместку юнкеру, находившемуся на «Горе богоматери», он направил в дом Грумбахов в Ротенбурге, где жила овдовевшая мать юнкера с его младшей сестрой, на постой ротенбургского профоса[116] и двух его подручных и, несмотря на сопротивление мажордома, водворил там непрошеных гостей.

Когда Берметер принимал епископских послов, его серо-голубые глаза глядели из-под заломленного набекрень берета еще более дерзко, чем обычно. Настоятель собора, прекрасно осведомленный о том, какую роль сыграли красноречие и энергия музыканта, когда потребовалось расшевелить тяжелое на подъем бюргерство, при виде его с легкой иронией промолвил:

— А вот и наш великий народный трибун, наш вюрцбургский Кола ди Риенци![117] — И, повернувшись к стоявшим рядом с ним рыцарям, добавил: — Его присутствие, милейший граф фон Шаумбург, тем более великая честь для нас, что он большой мастер играть на лютне.