За свободу - Роберт Швейхель

— Эге, господин Гец, видать, вы из врага попов сделались их другом, раз доверяете поповской присяге! — насмешливо воскликнул бретгеймец Мецлер.

— Коли дворянство плюет на свой вассальный долг перед большими господами, так чего же ждать от них нам, маленьким людям? — сказал столяр Ганс Шнабель из Бильдгаузена. — Вести мирные переговоры, а тем временем ударить из-за угла — на это они горазды! Если бы Гельфенштейн вел себя с нами как честный человек, у него осталась бы голова на плечах.

— А вот плоды этой гнусной резни! — воскликнул Гец фон Берлихинген, вытаскивая из-под нагрудника печатный листок.

— Повтори еще раз, — рявкнул, сверкнув глазами, Большой Лингарт, — и, клянусь сатаной! я забью тебе эти слова назад, в самую глотку!

— Тише! Дайте сказать Гецу! — завопили священники.

И Гец, как бы недоумевая взглянув на Лингарта, продолжал:

Титул антикрестьянской листовки Мартина Лютера

— Результат таков, что Лютер, прежде державший сторону крестьян, теперь отшатнулся от них. В этом листке он призывает господ обрушиться на крестьян, разбойников и душегубцев, как он их называет. Крестьяне ссылаются на евангелие только для виду и, пойдя на бунт, поставили себя вне закона. «Так пусть же всякий, кто может (пишет он), бьет, крушит и разит их тайно и явно, памятуя, что нет ничего более вредоносного, ядовитого и богопротивного, чем бунтовщики. Их надо убивать, как бешеных собак. Власти имеют право смирять их силой. Кто из них колеблется и попустительствует, тот сам продался диаволу. Посему, милостивые господа, — продолжал читать Гец, — спешите, спасайте бедных людей, спешите им на помощь повсюду, и пусть всякий, кто только может, рубит, колет, душит и уничтожает бунтовщиков. Если кто погибнет на этой стезе, честь и хвала ему: ибо нигде не найти ему более блаженной смерти». Так не будем же подливать масла в огонь и примем предложение приора.

— Как бы не так! Смотрите, не попасть бы впросак, братья! — возразил оксенфуртский староста Ганс Пецольд, в то время как Флориан Гейер потянулся за листовкой.

— Долго же он разжигал в себе ярость из-за вейнсбергского дела! — воскликнул он, а священник Деннер, взглянув через его плечо на документ, добавил:

— Подписано шестого мая. Если не ошибаюсь, как раз накануне кончины саксонского курфюрста, мудрого Фридриха, который был могучим щитом нашей веры.

— Значит, кровь наших братьев, вероломно пролитая во время перемирия Гельфенштейном и, вопреки законам и обычаям войны, Трухзесом Иоргом на Дунае, эта кровь для Лютера просто вода? — прошипел Леонгард Мецлер.

— Мариенберг должен быть нашим, и никаких! — крикнул Якоб Кель.

Глядя на их хмурые, угрожающие лица, Гец понял наконец, что, желая запугать крестьян, он промахнулся.

— Напишите приору, пусть сдаст замок на волю победителя! — крикнул Бубенлебен. — Ни на какую сделку с ним не пойдем.

— Срыть замок до основания! Не будь я Гансом Кольбеншлагом! — крикнул предводитель тауберцев и с такой силой ударил себя кулаком в широкую грудь, что панцирь на нем зазвенел.

— Что? Как? Да ведь вы совсем недавно предлагали иное! — напустился на него Гец, весь побагровев.

— Сегодня он пляшет под дудку вюрцбуржцев, — поддержал рыцаря Георг Мецлер. — Посмейте-ка вы, тауберцы, отрицать, что Берметер, Грюневальд, Лемингер, Вюрцбергер и как их там еще дневали и ночевали у вас в лагере и шушукались с Келем и Пецольдом? Знаем мы, кому вы подпеваете!

— Погоди, мы тебе еще такое споем, что у тебя барабанные перепонки лопнут! — крикнул Якоб Кель. — Вюрцбуржцы — наши братья, и они правы, коль хотят разрушить замок.

— Да образумьтесь же наконец, — взывал к спорящим Гец. — Виданное ли дело, чтобы такому знатному и могущественному князю не оставить даже одного замка!

Дружный смех был ему ответом, и даже нахмуренное чело Флориана Гейера прояснилось. Он решительно вмешался в спор:

— Чтобы жить, достаточно одного дома с одной дверью. Ведь живет же так крестьянин? Понимаю, что для вюрцбуржцев Мариенберг — бельмо на глазу. Но они вступили в наш союз наравне с бесчисленными другими общинами. Хороши же мы будем, если в угоду одному из членов нашего союза поступимся интересами всех остальных? Мы обнажили меч за свободу для всех, и только она должна быть нашей путеводной звездой. Чтобы стать подлинно свободными, нам остается сделать еще так много, что мы не имеем никакого права терять драгоценное время под стенами Мариенберга. Мы должны действовать быстро и решительно, иначе враг нас опередит. Обращаясь к послам епископа, я хотел сделать их уступчивей, потому я и поддерживал предложение мергентгеймского священника. Но то, что все наши попытки пойти им навстречу напрасны, подтверждает нынешнее письмо приора. Из этого письма ясно одно: они надеются выиграть время. Потому-то они и стараются пригвоздить нас к месту, обречь на бездействие наше воинство, отвлечь его от борьбы за свободу, чтобы тем легче справиться с нашими братьями. Так неужто мы слепо ринемся в расставленную нам западню? Кто на войне теряет хотя бы миг, тот уже наполовину разбит. Вперед — вот наш лозунг! За дело! За дело!

Большой Лингарт повторил басом боевой клич ландскнехтов, а вслед за ним и остальные предводители подхватили его, застучав кулаками по мечам или по столу.

— Итак, вперед на штурм Мариенберга! — крикнул священник Бубенлебен.

— Итак, вперед на Бамберг! — поправил его Флориан Гейер. — Заставим епископа принять «Двенадцать статей» и привлечем в наше братство нюрнбержцев, как мы уже решили в Вейнсберге.

— А тем временем приор Фридрих в отместку обрушится на наш город! — прервал его мергентгеймский священник.

Флориан Гейер пропустил мимо ушей этот возглас.

— Такой маневр, — продолжал Гейер, — заставит Трухзеса Иорга приостановить свой кровавый поход через Верхнюю Швабию, а мы, соединившись с бамбержцами и нюрнбержцами, разобьем его несомненно. Между тем наши братья в Оберланде, Вюртемберге и на Рейне, в Шварцвальде и Тюрингии смогут перевести дух и собраться с силами. Не успеет Швабский союз и опомниться, как его мощь будет сломлена. Князья будут скованы по рукам и ногам и вынуждены будут бездействовать, опасаясь, что за епископами наступит и их черед. К тому времени Мариенберг, как спелый плод, сам упадет в наши руки, и пусть вюрцбуржцы тогда разрушают его, если захотят. Мариенберг силен не своим гарнизоном, а стенами. Чтоб оградить вюрцбуржцев от мести приора на тот случай, если он нарушит свою клятву, достаточно оставить здесь лишь часть наших войск. Поэтому я предлагаю принять предложение приора и двинуться дальше. Другого выбора у нас нет.

— Но ведь мы дали слово нашим вюрцбургским братьям взять и разрушить Фрауенберг! — продолжал упорствовать Якоб Кель. — А пока не возьмем, мы не тронемся отсюда.

— Будто так уж важно, выступим ли мы на Бамберг немного раньше или позже? — сказал Бубенлебен. — Возьмем сначала замок с налету. Этим мы нагоним страх и на бамбержцев.

— Да, да, возьмем сначала замок! — подхватили тауберцы и предводители Франконского ополчения. — За дело! За дело!

Гец в гневе загремел железным кулаком по столу. Большой Лингарт только горько усмехнулся. Кровь ударила в лицо Флориану Гейеру, и вне себя он крикнул:

— Вы совсем как бабы! Уперлись на своем, хоть кол на голове теши! Знай вы хоть немного толк в военном деле, вы не настаивали бы на осаде. Но, кажется, вам больше по сердцу кутежи в этом Вавилоне, чем евангельская свобода. По-настоящему, ни один священник не должен заседать в этом совете.

— А я тебе скажу, брат Гейер, — крикнул, весь багровый, Бубенлебен, — что в этом деле нельзя доверять ни одному дворянину. Мы не уйдем отсюда, пока не возьмем замка.

— Еще бы, возьмем, твоими молитвами да песнопениями, — отпарировал Гейер, сверкнув глазами. — А я тебе говорю, Бубенлебен, знай я раньше твоих тауберцев и франконцев, клянусь богом, я скорей дал бы себя заколоть, чем пристал бы к вам. Бесовский у вас союз, а не евангельский!

Страсти разгорелись. Обе партии дошли до крайнего ожесточения. Кое-кто даже обнажил меч. Большой Лингарт гудел, что бараньи головы можно образумить только дубиной. Гец спорил с Колем, который до самого последнего времени шел у него на поводу. Тощий Деннер, в панцире поверх рясы, метался от одной группы споривших к другой, умоляя успокоиться и помириться. Но никто его не слушал. Ожесточение противников охладило Флориана Гейера. Скрестив руки на широкой груди, он некоторое время был немым свидетелем перепалки и наконец решил испробовать последний довод. Когда оденвальдцы, ротенбуржцы и ансбахцы заметили по его выпрямившейся фигуре, что он собирается говорить, они прекратили спор и закричали:

— Тише! Слушайте Флориана!