Альфа и Омега. Книга 2 (СИ) - Сейд Анна

— Чего еще ожидать от золотого ребенка, спасителя мира и прочее, прочее, — хмыкнула омега, заканчивая с посудой и закрывая краны.

— Думаешь, он правда… спаситель мира? — с неуверенной улыбкой уточнила я. — Наш Медвежонок?

— А я бы вот не удивилась, — пожала плечами она. — В нем всегда это было. Что-то не от мира сего. Ты разве не замечала?

— Может, и так, — подумав, согласилась я. — Он был таким… взрослым на том видео. Казался таким сильным и несгибаемым.

— Малыш всегда умел произвести впечатление, — хмыкнула Поппи. — А какой красавчик-то вырос! Эх, даже немного досадно, что он оказался сыном кардинала — останься он тут, мы бы через пару лет озолотились.

Я бросила короткий взгляд в ее сторону, но так и не поняла, шутит ли она или говорит всерьез. И хотя в ее словах была своя доля истины, я не хотела думать, что омега действительно считает, будто Медвежонку было бы лучше провести всю жизнь на коленях перед альфами, чем там, где он был сейчас. Да, здесь ему, возможно, было бы безопаснее, чем в логове церковников, но этот риск был оправдан и того стоил. По крайней мере, мне хотелось так думать.

— А ты сама? — неловко спросила я, не зная, как потактичнее задать этот вопрос. — Ты думаешь остаться в Доме надолго?

— У таких, как я, детка, не то чтобы есть особый выбор, — пожала плечами омега. — Замуж меня никто не возьмет, на приличную работу тоже, а тут… ну хотя бы платят вовремя и мордой по столу не возят. От добра добра не ищут, слыхала такую поговорку?

— Я все думаю о плане Ории и Агаты. О том, что они хотели сделать с этим местом, — задумчиво призналась я. — Может быть, если Медвежонок станет… в смысле, возможно, у него получится помочь нам финансово и…

— Я не хочу разрушать твои радужные мечты, Хана, но я бы на это не рассчитывала, — покачала головой она.

— Почему? — немного встревожилась я. — Думаешь, он не сможет удержаться там?

— Нет, напротив, — возразила омега. — Думаю, что сможет и что очень быстро забудет о том, что было до. И я бы на его месте поступила так же. Не к лицу самому юному кардиналу Восточного города в истории вспоминать о том, через что ему пришлось пройти на пути к вершинам. Он же не связывался с вами после того, как мать его увезла?

— Нет, — помолчав, вынуждена была признать я.

— Ну раз даже вы с Йоном не заслужили его внимания и общества, то про остальных и говорить нечего, — развела руками Поппи. — Детка, послушай моего опыта — чем влиятельнее и сильнее кто-то становится, тем отвратительнее ему те, кто помнит его слабым и беззащитным.

— Я в это не верю, — помотала головой я. — Он не такой. Медвежонок… не такой, как они, он такой, как мы.

— Помяни мое слово, — выразительно двинула бровями она, и на этом наш разговор закончился. Признаюсь честно, его итоги меня не особо вдохновили. Я до сих пор не знала, стоит ли мне рассказывать Йону о том, что мне предложил Джером — или же просто надеяться на то, что мой альфа, получив злосчастное видео, не слетит с катушек и не наделает глупостей. О том, что пойти на сделку со Стоуном и стать его любовницей, и речи не шло. Во-первых, уж секс с другим альфой Йон почувствует точно, как бы ни дурманили ему голову его препараты. Во-вторых, я даже в самых страшных кошмарах не могла представить, что отдамся другому мужчине и позволю ему не только касаться меня, но и делать куда более… отвратительные вещи. И, в-третьих, я прекрасно понимала, что секс пусть даже с одним партнером в настоящем это куда хуже оргии из прошлого. То — глупая постыдная случайность, это — измена. И я была скорее согласна заплатить за свои старые ошибки, чем совершить новую.

Однако в тот вечер судьба приняла решение за меня — поднявшись на чердак, я обнаружила Йона крепко спящим. Будить его сейчас, учитывая его скверное настроение в последние дни, было бы крайне глупо, поэтому я просто легла рядом, а потом, почти не отдавая себе в этом отчета и действуя скорее по привычке, обняла его со спины. Альфа что-то пробормотал во сне, перехватил мои руки и сжал в своих. Я беззвучно всхлипнула, уткнувшись носом ему между лопаток. В такие моменты не верилось, что между нами все способно в один момент измениться — по той или иной причине. Сейчас, спящий, он снова был прежним собой, тем самым мужчиной, которого я любила и который не способен был меня обидеть. Я чувствовала его теплое дыхание на своих пальцах и то, как мерно билось его сердце. Все это было неправильно — все мои сомнения и мой страх, которому я так легко позволила охватить и подчинить себя, его злость и его упрямство в нежелании уступить и сделать что-то не по-своему. Это не должно было происходить с нами и тем не менее происходило. Я чувствовала пролегшую между нами трещину, что с каждым днем все увеличивалась в размерах, но у меня недоставало сил преодолеть ее в одиночку — только бессильно наблюдать за тем, как наш карточный домик неумолимо разваливается на части.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Могла ли я надеяться, что он любит меня так же, как я его? Безусловно и безоговорочно, целиком и полностью, а не только потому, что я — его тип? Для него я была девушкой, пойманной в золотой плен закатного солнца, сияющей изнутри и снаружи, и могло ли прошлое подобной девушки быть таким, как у меня? Я знала, что мужчины в целом больше склонны идеализировать своих избранниц, особенно в том, что касалось их нравственной чистоты. В нашем мире, помешанном на целомудрии омег и сходящем с ума от их неприрученной сексуальности, это всегда была самая больная тема. Ты можешь быть желанной, восхитительной и даже сексуально раскрепощенной, но — только для одного-единственного партнера, первого и последнего. В свое время Йон напрягся даже из-за того, что я уже была замужем, как будто ожидал, что в свои почти двадцать девять я окажусь девственницей, что ждала его одного всю жизнь. Он всегда говорил, что это просто инстинкты и что умом и сердцем он никогда во мне не сомневался, но как отреагируют эти его инстинкты, когда он узнает, что территорию, которую он считал только своей, так грубо, бесцеремонно и массово пометили задолго до него?

Наутро я так и не смогла себя заставить заговорить об этом. А закончив с перевязкой и выйдя из комнаты, чтобы выбросить грязные бинты, вдруг заметила на верхней ступени нашей лестницы конверт, белым пятнышком ярко выделяющийся на общем фоне. И хотя у меня уже появилось некоторое предубеждение относительно вот таких неожиданных посланий, я знала, что его оставил кто-то из девочек, кто сегодня разбирал почту. А когда я подошла ближе и заметила на плотной бумаге острые углы знакомого почерка, меня охватило радостное возбуждение и в груди разлилось приятно покалывающее чувство тепла. Не сдержав волнения, я положила скомканные и пропахшие густым и вязким ароматом заживляющей мази повязки на пол, сама села рядом, уютно устроившись в падающем из открытого окна снопе солнечных лучей, и, не став откладывать дело в долгий ящик, надорвала конверт.

Последнее письмо от Джен пришло больше двух месяцев назад, и я, если честно, уже начала немного за нее волноваться — особенно на фоне последних событий, связанных со смертью Иерарха и грядущими масштабными переменами в Этерии. Да и мне самой не терпелось поделиться нашими новостями, в том числе касательно Медвежонка. Хотя они с Джен ни разу не встречались лично, я много писала ей о своем маленьком друге прежде. Да и помимо его внезапного вхождения в элиту церковного сословия, у меня накопилось порядочно новостей. Но, как оказалось, подруге тоже было чем меня удивить.

Ее послание начиналось достаточно сдержанно и ровно, но к концу становилось все более эмоциональным и каким-то бессвязным, словно альфа писала его понемногу в разные дни. Я сама не заметила, как по уши погрузилась в чтение, начав шевелить губами и проговаривать отдельные прочитанные слова вслух.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

«Привет, Хани!

Как там поживает моя любимая девочка? Полагаю, ты уже можешь похвастаться новой татуировкой? Вот чем бумажные письма хуже электронных, в них не так просто вложить фотку. Но было бы круто, если бы у тебя все-таки получилось как-то исхитриться это сделать. Я вот иногда жалею, что у меня под рукой нет полароида, чтобы нащелкать тут всякого. Помню, в студенческие годы мне такой подарили на какой-то день рождения, я фотографировала все, что не приколочено, считая себя невероятно… как бы это сказать? О, невероятно одухотворенной! Буквально творцом нового поколения! Нашла ворох этих фоток спустя несколько лет и никакой художественной ценности в этих руках, окнах и засвеченных силуэтах не обнаружила. Интересно, это восприятие так меняется с годами, что просто вырастаешь и перестаешь видеть ценность мгновений, как в юности? Или, быть может, мгновения ценны сами по себе в момент их переживания, а потом просто теряют эту ценность в сравнении с другими, новыми?