Летчики - Геннадий Семенихин

Конструктор говорил медленно и подробно, повторял самые главные выводы по два и по три раза, совсем как при чтении лекции, и, переходя на «ты», строго спрашивал Мочалова: — Понимаешь? Пойдем теперь дальше.

Сергей представлял, каким ответственным и опасным будет этот полет, какого напряжения потребует от летчика, пилотирующего машину, с какими неожиданностями может его столкнуть.

— У вас, у летчиков-истребителей, есть две неизменные единицы измерения в тактике, — басовито говорил генерал, — высота и скорость. Чем крупнее цифры, которые их выражают, тем лучше. Если враг задумает когда-нибудь направить на один из наших советских городов самолет с атомной бомбой, вполне понятно, что тот пойдет на самой большой высоте, какую только в состоянии достичь. А чтобы его перехватить, мы должны летать еще выше. Элементарный закон. Я еще раз подчеркиваю — первые полеты на такой высоте будут сложными. Идешь на ощупь, задумываешься над каждой эволюцией. Нужно, чтобы летчик, которого ты пошлешь на испытания, не знал всех этих колебаний. Мы же с тобой должны их знать, командир полка. Да, только мы!

Мочалов встал и вытянул руки по швам.

— Разрешите доложить, товарищ генерал, — произнес он, — летчик, которому придется первым в полку испытывать на этой высоте машину, их знает.

Северцев отбросил деревянный макет самолета:

— Сам хочешь лететь?

— Сам, — сдержанно улыбаясь, подтвердил Сергей, — чего же в этом удивительного?

Высокий лоб старого конструктора взбороздили складки. Расстегнув пиджак, он прошелся по кабинету и, остановившись напротив командира полка, смерил его испытующим взглядом.

— Значит, хочется лететь, Сергей Степанович?

Он говорил это очень мягко, голос прозвучал тепло, но выпуклые глаза оставались пытливыми. Мочалов тронул прядку волос, отбрасывая ее со лба назад. Блеснули его крепкие зубы, и лицо сразу помолодело, засветилось лукавством.

— Хочется, Сергей Лукич… и не только мне. Любому нашему летчику хотелось бы в этот полет. Но испытывать нужно мне. Сами посудите. В пехоте командир полка почти никогда не идет впереди наступающей цепи. А у нас — авиация, и командир всегда ведет группу в бой.

— Что верно, то верно. — Северцев вновь зашагал по кабинету, запрокинув голову, посмотрел на репродукцию шишкинских «мишек», потом остановился у раскрытого окна, за которым пестрела звездами ночь и едва-едва угадывались при лунном освещении очертания гор. — А если… — он помолчал, голос стал тверже, требовательнее, — если с машиной что-нибудь случится?

— Так я же летчик, — с подчеркнутой наивностью развел руками Мочалов.

— Да, но не летчик-испытатель!

— А ручкой истребителя работать одинаково, — отмахнулся Сергей, — все равно.

— Далеко не все равно, Сергей Степанович. — Быстрыми шагами Северцев приблизился к нему. — Нет, нет. Летчик из строевого полка и летчик-испытатель далеко не одно и то же! Здесь вы поднимаетесь в небо на серийной, тысячу раз проверенной машине, а там каждый полет совершаете словно впервые. Вам приходилось когда-либо коня необъезженного под собой чувствовать? Нет? Жаль! Вы бы могли тогда сделать сравнение. Вы знаете, что летчик-испытатель несет двойную нервную нагрузку. Да что там двойную, порой трехкратную и четырехкратную.

— Я и к десятикратной готов, — упрямо сказал Сергей.

— Рисуетесь, — проворчал Северцев и провел ладонью по жестким седым волосам, — вы мне, может, еще скажете, что совершенно не волнуетесь перед таким полетом.

— Нет, — покачал головой Сергей, — этого не скажу. Без волнения не обойтись. Но волнение волнением, а в полете я уверен, Сергей Лукич.

Полковник Шиханский даже обрадовался, узнав про намерение Мочалова самому выполнить испытательный полет. Шиханскому нужен был успех, а успеха добиться, по его мнению, в энском полку могут в первую очередь двое — либо Мочалов, либо Ефимков.

В день испытания, чтобы не создавать на аэродроме излишнего ажиотажа, Мочалов решил проводить очередные полеты. Северцев это намерение одобрил. Старый конструктор волновался за исход полета не меньше Мочалова и прекрасно понял, почему командир полка принял такое решение.

— Давайте, Сергей Степанович, — поддержал он, — я тоже не люблю, когда за летчиком-испытателем наблюдают, словно за испанским тореадором.

Полеты шли в этот день своим обычным чередом. С утра отправилось по маршруту на большой радиус звено Пальчикова и четверка Андронникова. Майор Арамашвили поднялся в зону на двухместном самолете проверять технику пилотирования у командира звена Карпова. Готовилось выруливать на старт звено Бориса Спицына. Мочалов стоял у радиостанции стартового командного пункта. Рядом Ефимков сосредоточенно разглядывал плановую таблицу.

— Товарищ командир, разрешите обратиться, — услышал Сергей за своей спиной, — письмо.

Полковой почтальон, ефрейтор Елкин, протягивал ему синий конверт. Сергей узнал почерк Нины и торопливо распечатал письмо. «Здравствуй, Сережа», — прочитал он, не обратив никакого внимания на то, что не было в этом обращении обычных ласковых слов. Он аккуратно разгладил сложенный вдвое листок, чтобы легче было читать. В это время из приемника раздался настойчивый голос Спицына, уже успевшего залезть в кабину истребителя и запустить двигатель.

— «Родина», я «Сокол-восемь», разрешите выруливать.

— Майор Ефимков, — отрывисто спросил Мочалов, — как там звено Спицына?

— Готово выруливать, товарищ командир, — доложил Кузьма, бросив беглый взгляд на четверку гудевших истребителей.

— Тогда выпускайте.

Сергей проводил их внимательным взглядом и опять вернулся к письму. «Когда же она приедет?» — подумал он, углубляясь в листки. Внезапно Мочалов вздрогнул. Сдвинув брови, он читал и читал одни и те же строки. Потом медленно поднял голову и посмотрел вокруг. Нет, вокруг ничто не изменилось. Все было по-прежнему. Расплывалось над бетонкой облачко пыли после улетевших самолетов, прислушивался к очередной радиопередаче связист, Кузьма Ефимков водил пальцем по плановой таблице, гудел мотор проезжавшего мимо керосинозаправщика, светило солнце.

Сергей ощутил, как наваливается на него страшная слабость. Он снова поднес к глазам письмо. Ровные строчки были жесткими, четкими. Когда он вторично проник в их смысл, они вдруг запрыгали в глазах, сливаясь воедино, как серые плиты бетонки на взлете. Сергей бы никогда не поверил, если бы об этом писал кто-то другой, посторонний. Но нет, в конце письма стояла Нинина подпись. Она сама рассказывала о том, как целовал ее другой, как, забыв про Сергея, слушала она объяснение в любви.

Стало еще тяжелее, когда Кузьма, оторвавшись от плановой таблицы, добродушно спросил:

— От кого, Сергей Степанович? От Нины?

Сергей зажал конверт в кулак, сбежал по лесенке вниз и, не разбирая дороги, побрел по травяному полю аэродрома. Кто-то из повстречавшихся техников откозырял ему, но Сергей, не ответив, прошел мимо с низко опущенной головой.

С горечью думал он о Нине.

Нет, он ни разу не посмотрел на другую женщину или девушку, ни разу ни с кем не пошел в театр, никому не назначил свидания. Он жил, захваченный полковыми делами от зари до зари. Полеты заполняли его жизнь, и только для большой светлой любви к Нине, любви, составляющей всю его жизнь, еще оставалось у него время и место. «Как она могла… как могла! — задыхался Сергей. — И еще пишет, что тот добрый и хороший человек. Хороша доброта, обернувшаяся подлостью. Да и первый ли это случай! Может, и в других поездках находила она этих «хороших, добрых!»

За спиной Сергея послышался приглушенный автомобильный гудок. Сергей поспешно сунул письмо в карман и обернулся. Прямо по целине мчалась к нему легковая машина. Из машины вышел Северцев, одетый в генеральскую форму, и полковник Шиханский.

— Куда же вы запропали, Сергей Степанович? — забасил старик. — Ищем вас на стоянках, на СКП, а вы тут!

— Подполковник Мочалов часто так поступает, — улыбнулся Шиханский, показывая прокуренные зубы. — Полеты в разгаре, а он в стороне, будто до всего этого ему нет дела. А в сущности, в любую секунду все у него на учете.

— Приятно, когда командир полка получает комплименты от командира дивизии, — усмехнулся Северцев. — В этой трудной должности не всегда можно на них рассчитывать. Однако, Сергей Степанович, нам пора к машине. До взлета тридцать минут.

— Да, да, — рассеянно ответил Сергей, — совершенно верно, товарищ генерал. Я готов.

Ему сейчас было решительно все равно: лететь или нет. Предстоящий полет не радовал, как раньше. Он чувствовал страшную усталость и даже подумал о том, как бы было хорошо не лететь вовсе. Но разве можно было отказаться? Кто поверит, что он, опытный летчик, который сотни часов провел в воздухе, сейчас физически не готов к вылету. Шиханский бы брезгливо пожевал губами и, пожалуй, подумал, что он попросту струсил.