Признательные показания. Тринадцать портретов, девять пейзажей и два автопортрета - Сергей Чупринин

Например, такой — тоже взятый, впрочем, у Мандельштама: «…критики очень любят предаваться грустным размышлениям, где только увидят кучу стихов».

Я вот — и увидел, и предался.

А вы?

Звоном щита

Если уж экспериментировать, то экспериментировать со всем. В том числе и с жанром программной литературно-критической статьи.

Пусть — на этот раз — она будет многосоставной и разностильной.

А откроется и закроется эпиграфами.

Вот начальный:

«Только-только начало обнаруживаться понимание того, что литература — это не текст, не групп ка и не книга. Литература — это большая институция, у которой есть свое историческое время. Я допускаю мысль, что в том виде, в каком она формировалась в середине и до конца XIX века, очень может быть, что ее не то чтобы конец наступил, от нее отлетел творческий дух, это перестало быть новацией, творческой проблемой».

Чувствуете, как неуверенно, с запинками формулирует свои крамольные мысли обычно невозмутимый Борис Владимирович Дубин?

То-то же.

Сегодня, мне кажется, все, кто профессионально связан с современной русской литературой, неуверенны. И споры о том, что мы переживаем — «сумерки литературы» (А. Латынина), «переходный период» (Н. Иванова) или «пору расцвета» (А. Немзер), — той же природы. И не потому, что в спорах этих никому не удается взять верх. А потому, что все вроде бы правы.

Книги пишутся, издаются, в том числе и замечательные — чего не могут, наступая на горло собственной концепции, не признавать даже самые безутешные плакальщицы-похоронщики, — а то, что замечательных не так много, как нам бы хотелось, так когда же это их было много-то? Период перехода? — о да, разумеется; понять бы вот, к чему это мы переходим и когда же наступит настоящий день. И даже у Немзера, у добрейшего и конфессионально твердейшего Андрея Семеновича Немзера голос, похоже срывается не только тогда, когда он исчисляет несравненные достоинства той или иной (часто действительно неплохой) книги, но и тогда, когда замечает, не может не заметить, что достоинства эти, что называется, не в коня корм, и публика-дура читает, конечно, хотя и реже, чем бывало, но вот только выбор ее все чаще — от года к году — останавливается не на тех книгах, которые нам, людям толстожурнального круга, милы, а на каких-то совсем-совсем иных.

Словом, с литературой, может быть, и все в порядке, зато с ее восприятием, с ее функционированием в обществе — уж точно чистая беда.

Значит, надо разбираться. И не столько, я думаю, с книгами (они таковы, каковы, и других у нас нет), сколько с ситуацией, неуследимо переменившейся за последние десять-пятнадцать лет.

Вот с ситуацией-то все мы — имею в виду квалифицированных критиков, вменяемых писателей, а также редакторов и издателей, ответственно относящихся к своему делу, — сейчас и разбираемся.

Каждый по-своему.

Я, например, пошел словарным путем. Сначала попробовав проинвентаризировать наличное литературное хозяйство и собрав под одну обложку сведения обо всех авторах, писательских объединениях, журналах и газетах, литературных наградах и премиях, какие только на глаза попались[73]. А затем сосредоточившись на критическом пересмотре тех классических и только что появившихся понятий, какие, собственно, и определяют нынешнюю литературную реальность. Итогом явится опять же словарь, который я назвал простенько и со вкусом — «Русская литература сегодня: Жизнь по понятиям».

Статей там — под триста. Но познакомить вас я намерен пока только с четырьмя — теми, что описывают топографию современного литературного пространства. Предуведомив, что автор а) смотрит на литературу действительно как на институцию или, если угодно, как на сложно организованную, многоукладную и разноуровневую систему; б) полагает, что устройство этой системы, всегда изменчивое, именно в наши дни проходит одну из жесточайших трансформаций, случавшихся в истории; в) понимает, что эта трансформация ставит под удар (под сомнение?) именно ту литературу, которую я, критик и читатель, ценю превыше всего и которую я, журнальный редактор, по-прежнему считаю ствольной (хотя, увы, уже и не единственной) из всех сущих.

С нее и начнем.

Качественная литература

Еще совсем недавно это выражение воспринималось бы как бессмысленно тавтологичное, поскольку традиция однозначно предписывала относить к литературе лишь произведения, отличающиеся безусловными художественными достоинствами (то есть высоким качеством), а все остальное считать недолитературой, псевдолитературой или просто нелитературой (макулатурой, халтурой и т. п.). То, что такой подход и по сей день сохраняет права гражданства, показывают не утихающие в критике (прежде всего непрофессиональной) споры о том, являются ли писателями, например, Виктор Ерофеев, Дмитрий Пригов, Баян Ширянов и Полина Дашкова или в их (и не только в их) случае мы имеем дело с явлениями, вообще не достойными называться литературой.

Тем не менее это выражение (и синонимичные ему — внежанровая литература, серьезная литература, высокая литература, литература категории «А») все увереннее обживаются в современном словоупотреблении, чему есть, по крайней мере, две причины — разноприродные, но совпадающие по своим векторам. Во-первых, это потребность стратифицировать книжный рынок, выделив особую нишу для книг, возможно, и не пользующихся массовым спросом, но содержащих в себе набор признаков, позволяющих отождествить эти книги с литературой в самом что ни на есть строгом, т. е. классическом смысле этого слова. Во-вторых же, введения такого рода идентифицирующего термина требует и все более распространяющийся взгляд на словесность как на своего рода мультилитературу, т. е. как на конгломерат равноправных, хотя и разноориентированных по своему характеру, а также разнокачественных по уровню исполнения литератур.

В обоих этих смыслах качественная литература (Борис Гройс называет ее «архивной», а большинство критиков и читателей — «традиционной») выглядит альтернативой, с одной стороны, актуальной словесности, стремящейся разомкнуть границы текстового пространства, а с другой, словесности массовой, развлекательной и/или познавательной. Произведения именно этой литературы чаще всего печатаются в толстых журналах, отмечаются премиями, входят в рекомендательные списки, привлекают внимание критиков, хотя некоторые из них время от времени и зявляют, что

«…так называемая “серьезная” литература страшно далека от народа. Это литература самоудовлетворения, нужная самим авторам и десятку обслуживающих их критиков» (Павел Басинский)[74].