Признательные показания. Тринадцать портретов, девять пейзажей и два автопортрета - Сергей Чупринин

Эти рекомендации у нас сейчас называют экспертными. И я бы не возражал против такого корпоративного позиционирования критики в нулевые годы. Но…

Простите великодушно, а все-таки, восхищаясь красотой и провокативностью мысли, изяществом слога, бездною других достоинств, свойственных моим коллегам, я лично не готов именно как на экспертное слепо положиться ни на мнение забавляющего меня Льва Данилкина[69], ни на мнение любимого мною Станислава Рассадина[70], ни даже на мнение наиболее близкого мне Андрея Немзера[71].

Это во-первых. А во-вторых, самоназвавшись экспертами, уж не заявили ли тем самым славные наши критики, что они несут ответственность лишь за конкретные оценки конкретных текстов и ни за что кроме?

Боюсь, что заявили.

У нас сейчас, если говорить суммарно, все в относительном порядке с рецензионной практикой, с откликами на книги, события, литературные поступки.

У нас похуже, но тоже более или менее в порядке с общими, что называется, панорамными взглядами — это когда, будто «Буран» пролетая над 90-ми годами, одни критики гадливо цедят сквозь зубы: «сумерки литературы» (А. Латынина), «проклятые 90-е» (Д. Ольшанский), а другие, напротив, честью клянутся: «замечательное десятилетие» (А. Немзер).

И у нас, за вычетом редких толстожурнальных публикаций, совсем провалилось, исчезло то, что по русской традиции как раз и составляет сердцевину, основное содержание литературно-критической деятельности, а именно — понимание литературы как процесса, внимание к его живой динамике, к тому особенному, что отличает тот или иной год, состояние того или иного жанра, набухание либо, наоборот, затухание тех или иных мировоззренческих, стилевых тенденций.

В конце концов, сказать: у нас есть литература или у нас нет литературы — способен любой человек, даже и не берущий книжек в руки. Дать оценку произведению, случайно купленному, полученному в подарок или взятому в библиотеке, сумеет тоже почти любой, и недаром ведь превосходные рецензии или «литературные портреты» получаются не у одних профессионалов, а и у балующихся этим делом прозаиков да поэтов.

Но только критики и именно критики могут предложить целостный «взгляд на русскую литературу» такого-то года, проследить тонкие внутри— и междужанровые взаимодействия таких-то и таких-то творческих инициатив, обрисовать контекст, необходимый для верной интерпретации того или иного произведения, увидеть стилевые, смысловые, идеологические, любые иные оппозиции современной литературе в их живом родстве и живом противоборстве.

И вот как раз этого-то мы теперь и не делаем. Или почти не делаем. Годовые обзоры — высший, если кто помнит, жанр в литературно-критической иерархии со времен, простите, Белинского — свелись к рейтинговым замерам да опросам, к анкетированию или к коллажам литературных событий — на манер тех, что, спасибо ему, конструирует Андрей Немзер. Да что престижные взгляды на русскую литературу? Если и обычные-то аналитические статьи никем, кроме толстых журналов, не востребованы, поэтому и писать их почти все из нас — хоть из «академиков», хоть из «колумнистов», хоть из «младофилологов» — либо уже разучились, либо еще не научились и научатся ли? Днем с огнем не сыщешь автора, который взялся бы сосредоточенно и ответственно объяснить, что происходит, допустим, в современной поэзии и как там сегодня обстоит дело с табелью о рангах, с соперничеством дарований, с соотношением прозаизмов и поэтизмов, с традициями и новаторством да мало ли еще с чем. Внятных высказываний о стилевых тенденциях и жанровых трансформациях я что-то давно не слышал, орудия и трофеи мировоззренческих дискуссий сданы в музеи боевой славы, да и само словочетание литературный процесс стало выходить из повседневного употребления…

6

И это грустно. Потому что единственное, другим не присущее знание, которым мы располагаем, — это знание контекста. Единственная сфера, в которой мы являемся незаменимыми специалистами, — это сфера особенного (подзабывших о диалектике частного, особенного и общего отсылаю к вузовским учебникам и словарям). А единственным материалом для наших сколь угодно прагматических, сколь угодно возвышенных рассуждений были и остаются книги, которые мы сейчас читаем или надеемся прочесть — в кратко— и долгосрочной перспективе.

Можно, разумеется, утешиться тем, что квалификацию, как и талант, не пропьешь. Потенциал старых (да и молодых) мастеров по-прежнему на высоте, поэтому стоит, мол, измениться социокультурной ситуации и возникнуть спросу на глубокий, высокий, широкий, какой там еще разговор о литературе, как к мечам рванутся наши руки и…

Верю.

А пока вижу то, что покойный Игорь Дедков (его дневники продолжают печататься в «Новом мире») применительно совсем к другой ситуации назвал простаиванием мысли.

И думаю: неужели мы просим слова: граждане, послушайте меня, — лишь затем, чтобы поведать urbi et orbi о вручении той или иной премии или, по классической формуле, сказать: книжица сия вышла, значит, сидит же где-нибудь и читатель ея?..

Неужели действительно только за этим?

Высокая (ли) болезнь

К вопросу о бытовании поэзии в современной России[72]

В этот час гений садится писать стихи.В этот час сто талантов садятся писать стихи.В этот час тыща профессионалов садятся писать стихи.В этот час сто тыщ графоманов садятся писать стихи.В этот час десять миллионов влюбленных юнцовсадятся писать стихи.

В результате этого грандиозного мероприятия Рождается одно стихотворение.

Или гений, зачеркнув написанное,отправляется в гости.Д. Самойлов

Браниться — а автор этих строк действительно намерен в дальнейшем браниться, стенать и предъявлять претензии — наверное, честнее, если ты и к себе отнесешься без особого почтения. Перестану поэтому… нет, не перестану, а продолжу путаться в согласованиях и лицах и признаюсь, что, скоротечно переболев на рубеже отрочества и юности стихотворческой ангиной — температура под сорок, горло перехвачено, весь мир в радужном тумане, и каждое слово дается с трудом: симптомы, в общем, известные всем, кто в молодости был молод, — теперь-то я счастлив, что никакого ощутимого вреда отечественной поэзии своими лирическими порывами не нанес. Раз, спасибо, не напечатали, два — вот и успокоился, став — казалось, что на всю оставшуюся жизнь — читателем чужих стихов.