Августовские пушки - Барбара Такман

Предвидел или нет Ренненкампф конечный результат, факт заключается в том, что он не мог или считал, что не мог, броситься за бегущим врагом и вырвать окончательную победу. Его тыловые коммуникации работали плохо; наступать дальше значило окончательно оторваться от тыла. Преследуя, он бы удлинял пути подвоза по вражеской территории, в то время как противник, отступая, сокращал свои. Ренненкампф не мог использовать германские железные дороги, не захватив немецкого подвижного состава, и у него не было железнодорожных бригад для переделки колеи. После нападения германской кавалерии его обоз был в хаотичном состоянии; его собственная кавалерия правого фланга действовала плохо; он потерял почти дивизию. Поэтому он решил оставаться на месте.

Вечер был жарким. Полковник Гофман стоял у дома, где разместился штаб, обсуждая прошедший бой и перспективы на следующий день со своим непосредственным начальником, генерал-майором Грюнертом, вместе с которым он надеялся управлять более слабыми Притвицем и Вальдерзе. Как раз в этот момент им было доставлено донесение от генерала Шольца, командира XX корпуса. Он сообщал, что огромная русская армия переходит границу силами четырех или пяти корпусов и наступает на фронте шириной от 50 до 60 миль. В обычной для себя, сбивающей с толку, манере, когда собеседник не мог понять, говорит тот серьезно или шутит, Гофман предложил «скрыть» донесение от Притвица и Вальдерзе, которые, по его мнению, «не могли управлять своими нервами». Ни одна другая фраза в военных мемуарах не позволяет столь широкого истолкования, как «Он не мог управлять своими нервами», особенно при характеристике сослуживцев, но в данном случае она была вполне оправданна. Однако замысел Гофмана потерпел неудачу, так как именно в этот момент Притвиц и Вальдерзе вышли из дома, и по их лицам было понятно, что они также прочли донесение. Притвиц предложил всем войти в дом и провести совещание. «Господа, — сказал он, — если мы будем продолжать действовать против Виленской армии, Варшавская армия выйдет нам в тыл и отрежет от Вислы. Мы должны оторваться от Виленской армии и отступить за Вислу». Он больше не говорил об отступлении «к Висле», а уже употреблял слова «за Вислу».

Гофман и Грюнерт немедленно возразили, утверждая, что можно «закончить» бой с Виленской армией за два или три дня и все еще хватит времени, чтобы встретить опасность с юга, а до этого корпус Шольца «как-нибудь сам справится».

Притвиц резко оборвал их. Решения принимают он и Вальдерзе. Он настаивал на том, что угроза со стороны южной русской армии слишком велика. Гофман должен отдать необходимые распоряжения относительно отхода за Вислу. Гофман ответил, что левый фланг южной армии уже был ближе к Висле, чем немцы, и при помощи карты и циркуля продемонстрировал, что отступление стало невозможным. Он попросил «указаний», как осуществить его. Притвиц выслал всех из комнаты и позвонил по телефону в генеральный штаб в Кобленц и сообщил о своем решении отступить к Висле, если не за нее. Он добавил, что из-за летней жары вода стоит невысоко и что он сомневается, удастся ли ему удержать реку без подкреплений.

Мольтке был ошеломлен. Вот к чему привело то, что во главе 8-й армии остался этот толстый идиот, и вот чем обернулись не до конца продуманные слова самого Мольтке, сказанные тому напоследок. Отдать Восточную Пруссию означало понести огромное моральное поражение, а также потерять самый ценный район производства зерна, мяса и молока. Хуже того, если русские форсируют Вислу, то они будут угрожать не только Берлину, но и австрийскому флангу, и даже Вене. Подкрепления! Откуда Мольтке мог взять подкрепления, кроме как с Западного фронта, где в бои брошены все войска, вплоть до последнего батальона. Снять сейчас войска с Западного фронта означало бы проигрыш кампании против Франции. Мольтке был слишком потрясен или находился слишком далеко от места действия и почему-то не подумал о том, чтобы своим распоряжением отменить приказ Притвица. На тот момент он посчитал достаточным дать указание своему штабу выяснить истинное положение дел, напрямую переговорив с Франсуа, Макензеном и другими командирами корпусов.

Тем временем в штабе 8-й армии Гофман и Грюнерт старались убедить Вальдерзе, что отступление — не выход из положения. Наоборот, Гофман предлагал теперь маневр, посредством которого 8-я армия, воспользовавшись имеющимся у нее преимуществом — наличие внутренних коммуникаций и железных дорог, — могла бы встретить обе русские армии и, если ситуация сложится так, как он предполагает, обрушить все свои силы на одну из них.

Гофман предполагал, если армия Реннекампфа не начнет преследования на следующий день, — а он полагал, что этого не произойдет, — вывести I корпус Франсуа и доставить его кружным путем по железной дороге на юг для усиления XX корпуса Шольца. Франсуа должен занять рубеж на его правом фланге, напротив левого крыла Самсонова, находящегося ближе всего к Висле и поэтому представлявшего наибольшую угрозу. Дивизия генерала фон Моргена, которая не участвовала в боях под Гумбинненом, также будет отправлена в поддержку Шольцу, но по другой железной дороге. Доставка войск со всем их вооружением, запасами, лошадьми и боеприпасами, составление поездов, погрузка на станциях, заполненных беженцами, перевод поездов с одной ветки на другую — все это будет сложным делом, но Гофман был уверен, что германская железнодорожная система, над которой трудилось столько умных голов, справится с подобной задачей.

Пока будет производиться переброска, отступление корпусов Макензена и фон Белова должно осуществляться в южном направлении в течение еще одного двухдневного марша, чтобы, окончательно оторвавшись от противника, они находились миль на 30 ближе к южному фронту. Отсюда, если все пойдет хорошо, они пройдут кратчайшим маршрутом и займут позиции на левом крыле Шольца, которого они достигнут вскоре после того, как Франсуа прибудет на правое. Таким образом, вся армия в составе четырех с половиной корпусов окажется на месте, где будет готова встретить южную армию русских. Кавалерия и резервы из Кенигсберга будут оставлены в качестве заслона перед армией Ренненкампфа.

Успех этого маневра всецело зависел от одного условия: если армия Ренненкампфа не двинется дальше. Гофман был уверен, что тот останется на месте еще день, а то и больше, чтобы дать войскам отдых, переформироваться и наладить линии снабжения. Его уверенность базировалась не на каком-то мистическом озарении или сверхъестественном предвидении, а просто на уверенности, что Ренненкампф остановился по естественным причинам. В любом случае, корпуса Макензена и фон Белова не тронутся с места в течение еще двух или трех дней. К этому времени прояснятся — благодаря перехвату радиосообщений — и намерения Ренненкампфа.

Таковы были доводы Гофмана, и они убедили Вальдерзе. Каким образом тем вечером Вальдерзе уговорил Притвица, или же он просто разрешил Гофману подготовить необходимые приказы без одобрения Притвица — история умалчивает. Поскольку штаб не знал, что Притвиц уже успел доложить генеральному штабу о своем намерении отступить к Висле, никто не побеспокоился известить верховное командование о том, что от идеи отступления отказались.

На следующее утро два офицера из штаба Мольтке, с немалым трудом дозвонившись по полевым телефонам, лично побеседовали с каждым командиром корпуса на Восточном фронте. От них генштабисты узнали, что положение было серьезным, но что решение об отступлении все же преждевременно. Поскольку Притвиц хотел отступать, Мольтке решил заменить его. Пока он обсуждал этот вопрос со своим заместителем фон Штейном, полковник Гофман наслаждался приятным чувством своей правоты. Разведка доложила, что в армии Ренненкампфа все спокойно: «они совсем не преследуют нас». Немедленно был отдан приказ о переброске I корпуса Франсуа на юг. Франсуа, по его собственным словам, весь находился во власти эмоций и даже всплакнул, покидая Гумбиннен. Разрешивший все-таки этот маневр Притвиц сразу же пожалел о сделанном. В тот же вечер он позвонил в генеральный штаб и снова сообщил фон Штейну и Мольтке, что предложение его штаба выступить против Варшавской армии было «невозможным, чересчур смелым». Отвечая на заданный ему вопрос, он заявил, что не гарантирует, что сумеет удержать Вислу со своей «горсткой людей». Ему непременно нужны подкрепления. Это и решило вопрос о снятии Притвица.

Восточный фронт был готов развалиться. Был нужен кто-то смелый, сильный и решительный, способный немедленно взять командование в свои руки. Никогда заранее нельзя сказать, как тот или иной командир поведет себя в крайних ситуациях войны, но генеральному штабу повезло: ему был известен такой штабной офицер, который только неделю назад показал себя в бою, — Людендорф, герой Льежа. Он будет хорошим начальником штаба 8-й армии. В германской системе командования, осуществляемого двумя лицами, начальник штаба был не менее важным лицом, чем командир, а порой, в зависимости от опыта и темперамента, играл еще более значительную роль. Сам Людендорф в это время находился вместе со 2-й армией фон Бюлова на окраинах Намюра, где после успеха у Льежа он руководил штурмом второй крупной бельгийской крепости. В этот критический момент он стоял на пороге Франции, но на Восточном фронте он был нужнее. Мольтке и фон Штейн согласились с тем, что его следовало отозвать. Немедленно на автомобиле был послан капитан штаба с письмом, которое генерал Людендорф получил в 9 часов утра 22 августа.