Сотворение мира.Книга первая - Закруткин Виталий Александрович

— Почему? — спросил Ленин.

Григорий Кирьякович рассказал о поджоге скирды, об аресте Тимофея Шелюгина, о том, что отдельные коммунары ушли из коммуны и поступили на кирпичный завод.

— Я сам с ними беседовал, — закончил Долотов. — Они только рукой машут и говорят: «На беса нам сдалась такая коммуния!»

Ленин задумчиво помешал ложечкой недопитый чай.

— Этого, собственно, следовало ожидать. На подбитых конях крестьянин в коммунизм не въедет. Для крупного же артельного объединения типа сельскохозяйственной коммуны нужны машины, которых мы пока дать не можем.

Он пристально посмотрел на Долотова:

— Вы обязательно посетите Сельскохозяйственную вы ставку. Там будут показаны два наших, советских трактора. Вот если бы мы могли дать завтра народу сто тысяч таких тракторов, обеспечить их бензином, посадить на тракторы хороших машинистов, то любой ваш ржанский крестьянин сказал бы: «Я за коммунию». К сожалению, это пока фантазия. Но это будет. И в очень недалеком времени. Сама же идея кооперирования крестьянства совершенно правильная, единственно правильная идея: крестьянству надо переходить к хозяйству общественному — в этом выход. Что же касается форм такого перехода, то они не даются готовыми. Партия ищет эти формы — коммуну, артель, товарищество, проверяет их самой жизнью. Тут могут быть и ошибки и срывы. Но путь указан правильный. Единственно правильный…

Ленин расспросил Долотова об урожае, поинтересовался работой сельсоветов, волостной партийной организации и, расположившись в кресле поудобнее, попросил:

— А теперь расскажите-ка, в чем больше всего нуждается волость.

Но, как видно, терпению профессора наступил конец. Старик поднялся, чопорно поклонился Надежде Константиновне, строго сказал что-то Ленину — что именно, Долотов не расслышал, — и Ленин, улыбнувшись краешком губ, проговорил:

— Начальству надо подчиняться, ничего не сделаешь.

Отпуская Долотова, он сказал:

— Вы не вздумайте уезжать без моего разрешения. До завтрашнего дня вам можно задержаться. Товарищ Отто вас устроит.

Сопровождаемый Надеждой Константиновной и профессором, Владимир Ильич ушел отдыхать.

Долотов спустился вниз, присел на скамью под высоким кустом сирени. Стоял теплый полдень. Сирень давно отцвела, но между ее истемна-зеленымн листьями еще бурели остатки сухих цветочных кистей с коричневыми коробочками. Над политыми утром клумбами, бесцельно жужжа в лиловых астрах, носились пчелы.

«Да, да, самое главное сейчас — его, Ленина, здоровье, — думал Долотов, вслушиваясь в монотонное жужжание пчел. — Этот врач правильно делает, заставляя Владимира Ильича отдыхать. Но разве его заставишь отдыхать? Он и тут работает не покладая рук. Каждый из нас, глядя на него, должен работать вдесятеро, тогда и ему будет легче».

Григорий Кирьякович вспомнил, как Ленин спросил его, в чем больше всего нуждается волость. На это надо было ответить со всей серьезностью. В Пустопольской волости многого не хватает: малочисленна партийная организация — один коммунист на две-три деревни; плохо работает прокатный пункт — там пара ветхих триеров, конная молотилка да три сеялки; куда ни поедешь — всюду плохие дороги, мостики вот-вот обрушатся, а средства на дорожное строительство не отпускают; в кооперативные лавки вместо дегтя, гвоздей, мыла, керосина завозят одеколон, зонтики, какую-то никому не нужную дребедень. Да, это все плохо, но ведь есть в волости и хорошее, то, чего там никогда не было, что принесла с собой Советская власть и о чем с чистым сердцем можно сказать Владимиру Ильичу Ленину: получивший землю мужик с каждым днем все крепче становится на ноги, все ближе к сердцу принимает Советскую власть; партийная организация в волости здоровая, до последней капли крови преданная ленинской идее; полным ходом идет по волости ликвидация неграмотности, и уже скоро каждый пустопольский мужик сможет не только сказать, но и написать все, что хочет; мужик все больше начинает верить в силу общего человеческого труда, начинает понимать, что рай надо строить не на небе, а на земле.

«Так я ему и скажу, — заключает Григорий Кирьякович, — все как есть расскажу — и про плохое и про хорошее. Ленину нужно говорить только правду, от него скрывать ничего нельзя».

— О чем задумались, товарищ Долотов? — спросил, присев на скамью, Отто.

— О разном, — уклончиво ответил Григорий Кирьякович.

— Товарищ Ленин только что приказал обеспечить вам ночлег. Если хотите, можете поместиться в нашем флигеле, у нас там есть свободная койка.

— Спасибо, мне все равно.

Обычно молчаливый, латыш на этот раз, по-видимому, решил, что Григорий Кирьякович заслуживает доверия и внимания.

— Вы знаете, как сказал о вас товарищ Ленин? — Латыш коснулся рукой локтя Долотова. — Он подошел ко мне и сказал: «Товарищ Отто, прошу вас обеспечить удобный ночлег герою, который в воде тонул, в огне горел, бил белогвардейскую нечисть, а сейчас работает на самом ответственном участке».

— Так и сказал?

— Так и сказал.

Крепкие скулы Долотова слегка порозовели.

— Я действительно тонул на подводной лодке. А в девятнадцатом году под Старым Осколом беляки хотели сжечь меня живьем. Связали руки и ноги телефонным проводом, бросили в горящую хату, дверь замкнули и ушли.

— Ну и как же вы спаслись? — с уважением глядя на Долотова, спросил латыш.

— Перегрыз провод зубами и вышиб оконную раму, — помолчав, сказал Долотов. — Но дело, конечно, не в этом. Дело в том, что Владимир Ильич помнит про каждого из нас, про любого человека помнит.

Отто кивнул:

— Это верно. Он один раз человека увидит — и запомнит его навсегда. Тут, в Горках, он знает почти всех крестьян и рабочих совхоза. Детей их в лицо знает.

Подсев поближе, латыш заговорил с неприкрытой тревогой:

— Все-таки он очень болен, Владимир Ильич.

Долотов смотрел на белокурого латыша и думал: «Неужто мы можем потерять Ленина? Неужто можем остаться без Ленина?»

Перед обедом Ленин расспрашивал Долотова о делах Пустопольской волости. Они сидели на открытой террасе, Ленин — в кресле, а Надежда Константиновна и Долотов — рядом, на стульях.

Перелистывая «Правду», то и дело поправляя очки и посматривая на Владимира Ильича, Надежда Константиновна медленно и негромко читала заголовки корреспонденций:

— «В Дрездене полиция расстреливает демонстрации безработных…», «Французы-оккупанты бросают в тюрьмы коммунистов Рура…», «Генерал Сект запретил деятельность компартии в Германии…»

Все это, конечно, давно известно Ленину. Все происходит так, как должно происходить в жестоком и подлом мире угнетения: нищета народа, убийства, репрессии, провокации, вечные грызня и злоба — затянувшаяся агония обреченного историей мира.

Ленин постукивает пальцами по ручке кресла.

Надежда Константиновна откладывает газеты, начинает перелистывать журнал. Ей хочется отвлечь Ленина, почитать что-нибудь легкое.

— Послушай, — говорит она, — молодая учительница, комсомолка, родила дочь и назвала ее Нинель.

Ленин удивленно смотрит на жену:

— Ну и что?

— Нинель, если читать справа налево, — Ленин.

— Скажи пожалуйста, — хмурится Владимир Ильич, — додумаются же! Не понимаю, для чего это… Справа налево! Потом придумают еще сверху вниз или снизу вверх…

Из комнаты, помахивая шелковистым хвостом, вышел красновато-рыжий ирландский сеттер. Он положил голову на колени Владимира Ильича, замер в безмолвной ласке. Ленин задумчиво погладил шею сеттера, легонько отвел его рукой: иди, мол, гуляй.

— Почта разобрана? — спросил Владимир Ильич.

Надежда Константиновна помедлила. Она не может и не хочет говорить, что великое множество получаемых каждый день писем содержит один и тот же тревожный вопрос: как здоровье Ленина? Опубликованные в газетах бюллетени не только не успокоили народ, но внесли еще большие тревогу и волнение. Люди посылали письма и телеграммы со всех концов страны, требуя ответить: как чувствует себя Ленин, кто и как его лечит?…