Русская армия на чужбине. Галлиполийская эпопея. Том 12 - Сергей Владимирович Волков

них ходили другие – радостные. Говорили о том, что в Совдепии всюду восстания, что атаман Струк (бывший полковник) занял Киев, что генерал Секретев почти очистил Донскую область от большевиков и держит фронт по линии Аиски – Чертково – Миллерово, что нужно идти на поддержку и что скоро будет мобилизация. Опять говорили о той же Германии, которая тайно снаряжает оккупационную армию в Россию, в которую, кроме нашей армии, войдут еще 10 германских корпусов. Некоторые, наоборот, базировались на французов. Были сторонники и американцев, и японцев. Говорили, что советская власть трещит и скоро падет и что ждать этого осталось недолго.

Такие казаки решили до конца разделить судьбу армии и оставаться в ее рядах.

Третье, промежуточное, течение людей колеблющихся. Им и в Совдепию ехать не хотелось, и жить в лагере было тяжело, невыносимо. Эти бежали. Бежали часто без определенной цели, куда бы то ни было, лишь бы только вырваться из лагеря. Все равно здесь перемрем, как мухи, от голода, холеры и разных болезней, а то, быть может, живы как-нибудь останемся, – рассуждали такие беглецы. Многие бежали в Грецию на работы, в Болгарию, о которой ходили самые утешительные слухи, а некоторые хотели пробраться и дальше на север, в Румынию, с тайной мыслью попасть затем незаметно в Совдепию. Бежали и в одиночку, и партиями. Без знания местности и без какого-либо определенного плана. Иногда доставали себе и проводников.

Есть данные предполагать, что по окрестным деревням вблизи лагерей жили группы подозрительных лиц, возможно – большевистских агентов. Они под видом проводников являлись в лагеря, вели пропаганду, склоняли казаков к бегству из армии и тут же, называясь проводниками, уводили значительные группы казаков.

Судьба бежавших неизвестна. Безусловно, некоторые из них попали и в Грецию, и в Болгарию, но много, много рассеялось или погибло в пути от голода и разбойников, очень многочисленных в тех местах, многие, поскитавшись, истощенные и оборванные, ограбленные и зачастую избитые и даже раненые, возвращались обратно в лагерь.

Вот один из бесчисленных примеров такого бегства. 29 ноября в окрестностях Чилингира французами была подобрана группа казаков с офицерами, совершенно выбившихся из сил. Они объяснили, что хотели пробраться в Болгарию, но, не зная дороги, заблудились, не имея пищи, выбились из сил настолько, что не могли дальше двигаться; что бежать они решились вследствие тяжелых условий жизни в лагере и что бежать их окончательно уговорил какой-то проводник, скрывшийся от них в первые же дни пути. И все-таки, несмотря ни на что, случаи бегства все учащались и учащались. Особенно много стало бежать, когда перед казаками встала необходимость ехать на Лемнос, который представлялся им чем-то страшным, концом всего, могилой.

Но бежать решались сравнительно немногие. Только люди смелые, готовые ко всяким случайностям, решались на бегство. Большинство выжидало, и настроение их вылилось естественным путем при записях и отправках в Бразилию, Совдепию и французский Иностранный легион. Подробно об этих записях будет сказано в особой главе настоящего очерка, здесь же можно заметить, что количество уехавших в Совдепию, записавшихся в Иностранный легион или Бразилию стояло в прямой зависимости от условий жизни в лагере. Чем они тяжелее, тем больше уезжало и записывалось. Конечно, Чилингир здесь стоял на первом месте. Так, из 3300 казаков, уехавших 13 февраля в Совдепию, на долю Чилингира приходилось 1100 казаков, из Санджак-Тепе уехало 1357 человек и 24 человека из Хадем-Киоя. Когда открылась запись в Бразилию, то в Чилингире в первые же дни записалось 700 человек.

Монотонно и однообразно проходила жизнь в Чилингире. Вот распорядок лагерного дня. 6 часов утра. «Вставай!» – проносилось из края в край по темным баракам. Бараки оживали. Одно за другим открывались окна. Их от холода закрывали на ночь плетенными из прутьев щитами и соломой. В бараках становилось несколько светлее. В окна врывался слабый утренний полусвет, а с ним вместе сырой и холодный ветер.

Медленно вставали казаки. Шум увеличивался. Говор, крики, кашель, глубокий, затяжной, злой, чилингирский; здесь большинство кашляло. Свертывались жалкие подстилки из болотной травы; там, где спали, днем надо было ходить. «Раздатчики, за продуктами!»

Продукты выдавались из интендантского склада, находившегося на горе, у дороги, при въезде в деревню. Французский продуктовый транспорт приходил в Чилингир обыкновенно часа в 2–3 дня. Продукты сгружались в особый сарай и на следующее утро уже выдавались в части. С шести утра, а то и раньше, с жестянками и чувалами раздатчики уже толпились у склада. Продукты в части выдавались по очереди, по времени прибытия к складу раздатчиков. Поэтому вопросом самолюбия для каждого из них являлось прибыть как можно раньше.

В начале восьмого продукты попадали в части. Начиналась первая дележка по сотням. Для дележки продуктов в каждом полку было отведено особое место у барака, под навесом. Тут же сотенные раздатчики передавали продукты взводным раздатчикам. Эта дележка была уже сложнее, хлопотливее. То и дело слышалось сакраментальное «кому?». Дальнейшее уже происходило в бараке. Самая хлопотливая, самая сложная, самая трудная дележка. Продукты делили на два человека, на три, на пять, семь и так далее, по числу человек в группе.

Казаки для удобства приготовления пищи готовили группами по нескольку человек. Обыкновенно более семи человек в группе не бывало. Это объяснялось вместимостью ведра, по-казачьи – «как раз на семерых».

Раскладывали продукты по кучкам тщательно, чуть ли не до единого зернышка фасоли или чечевицы. И тут-то выступало знаменитое лагерное «кому?». Многоголосое, оно носилось по всем баракам, по всему лагерю, неизбежное, ибо без него казаку никак нельзя было обойтись.

Обычно давали два хлеба на пять человек. Понятно, трудно было делить их на равные части. К тому же бывали не одинаковой величины, попадались и цвелые и раскрошенные. И тут «кому?» решало все. Хлеб делили на равные доли. Один казак отвертывался к нему спиною, другой прикасался рукою к кускам и спрашивал: «Кому?» Отвернувшийся называл фамилии казаков своей группы, и хлеб разбирался. Без спора, полюбовно.

– Кому? кому? кому? – неслось со всех сторон по бараку.

– Мине, табе, Митрию, Ягору, взводному, ахвицерьям, – слышалось ответное.

Между тем с раннего утра уже дымились костры, кипятилась вода. Начиналось чаепитие. Медленное. Пили не спеша, стараясь как можно дольше продлить это удовольствие. Потом начиналась уборка бараков, площадок перед бараками, отхожих мест. В одиннадцать часов начинались занятия. Строевые – на воздухе, в хорошую погоду, словесные – в помещении, в дурную погоду.

Эти занятия благотворно влияли на казаков, и как гимнастика, и как средство, поддерживающее воинский дух и не дающее казакам опускаться. В