Афганистан. Подлинная история страны-легенды - Мария Вячеславовна Кича

итоговых цифрах не учтены те, кто умер от ран и болезней в госпиталях на территории СССР. Однако, несмотря на относительно небольшие потери, сама кампания осталась в народной памяти как абсолютно напрасная и бессмысленная.

Среди погибших были не только военные, но и переводчики – в частности студенты и молодые выпускники Института стран Азии и Африки (ИСАА МГУ). Игорь Адамов, Владимир Твиров, Александр Матасов, Александр Петрунин, Владимир Соловьев и Сергей Фатьянов являлись блестящими специалистами. Многие из них освоили пушту, дари и фарси самостоятельно; другие перевелись на тематические кафедры с иных направлений либо поступили в ИСАА, имея опыт работы, не связанной с востоковедением (Фатьянов, например, трудился сварщиком). После гибели очередного студента ректорат выпускал приказ с формулировкой: «Отчислить в связи со смертью». Это не помешало наградам найти своих героев – так, Твиров, убитый под Гератом из засады (1985), был посмертно удостоен медали «От благодарного афганского народа».

Ситуация с пленными и пропавшими без вести до конца не ясна. По официальной статистике их насчитывалось 417 (130 из них удалось освободить до вывода ОКСВ из Афганистана). Женевские соглашения (1988)[162] не закрепили условия освобождения пленных шурави. Переговоры длились при посредничестве ДРА и Пакистана. Судьба невольников складывалась по-разному: одни были завербованы моджахедами, другие стали «невозвращенцами», свыше 100 человек погибли. Было героическое восстание в пакистанском лагере Бадабер под Пешаваром[163] – и были предатели, сознательно перешедшие на сторону врага и воевавшие против вчерашних сослуживцев (например, узбек Бахретдин Хакимов – сейчас его зовут Шейх Абдулла, он работает смотрителем Музея джихада[164] в Герате).

Об Афгане написано немало прекрасных работ – от исторических исследований до военных мемуаров. Тем не менее надо рассматривать события и с точки зрения афганцев. Иначе непонятно, почему СССР – слабеющая, но все же огромная ядерная держава – увяз в неразвитой азаиатской стране на девять лет.

Изначально моджахеды перестреливались с афганскими войсками – и это имело какой-то смысл. Правительственная армия была вооружена ненамного лучше повстанцев. Но в декабре 1979 г. ОКСВ, вопреки старой армейской пословице, послали дальше Кушки, – и баланс между противоборствующими сторонами был нарушен. Шурави обладали неоспоримым военным превосходством. Их танки, самолеты и полевая артиллерия за несколько недель разметали силы моджахедов. Пока в горах грохотали пушки, ХАД (тайная полиция НДПА) арестовывала горожан, подозреваемых в антигосударственной деятельности, – например, в прослушивании радиостанции BBC.

Вечером 22 февраля 1980 г. кабульцы высыпали во дворы, на балконы и крыши домов – и принялись скандировать «Аллаху акбар!» Весь город ревел – и его невоможно было заставить замолчать. Военные пытались заглушить вопли, выпуская в черное небо сигнальные ракеты, – но люди кричали еще громче. Кабульский такбир[165] услышали и подхватили окрестные деревни. Это не означало, что все афганцы (особенно жители столицы) были исламскими фанатиками. Они вели себя так, потому что фраза «Аллаху акбар!» являлась универсальным способом сказать: «Мы афганцы, мы против шурави и их марионеток» – а режим Бабрака Кармаля, бесспорно, был марионеточным.

С тех пор одна демонстрация сменялась другой. Студенты Кабульского университета хлынули на улицы, плевали в полицию и забрасывали ее камнями. Вскоре к протестам присоединились школьники, включая даже учеников начальных классов. Многие полицейские присоединились к митингующим. Парчамисты не могли рассчитывать на стражей правопорядка – но не испытывали недостатка в партийных головорезах. Молодые афганские коммунисты без угрызений совести расправлялись с женщинами и детьми. По легенде, во время одной из демонстраций девушка по имени Нахид взяла на руки ребенка, сраженного пулей, – и призвала толпу свергнуть ненавистный режим. Ее тут же застрелили – и она превратилась в мученицу, героиню афганского сопротивления, как и Малалай в битве при Майванде.

Тем временем шурави обнаружили, что моджахеды отнюдь не исчезли – они просто рассредоточились. Теперь труднопроходимая местность Афганистана буквально кишела боевиками, воодушевленными тем, что они якобы защищают ислам от кафиров-атеистов. Моджахеды объединялись в маленькие отряды не более сотни человек в каждом – советские солдаты называли их «караванами». «Караваны» не обязательно являлись частью масштабных организованных сил – зачастую они действовали самостоятельно. Боевики не нуждались ни в линиях связи, ни в шпионской сети – все это заменяли деревенские слухи и сплетни, а военную премудрость заменяло волнующее чувство единства. «Добрые и справедливые “мы” боремся против огромных злых “них”» – такой лозунг витал в воздухе. Мало кто из афганцев был способен его осознать и озвучить, но в подобной атмосфере любая группа людей – от стайки подростков до отряда мужчин – могла задумать миссию и выполнить ее. Такие миссии не требовалось вписывать в какие-то более крупные стратегические задачи. Достаточно было нанести удар по врагу – причем врага было легко опознать. Советские узбеки, таджики и прочие уроженцы Средней Азии не являлись пуштунами, которые преобладали в Афганистане, – не говоря уже о славянах. Союзники шурави, афганские коммунисты, тоже выделялись из толпы, ибо одевались в костюмы и рубашки, а не в шальвар-камиз. Убийство любого человека, выглядящего как чужак, считалось у простых афганцев не преступлением, а благородным актом патриотизма.

В этих условиях кабульские власти командировали в деревни административные команды – то есть, в понимании народа, враг постоянно приближался. Чиновники пытались организовать сельсоветы для управления районами, а также локальными инфраструктурными и промышленными объектами, построенными СССР. По мнению Кабула и Москвы, афганцы успокоились бы, увидев признаки «нормальной жизни» – товары на полках магазинов, воду из крана, а не из колодца, и больницы, где можно вылечиться от недуга. По мере улучшения своего быта они бы поняли и приняли революцию. Но правительственные делегации формировались из тех, кого селяне хотели видеть меньше всего. Среднестатистическая группа состояла из нескольких мушаверов (советских консультантов), пары сотрудников ужасной ХАД, представителей МВД (руководившего полицией и тюрьмами), членов НДПА и одного-двух провластных мулл, которых никто не уважал. В довершение ко всему, чиновников охраняли вооруженные солдаты – и вся команда въезжала в деревню на бронетранспортерах.

Непрошеные гости собирали крестьян и рассказывали, что изменят их жизнь к лучшему – в первую очередь, конечно, дадут образование женщинам и проведут земельную реформу. Общего антуража подобных мероприятий хватало, чтобы селяне потянулись к вилам. К тому же слова «женское образование» и «земельная реформа» были для них триггером, который пробуждал наихудшие воспоминания о полувеке афганской истории – от Амануллы до периода «Халька». В конце концов, шла война, крестьяне становились джихадистами, и кто-то погибал. Чиновники, нагрянувшие в деревню, словно говорили ее обитателям: «Мы убили ваших мужчин, а теперь приведите-ка женщин, мы обучим их чему следует». Когда администраторы уезжали, с гор