Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2 - Анатолий Мордвинов

Мы с братом остались одни в этой ярко, по-балльному, освещенной пустынной зале, отошли в угол к другой арке и уселись на прекрасные мягкие кресла. За этой аркой виделась другая, большая, полуосвещенная комната, в которой тоже никого не было. Внутренность ее меня поразила. Огромная комната была битком набита разными, на первый взгляд, дорожными вещами. Чемоданы большие и малые, корзины и корзиночки, всякие узлы, дубовые футляры от серебра всех размеров, даже несколько картин, зонтиков и хрустальной посуды были навалены на полу целыми высокими горами, оставляя лишь немного места для 3–4 письменных столов, стоявших вблизи окон. Я догадался, что это были или вещи арестованных, или, вернее, добыча, полученная при обысках, и то обстоятельство, что от нас не отобрали наши узлы, мне казалось хорошим предзнаменованием.

Время тянулось нестерпимо долго. Было уже около часа ночи, а зала все оставалась пустою, да и по соседству не чувствовалось никакого движения. На стене, недалеко от меня, я заметил какое-то объявление. Оно оказалось расписанием дежурства следователей Чека с указанием дней и часов их допросов. Часы были все по преимуществу ночные и очень поздние. Большинство, как мне помнится, было указано от 2 до 5–6 часов утра.

Было уже около 2 часов ночи, когда в нашу залу вошла в сопровождении красноармейца какая-то взволнованная женщина. Она долго присматривалась к брату и, видимо, узнав его, быстро подошла к нам.

– Павел Алексеевич (Александрович. – О. Б.), неужели это вы, и здесь, я думала, вы давно в деревне, – спрашивала она. – Как вы изменились!

– Да, это, как видите, я, – отвечал брат. – А вы сами-то какими судьбами очутились здесь? – Это была экономка молодого кн. Шервашидзе7, сына гофмейстера, состоявшего при императрице-матери, с которой брат познакомился в Гатчине, в доме старого князя, перевозя туда, для сокрытия от большевиков, наше полковое офицерское серебро и очень ценную библиотеку кирасир Ее Величества, завещанную полку императрицею Марией Александровной.

– Кто тут теперь не побывал! – торопливо ответила она, оглядываясь по сторонам. – А меня забрали по наговору за сущие пустяки. Мучили, мучили допросами, а сейчас вот, к счастью, выпустили. Говорят, что пропуск на выпуск здесь надо получить, да никого нет, вот порядки! Ах, как вы изменились, как изменились! – продолжала она, с соболезнованием всматриваясь в брата. – Возьмите хоть это, мне теперь не надо, а вам пригодится, – и добрая женщина сунула моему брату небольшой сверток с двумя бутербродами. Появившийся в это время за своим столом под аркой субъект подозвал ее, выдал пропуск, и она торопливо ушла, уже весело кивая нам головой. Ее появление не только внесло нам разнообразие, дало возможность хоть немного утолить голод, но и сильно подняло наши надежды.

– Видишь, – говорил я брату, – тут допрашивают, а потом освобождают!

– Ну, конечно, – отвечал он, – только бы на хорошего следователя напасть.

Было уже около 3 часов ночи, когда в комнате, заваленной вещами, послышалось движение, вдруг зажглись все лампы, и она почти внезапно наполнилась вооруженными и невооруженными людьми. Несколько человек наспех присели за письменные столы и с непонятною нервною торопливостью стали писать какие-то небольшие бумажки. Другие, вооруженные, столпившиеся у столов, чуть ли не выхватывали у них из-под подписи эти, вероятно, «ордера» и, обменявшись с писавшими несколькими словами, торопливо куда-то уходили. Третьи, наоборот, входя в комнату, сейчас же направлялись к столам, отдавая какой-то отчет и о чем-то спрашивая. Шум подъезжавших и отъезжавших автомобилей ясно указывал, что Чека ожила и начала действовать. Из нескольких долетевших до меня оттуда фраз и сожалений, что намеченной жертвы не оказалось дома, я понял, что дело шло об арестах и обысках. Картина была настолько зловеща и для меня непривычна, что запомнилась до мелочей до сих пор.

Наша зала также немного оживилась. Привели несколько мужчин и женщин и сейчас же, по указанию чекиста, куда-то уводили. Пришла наконец и наша очередь. Чекист подозвал нас и, вручая подошедшему красноармейцу наши бумаги, лениво сказал:

– Идите за ним, он вас проведет к следователю. Вещи пока оставьте здесь. Не беспокойтесь, не пропадут, – добавил он не без достоинства, видимо почувствовав наше недоверие.

Мы спустились по лестнице вниз и по каким-то переходам дошли до небольшой узкой комнаты. В нее входили две или три двери, на которых были наклеены ярлыки с именами следователей.

Красноармеец вошел в одну из дверей с нерусской фамилией и вскоре появился обратно.

– Подождите тут, – сказал он нам и куда-то вышел.

«Ну, что-то будет, что будет?» – тревожно шевельнулось во мне, и я стал спрашивать брата:

– Что ж мы будем говорить этому следователю?

– Да что говорить, когда мы и сами не знаем, зачем нас сюда притащили. Давай жаловаться на произвол Кольцова, вот и все.

Но, прождав более часу, мы следователя так и не увидели. Весь «допрос» оказался одной комедией. Вместо следователя из его двери появился прежний сторож-красноармеец с какой-то бумажкой в руках:

– Идемте назад, – сказал он нам.

– А допрос?

– Никаких допросов вам не будет, – отвечал он, направляясь к двери. Мы опять поднялись за ним наверх в прежнюю залу и подошли к прежнему заспанному, зевающему чекисту. Тот посмотрел на бумажку, оживился, посмотрел с удивлением на нас, что-то отметил в своем списке и уже с прежним скучающим равнодушием промолвил:

– Забирайте ваши вещи и идите за ним.

– Что, мы теперь свободны? – спросил я его уже с полной надеждой получить утвердительный ответ.

– Отведи их наверх, – только приказал он сторожу и сейчас же куда-то вышел. По нескольким лестницам и через несколько коридоров мы добрались наверх и вошли в какую-то длинную, очень узкую комнату с длинным узким столом и, как неопределенно сейчас вспоминается, с какими-то полками по стенкам, где были навалены различные узлы и пакеты. Тут же стояли прислоненными несколько винтовок. В комнате находилось 3 или 4 красноармейца. Один из них, в красных гусарских рейтузах, сидел не за столом, а на столе, курил папиросу, сплевывал и о чем-то громко хохотал. При виде нас он замолчал, взял бумажку от нашего конвойного, бегло прочитал и с тем же недолгим удивлением, уже замеченным мною у чекиста внизу, уставился на нас.

– Как это вы ко мне, мои милые, попали… каким счастливым случаем? – не без веселого добродушия спросил он.

– Мы и сами не знаем, – отвечал я. – Нас без всякого повода арестовали в уезде, а затем перевезли сюда, конвойный говорил, для того, чтобы освободить.