Перуновы дети - Валентин Гнатюк

Лида, напротив, не очень реагировала на его шутки и, сделав необходимые манипуляции, тихо исчезала за дверью. Почему-то после её ухода Чумаков вспоминал Светлану, хотя внешне они нисколько не были похожи.

После тех сумасшедших каникул он вновь окунулся в учёбу, был загружен до предела, но всегда находил время, чтобы написать Светлане хотя бы короткое письмо, и с радостным волнением перечитывал её ответы. Но к окончанию учёбы его всё чаще стала посещать мысль: на что он обречёт любимую, на одинокое ожидание долгие месяцы, а может, и годы? Вправе ли он, человек, не принадлежащий себе по специфическому роду деятельности, втягивать в этот круговорот другого, в общем-то не представляющего всех тонкостей и сложностей подобного шага. Вячеслав испугался, что их любовь, скованная железной цепью обстоятельств и требований его работы, может скоро не выдержать испытания. Рисковать свободой дорогого человека, его надеждами и мечтами, чтобы затем выслушивать справедливые упрёки и терзаться от невозможности ничего изменить? Он впервые подумал, что не сможет быть тем, кем желает видеть мужа и отца своих детей всякая женщина. И значит, он не имел права создавать семью.

Что думала по этому поводу сама Светлана, он не знал, да и не спрашивал, решение было односторонним. Не ответил на пару-тройку писем, потом написал что-то сбивчивое, и тяжесть сырым камнем на долгие годы затаилась в душе. Он даже не знает, где она работает, как живёт. Слышал только, что вышла замуж. Встречались в жизни Чумакова другие женщины, но их было немного. Понимая, что не может в полной мере устроить личную жизнь, он не хотел осложнять чью-то судьбу, да и собственную тоже.

Здесь, в госпитале, он неожиданно ближе всех сошёлся с Лидой. Сдружились они совершенно не по «канонам». Всё началось с того, что, мучимый болями, он как-то ночью поднялся и поковылял в коридор. Уронив темноволосую голову на книгу, в кругу света от настольной лампы спала дежурившая в эту ночь Лида. Чумаков, стараясь не стучать костылями, подошёл ближе и увидел словарь французского языка, а рядом на ящичке с лекарствами раскрытую газету «Юманитэ» с обведённым заголовком какой-то статьи. Тот же заголовок и несколько предложений на русском были выписаны аккуратным почерком в тетрадь, лежащую справа от спящей медсестры. Взяв газету, Чумаков, ступая ещё тише, вернулся в палату. Через пятнадцать минут весь текст, переписанный на русском языке, вместе с газетой вновь лежал на дежурном столике.

Так на некоторое время Чумаков стал для Лиды учителем французского. Оказалось, дело это непростое. Знать язык самому и обучать другого было совсем разными вещами. Вячеслав то слишком увлекался изложением грамматики, то, напротив, уходил в детали различия говора, к примеру парижанина и жителя Марселя, и вновь мало чем помогал своей прилежной ученице. Потом, махнув рукой на все педагогические методы и приёмы, стал просто говорить с Лидой на французском, начиная с простейших фраз и каждый раз дополняя их новыми оборотами. «Может, грамматикой на экзаменах не блеснёшь, но то, что французы тебя поймут, – гарантирую!» – заявил Чумаков.

Со временем язык дополнился разговорами на другие темы, интересными для обоих. Чумаков был удивлён этим обстоятельством: ведь они люди разного возраста, каждый со своим жизненным багажом, казалось бы – ничего общего. Как мужчина и женщина они друг другу тоже «не показались», да они совершенно и не думали об этом. По обмолвкам Чумаков понял, что сердце Лиды занято высоким красавцем-сокурсником. Поэтому их беседы носили характер свободного общения, но Вячеслав Михайлович мог поклясться чем угодно, что давно не чувствовал себя внутренне так комфортно.

Их общение с Лидой, конечно, не осталось незамеченным. Понимающе лукавые улыбки вслед говорили: знаем, мол, эти занятия языком! Но перед самым отъездом Лиды – её практика заканчивалась – романтический ореол вокруг их отношений развеялся в пух и прах, благодаря всё той же хохотушке Леночке.

Как-то ковыляя на костылях из столовой, Чумаков услышал, как Леночка с глубоким возмущением рассказывала кому-то – угол коридора закрывал собеседников, – что ей вчера вечером совершенно случайно удалось подслушать разговор Лиды и майора.

– Эти ненормальные действительно занимаются языком, представляешь? – громко вопрошала она подругу.

– Может, ты не так поняла? – уточнила та.

– Да что там понимать! – ещё больше возмутилась Леночка. – Я своими собственными ушами слышала, как Лидка текст из газеты читала и переводила, а потом он ей слова задавал, чтоб к следующему занятию выучила. Это ж надо до такого дойти! Я думала, у них как у людей, объятья тайные, поцелуйчики, а они… – Леночка даже не могла подобрать нужных слов.

Чумаков тихо повернулся и пошёл прочь, едва сдерживая рвущийся наружу смех. Только вернувшись в палату и рухнув на койку, он впервые от души расхохотался. Сейчас он впервые увидел их отношения Леночкиными глазами и подумал, что со стороны всё выглядит действительно странно и неправдоподобно. Чистая дружба между мужчиной и женщиной, может ли такое быть? Пожалуй, он сам не знал на это ответа.

Размышления прервала Леночка, которая грациозно вплыла в палату, поставила на тумбочку картонную коробочку с лекарствами и, обдав Чумакова холодным, даже слегка презрительным взглядом, молча удалилась, покачивая бёдрами. Вот тебе и женская логика! Видя в Лиде соперницу, объект мужского внимания, она подсознательно пускала в ход очарование своих форм. Но, узнав об отсутствии любовного романа, теперь демонстрировала обиду, нанесённую ей, как представительнице женского пола вообще. Чумакова всё это позабавило, не больше. Ему только стало чуть грустно, что серьёзная Лида завтра уедет и не с кем будет просто по-человечески поговорить.

Вечером они занимались в последний раз. Лида достала из сумки увесистую книгу в потёртой обложке.

– Вот, Вячеслав Михайлович, чуть не забыла, вы просили что-нибудь почитать. Это «Война и мир», подойдёт? Здесь все четыре тома, ленинградское издание сорок пятого года…

– Спасибо, Лида, с удовольствием перечитаю.

– Вы потом в библиотеку сдайте, я на ваше имя записала.

Чумаков взял книгу, полистал, стал зачитывать фразы на французском. Лида пыталась переводить, получалось забавно, и оба смеялись.

Потом, чтобы не мешать соседу, недавно переведённому из реанимации, пошли в коридор, где был Лидин пост, и там продолжили разговор.

– Да, Лидочка, тебе бы лет эдак на сто восемьдесят назад вернуться, с французским тогда – никаких проблем! – шутил Чумаков. – Во всех высших и средних кругах общества говорили только на нём. Родной язык стал уделом черни, и выражать на русском сложные абстрактные понятия, возвышенные мысли, философские суждения считалось неприличным. Французы были учителями и богами. Не только язык, но этикет, манеры, литература, искусство, мода, кухня – всё лучшее, достойное подражания находилось в божественном Париже. Наполеон был величайшим героем, кумиром всех салонов и, естественно, всех женщин.

– Зачем же он тогда начал войну с Россией, – спросила Лида, – если она и так в общем-то принадлежала ему?

– В самом деле, – согласился Чумаков. – Лидочка, ты натолкнула меня на интересную мысль. Это не французы, а мы, русские, должны были поставить памятник Наполеону.

– Почему? – удивилась девушка.

– Да потому что, начав войну, Наполеон стал причиной пробуждения России – её духа, силы, самосознания, всего того, что, казалось, было окончательно вытравлено. Вспомни рассуждения князя Андрея Болконского, что, мол, мужику чем хуже, тем для него лучше. Его бей – не бей, ничего не делается, а помрёт, так новые народятся! Ни о коровах, ни о собаках он так бы не сказал, и это просвещённый человек, не самодур какой. Именно благодаря войне 1812 года в России стали возникать патриотические движения и общества, которые бросили вызов засилью французского языка и культуры. А простые солдаты, мужики, стали героями и защитниками Отечества, выразителями духа нации. Немудрено, что потом пошли бунты, восстания – всё это повлекло отмену крепостного права, позорного рабства, вылилось в последующие революции. Вот тебе и «скифская война», и Наполеон, который пробудил Россию…

– Хватит и того, что его именем торт назвали, – улыбнулась Лида. – А что такое «скифская война»?

– Войну 1812 года назвали «скифской» из-за её тактики заманивания и постоянного изматывания врага на своей территории. Как повествуют историки, когда-то, ещё в пятом веке до нашей эры, персидский царь Дарий напал на скифов. К тому времени Персия повелевала огромнейшей территорией от Индии до Египта и решила, что плодородные скифские земли и крепкие рабы ей не помешают. Скифы же, пропустив войско персов в глубь своей территории, на пути продвижения армии противника засыпали колодцы, днём и ночью совершали внезапные вылазки в стан врага, не давая ему покоя, и уносились прочь на своих быстрых степных лошадках. А затем применили тактику выжженной земли: уловив момент, когда ветер дул в сторону лагеря персов, подожгли степь. Лавина обезумевших животных и стена огня смели добрую часть огромного войска. Кроме того, в их стане начался падёж коней и верблюдов от голода и жажды, возросла смертность людей. Дарий был вынужден отступить. Точно так же пришлось отступить и Наполеону, когда не только в сражениях с регулярным войском, но и в постоянных стычках с народными ополченцами, партизанами изматывалась и «таяла» французская армия, уничтожались фуражные и продовольственные обозы, а потом была подожжена Москва… Имеются черты, схожие с этой тактикой, и в последней, Великой Отечественной войне.