Т. Г. Масарик в России и борьба за независимость чехов и словаков - Евгений Фирсов

Ваша страна… К сожалению, по некоторым особенностям французского характера, самая живая духовная связь с здешним обществом не обеспечивает материального положения иностранных писателей. Наше положение здесь безмерно трудно и становится все труднее с каждым днем. Тяжело обращаться за помощью к чужим людям. Но Вы нам не чужой – Вы родной, по нашей великой, духовной и кровной, Славянской Родине. Из Ваших рук мы примем помощь как знак той неразрывной духовной связи, которая уже соединила и, верим, еще теснее в будущем соединит Россию с Чехо-Словакией»[437].

Стоит особо подчеркнуть, что писали Крамаржу люди самого разного социального происхождения и социальной иерархии. Писали из самых разных центров русской эмиграции. Приведу хотя бы лишь несколько выдержек из писем русских беженцев из самых разных уголков, весьма показательных, чтобы оттенить роль для русской эмиграции Праги, как своеобразной славянской Мекки, притягательного культурного славянского центра, куда стремились перебраться многие. Так, начинающий ученый, экономист Д.Н. Иванцов (1895–1944)[438] прямо пишет, что «лишь один способ спасти гибнущие силы, это перебраться в культурную страну. И я уже два года рвусь в Чехо-Словакию»[439].

Разумеется, при изучении писем эмигрантов как источника о положении русской эмиграции, следует учитывать субъективизм авторов и собственные объективные трудности центрально-европейских и балканских государств в послевоенной Европе, проявивших весьма разную степень участия в трудной жизни русской эмиграции. При содействии К. Крамаржа и весомой рекомендации философа В.В. Зеньковского бывшему приват-доценту Московского университета, а затем профессору Ново-Александровского (Харьковского) сельскохозяйственного института Д.Н. Иванцову все же удалось из Белграда перебраться в Прагу и стать там в Русском народном университете во главе семинара по экономике. Он следующим образом описывал в письме Крамаржу балканскую (белградскую) научную атмосферу: «Нет книг, нет и людей. В Белграде, кроме меня, не осталось ни одного русского экономиста. С экономистами же сербскими у меня нет общения, так как они на теоретической почве не склонны общаться даже друг с другом. Русские третируются здесь, как низшая раса…

При таких условиях не только нельзя двигаться дальше, но встает большая опасность растерять и тот научный багаж, какой я приобрел раньше. И вот идейный голод, от которого я терпел еще в России, превращается в самое подлинное, почти физическое страдание»[440].

Видимо, нескрываемое желание попасть в более научно-цивилизованную Прагу привело Иванцова к столь резкому отзыву о сербской атмосфере. Сейчас известно, что русские эмигранты в Сербии были приняты весьма радушно.

Д.Н. Иванцов сообщал, что уже четвертый год живет в Белграде «в обстановке, исключающей всякую возможность научного творчества… Обращаюсь к Вам, как к испытанному другу русских. Войдите в мое положение и облегчите мой переезд в Прагу. Что я не бездарный человек могут подтвердить следующие профессора: 1) Ф.В. Тарановский, представитель Русской Академической Группы в Королевстве С.Х.С. (сербов, хорватов и словенцев. – Е.Ф.); 2) Е.В. Спекторский, председатель Русского Общества Ученых в Королевстве С.Х.С. Из живущих в Праге: 3) В.В. Зеньковский; 4) А.В. Маклецов; 5) А.Н. Фатеев; 6) А.Н. Челинцев; 7) А.А. Вилков. Сошлюсь еще на председателя Парижской Русской Академической Группы А.Н. Анцыферова… Очень просил бы Вас передать ответ подателю этого письма – профессору В.В. Зеньковскому – или же, если Вас не затруднит, написать мне по адресу: Београд, Кр. Наталье улица, бр. 84. Дирекци)а Државне Статистике. Димитри)у Иванцову»[441].

Генерал-лейтенант русской армии И.В. Иванов, живший в г. Ямболе в Болгарии, обращался к Крамаржу с той же проблемой – поспособствовать переезду в ЧСР. Он писал: «Судьба заставила меня в числе других покинуть Родину, но я твердо верю в великое будущее всего славянства и что нынешняя молодая Чехо-Словакия, мне кажется, послужит рассадником этой здоровой славянской идеи. Вот почему мне бы очень хотелось искренне, от души, поработать на пользу симпатичного и родственного народа… Льщу себя надеждой, что Вы не откажете дать мне возможность переехать в Вашу прекрасную страну»[442].

На письме, как и в предыдущих случаях, сделан ряд пометок секретарем Крамаржа, которые свидетельствуют о продвижении дела в соответствующие инстанции с конкретными указаниями. Из среды русской эмиграции к Крамаржу обращались и с менее значительными просьбами. В течение нескольких месяцев работавший в Русском Заграничном историческом архиве в Праге над книгой «История оппозиционной борьбы внутри коммунистической партии в СССР» А.М. Михельсон (приехавший из Парижа) просил Крамаржа об аудиенции с целью научной консультации. Он отмечал в письме Крамаржу: «Тема, над которой я работаю, чрезвычайно важна для уяснения страшного для нас русских вопроса: что происходит в советской России?

К сожалению, русская эмиграция глубоко над этим вопросом не останавливается и, по моему твердому убеждению, жила и живет то одним миражем о падении советской власти, то другим.

Я всегда с большим вниманием и громадным интересом читаю те выдержки из Ваших статей и речей по славянскому и, в частности, русскому вопросам, которые появляются в русской зарубежной национальной прессе»[443].

Безусловно, Крамарж взял на себя нелегкую миссию своеобразного идейного координационного центра и, видимо, как никто из чешских деятелей, оказал неоценимую поддержку представителям русской науки и культуры в их обустройстве в ЧСР.

Магической палочкой-выручалочкой Крамарж стал и в случае известного и уже довольно маститого русского слависта и историка русской литературы С.Г. Вилинского, первоначально оказавшегося с семьей в эмиграции в Болгарии. Крамарж буквально вызволил Вилинского из безнадежья беженских жизненных перипетий, проявив большое участие в его устройстве профессором Брненского университета им. Т.Г. Масарика.