Андерманир штук - Евгений Клюев

– Спасибо, что Вы нашли время, – сказала Елена. – Я знаю, Вы сильно заняты: академия, институт, выступления, поездки… телевидения вот, жалко, нет больше.

«Ничего себе уровень осведомленности… только мою работу в комитете опустила!» – успел подумать он.

– …плюс частная практика, но мне кажется, это приятно – быть настолько нужным. Правда, мне самой подобное чувство незнакомо… но это я так. Я не хотела бы занимать слишком много Вашего времени – мне просто важно сказать Вам некоторые вещи, касающиеся Льва, чтобы… чтобы подготовить Вас. Уверена, что Вы и сами все поймете, но – просто на всякий случай, для страховки. – Елена улыбнулась. – Я цирковая, видите ли, о страховке никогда не забываю.

– Цирковая? – переспросил Ратнер с таким восторгом, словно она была, по меньшей мере, женщиной-космонавтом.

Леночка-Елена посмотрела на него с интересом.

– Так вот… Лев нездоров, психически. Я совсем плохая мать, по совести говоря, и я не умела этого всего… не занималась им особенно, его дед воспитывал с раннего детства, дед был его родителями, но скоро восемь лет, как дед умер. А Лев не понимает этого! Ему до сих пор кажется, что дед жив, – и Лев постоянно с ним разговаривает… когда про себя, когда вслух. Причем я не уверена, что только с дедом. Одна из его коллег, он в библиотеке работает, поделилась со мной – намекнула, то есть, будто Лев разговаривал… общался, то есть, с ее дочерью, которая тоже уже… не жива.

– Н-да… – Ратнер сжал губы, словно боясь сказать больше, чем нужно. – Если это психическое заболевание, то… с психически больными немыслимо трудно устанавливать контакт, тут я пас…

– Нет-нет, – заторопилась Елена, – я не прошу Вас его лечить, я просто понаблюдать прошу. Потому как у Льва не только это одно… у него глаза все время красные, я подозреваю, что он или не спит, или… и у него паралич всех желаний, он ничего вообще не хочет. Сейчас за ним хоть подружка его следит, а до этого он даже в магазины не ходил… холодильник пустой все время. Я говорила ему: «Ты же не ешь ничего, так нельзя» – а он: «Мне это не нужно».

Ратнер смотрел на нее и думал, что ему очень нравится эта женщина.

– Вы замужем? Я к тому, что отец Льва…

– Я не замужем… давно. А отец исчез, когда Лев был маленький, и с тех пор им не интересовался.

Черт, интересно, в каких она отношениях с теми, кто заказал лечение! И какого уровня это дело вообще… – скорей всего, высокого, если Иван Иванович за парня просит. Не говоря уже о просьбе из комитета. Но ему очень нравится эта женщина.

– Я теперь ведь почти не практикую, – сказал он, – официально, так сказать. Я преподаю… да, преподаю в Академии Тонких Энергий, где еще и директорствую.

– Я видела визитную карточку.

– Но я, конечно, могу встретиться со Львом, случай интересный – профессионально… Только некоторое время потребуется.

– У Вас не так много времени, Борис Никодимович. У Вас нет времени.

Это произнесла не она, не Елена. Это произнесла Леночка, дурочка, девочка-свечка, сгоревшая накануне, – идиотка, которая несколько лет назад чуть не умирала у телевизора при виде этого мужчины. А в жизни он даже лучше, чем в телевизоре: постаревший и потому, наверное, не такой властный.

– Простите? – Ратнера встревожила не формулировка, а голос – вмиг потемневший голос.

Ну, вперед, Елена Антоновна Фертова…

– У меня есть сведения… не очень хорошие для Вас. Вам нужно быть осторожным: Вы… или дар Ваш, что одно и то же, в опасности.

Разговор делался подозрительным: этой эффектной женщине, по-видимому, и самой требовался психиатр.

– Не беспокойтесь! – Он был само радушие. – Случались в моей жизни и поопаснее вещи, так что опыт у меня – о-го-го…

– Я не в курсе Вашей жизни, Борис Никодимович. Но я попросила Вас прийти не только для того, чтобы поговорить о Льве: я просто сочла своим долгом – долгом перед Вами, который сделал мне… и всем нам столько хорошего, – предупредить Вас о том, что мне стало известно. А уж как с этим быть – решайте сами. Я знаю, что опасность исходит от института. В чем она – увы… Но люди, которых институт исследует – так же, как Вас, – начинают исчезать один за другим.

– Откуда у Вас эта информация?

– Не все ли Вам равно, Борис Никодимович? А потом… у Вас так и так нет возможности ее проверить. Только не думайте, что я сама не нахожу ситуацию странной: мы с Вами не были знакомы лично, Вы пришли ко мне в первый и, может быть, последний раз в жизни – и слышите такое… Но подумайте: зачем бы мне говорить Вам об опасности, если это неправда, – тем более при таких обстоятельствах? Вот… а теперь, если Вам уже пора, то – спасибо. Я сказала, что хотела сказать.

Ратнер продолжал сидеть и смотреть на нее. Внезапно он осознал, что она не только ничего не придумывает, но еще и рискует – чем бы ни… а скорее всего, ей есть чем! – ради него. Ради какого – него, если женщина эта только и видела его по телевизору?

Леночка не поднимала глаз. И не только потому, что положение, как ни суди, было дурацким, но и потому, что ей очень нравился этот мужчина. Она почти не могла выносить его присутствия дольше. Он должен был уйти.

А не уходил.

Ей казалось, что прошло много лет, но Ратнер так и не вставал с дивана.

– Борис Никодимович, – она все-таки нашла в себе силы взглянуть на него, – мне правда больше нечего Вам сказать. Может быть, у Вас есть какие-то вопросы – так я отвечу Вам, о чем бы Вы ни спросили. Но про уже сказанное я в самом деле ничего больше не знаю.

– У меня другой вопрос. Почему Вы говорите мне обо всем этом? Зачем – я понимаю, но почему?

Леночка усмехнулась: подавленный хохот. Она встала со стула и куда-то отправилась: если б она сама знала куда… Дошла до выхода в прихожую, обернулась.

– Я могу только повторить: из чувства благодарности. Благодарности за… за очень и очень многое. Если у Вас больше нет вопросов… тогда нам лучше уже договориться о том, когда Вы сможете навестить Льва. У Вас ведь есть адрес на Усиевича?

– У меня и телефон есть, – сказал Ратнер. – Я сам позвоню ему и, если можно, сошлюсь на Вас. А встречусь с ним – и поставлю Вас в известность о том, что думаю. Пойдет так?

– Да, спасибо. – Леночка не решилась спросить, откуда у Ратнера телефон Льва: она никогда не давала этого телефона Владимиру Афанасьевичу.

У двери она неосторожно протянула ему руку и, ощутив его прикосновение, поняла, что это прикосновение – самое сильное испытание сегодняшнего дня. Или всей ее жизни? Леночка почти выдернула свою руку из его и, кивнув, заперла дверь изнутри.

Забыв про лифт, Ратнер пешком спускался по лестнице и понимал: эта женщина принадлежит ему, что бы ни случилось. Но откуда он так хорошо знал ее глаза – совершенно какие-то… да, ренессансные глаза? Когда-то раньше они смотрели на него: так же преданно и вопросительно, как только что.

Но вот насчет института…

Он верил ей безоговорочно, однако не понимал, какая опасность может исходить оттуда. Исчезают люди, сказала она. Какие люди? На его, Ратнера, веку не исчез еще никто. «Сломался Крутицкий», – услышал он вдруг памятью голос Коли Петрова. И вспомнил, что именно с этого момента Крутицкий как раз и исчез – куда, Коля Петров не знал. Не знал?

Ратнер встретился с Колей на следующий день: в академии, в пять, когда Коля закончил со своей «основной работой» и пришел на «второстепенную», хоть в это время суток он никому уже был здесь, как правило, не нужен. Но сегодня он был нужен Ратнеру: тот уже с утра начал ждать Колю – ну, наконец-то, здравствуй-садись! За полтора года совместной работы они встречались не так часто. И совсем редко – по просьбе Ратнера.

– Коля, – сказал он, почти отпихнув к тому плескавшуюся во все стороны чашку кофе, – Крутицкого, что, никогда уже не починят?

Коля Петров ожидал любого вопроса, кроме этого: Крутицкий… – с какой вдруг стати, столько времени спустя?

– Откуда я знаю?

– Ты знал, что он сломался! Значит, можешь знать и… починят ли.

– Таких не чинят, – вздохнул Коля Петров. – У него с мозгами чего-то случилось… необычное.

– У него у первого?

– Что значит – «у первого»?

– Коля, ты… кофе пей. И вопросом на вопрос – не отвечай. Ты привел меня в НИИЧР – тебе и знать, почему там люди у вас… ломаются. Я все знаю, Коль.

– А знаешь – так чего ж спрашивать? – И голос – совсем ледяной. – Не все выдерживают, особенно из пожилых.

– Так и мы с тобой скоро пожилыми будем. Совсем уже скоро. Мы тоже не выдержим?

Колю Петрова смутило это «мы»: он привык считать, что они с Ратнером в разных командах. Выпив полчашки кофе залпом, Коля Петров сказал:

– При чем тут – «мы»? А потом, Крутицкого не я в институт привел… Знаю только, что он по другой части, да и ты ведь знаешь? Странствия в духе и все такое. Человеку семьдесят с лишним тогда уже стукнуло… перегрузил мозг, чего ты хочешь! И институт здесь ни при чем – там просто исследуют измененные состояния сознания и делают замеры… ты, получается, с Алешей никогда с глазу на глаз не говорил? Он же ведет тебя, должен был объяснить, что от замеров – мышечного напряжения, там, концентрации лактата в плазме – да от снятия ЭЭГ с человеком ничего не случается, подозрительный ты наш. А до перегрузок люди – испытуемые, то есть, – сами себя доводят. Вот и Крутицкий… у него, знаешь, сколько раз эпилептические припадки случались? Ему бы остановиться в свое время…