Андерманир штук - Евгений Клюев

Все самовнушение одно, воображение одно! У парня вот тоже фантазия разыгралась: ну, кажется ему, что он с дедом умершим разговаривает – и пусть кажется, кому от этого плохо? А то, что у него идеи навязчивые… – у кого ж их нет, навязчивых-то? Идеям этим только волю дай – и не до такого дофантазируешься. Вон, преподаватели в академии… одну Вилонову взять – с ума спятишь. Других, которые голоса слышат, шизофрениками считают, а эта – специалист в области мантики! И поди проверь – слышит она голоса или придуривается…

Ратнер, по совести-то говоря, считал, что придуривается – большинство. Выходящих за рамки этого большинства он подразделял на три категории: фантазеры (как Лев), заблуждающиеся и больные. Никаких других на скудной ниве экстрасенсорики, по его мнению, не водилось. Самого себя Ратнер относил к придуривающимся, причем от прочих придуривающихся его, как он полагал, отличал вкус. Вкус этот, стало быть, выражался прежде всего в том, что Ратнер придуривался в меру, а вот Вилонова, Устинов, Струнк и им подобные чувства меры не знали и придуривались немножко чересчур – так, что верилось им с трудом.

Впрочем, Лев, по некоторым доносам, кажется, всерьез увлекся Устиновым… и вот это совсем непонятно. Для Ратнера было загадкой, как и когда переместился с него на Устинова интерес Льва, который в последние месяцы просто раздражал Ратнера своим вежливым игнорированием особых отношений между ними. Лев, вне всякого сомнения, знал о близости между Леночкой (непонятно, почему он так называет мать!) и Ратнером, но трудно предположить, что это могло ему не понравиться. Будто близость с Ратнером вообще кому-нибудь могла бы не понравиться! Но Лев явно избегает его… хорош «ученичок».

А ученичок-то… – ученик! – Ратнеру был нужен позарез, причем талантливый. Ученик, который сначала был бы чистым, как слеза, но со временем начал бы отдавать себе отчет в том, что все мы придуриваемся и что он тоже придуривается, однако придуривался бы красиво. Вместе с Ратнером они тогда составили бы славную команду. А Лев ускользал к Устинову… черт! Устинов же, этот пижон, два года делавший вид, что ему на все начхать, и не взявший на диплом ни одного второкурсника, вдруг положил глаз именно на Льва – и теперь вот носится с ним как с писаной торбой.

Во время очередной встречи с человеком из комитета, которому Ратнер за хорошую мзду продолжал предоставлять сведения о том, чем занимается Лев (кому именно нужна эта информация, выяснить так и не удавалось), он сообщил, что Лев ускользает из-под влияния. «А нельзя уволить этого Устинова – на пенсию послать… он ведь, кажется, в возрасте уже?» – спросили Ратнера. «Нельзя», – буркнул тот, прекрасно понимая, что это ничего не изменит. Причина была не в Устинове – причина была во Льве: в переменчивости – в переметчивости! – неблагодарной души его!..

– Ты не суди Льва совсем-то строго, – опустила глаза Леночка, когда Ратнер поделился с ней своим огорчением. – Он и с детства никого, а уж особенно кандидатов в отцы, не жаловал. Один дед Антонио свет в окошке, остальные – пустое место. Я сначала тоже сама не своя от этого была, но потом мне пришлось просто смириться.

Смириться!.. Вы там у себя в семье, конечно, как хотите, так между собой и разбирайтесь, но я-то этого недоросля обучаю бесплатно, стипендию ему плачу, особый климат создаю, у подружки его гору картин купил, а еще раньше – к жизни ее вернул, и все зачем? Чтобы он от меня нос воротил? Да по какому, извините, праву этот мальчишка должен диктовать мне линию поведения: смириться? Что он вообще себе воображает… неудачник, неуч, неврастеник! Да пошел бы он… нет, не так, – как же там было-то… хоша пошел бы он и запнулся бы – гляди-ка, помню ведь… хоша среди дня, хоша среди ночи, хоша в чистом поле, хоша в темных лесах, хоша в зыбучих болотах, хоша сонного, хоша дремучего, хоша в терему, хоша за столами дубовыми, хоша со явствами медовыми, хоша пошел бы он и запнулся бы, самого себя заклянулся бы…

Хорошие такие, крепкие такие слова.

– А вот… Илья Софронович, – Ратнер пригласил Устинова якобы для разговора о зимней сессии (Устинов опять «завалил» полкурса), но уже закончил этот разговор, – я заметил, что Вы со Львом Орловым отдельно занимаетесь… не говорил он Вам, чем кончился его конфликт со второкурсниками?

– Не говорил, – ответил Устинов. – Но конфликта больше нет. У Льва нет. Про других ничего сказать не могу, а про него – знаю.

– От него знаете?

Устинов улыбнулся:

– Нет-нет, я же сказал, что мы со Львом о конфликте не говорили.

– Откуда же Вы знаете, что конфликта больше нет?

Устинов опять улыбнулся, руками развел:

– Ну, Борис Никодимович… откуда я, телестезиолог, могу это знать, сами посудите!

Ратнер ненавидел разговоры, переходившие в эту плоскость. Уж друг-то перед другом им чего кривляться? Все тут одного поля ягоды, все всё прекрасно понимают…

– Вот что, Илья Софронович, я Вам задал вопрос, касающийся положения дел, а не Ваших представлений о положении дел, поэтому…

– Но я и не рассказываю Вам о моих представлениях – я о положении дел и рассказываю: поверьте, я различаю такие вещи. Со Львом все действительно в порядке, Вы не беспокойтесь за него, если… если беспокоитесь?

Опять экстрасенсовские штучки – я-вижу-тебя-насквозь-и-даже-глубже! От подобных вещей Ратнер свирепел: это был единственный тип речевой ситуации, в которой он почти терял самоконтроль. Будучи директором Академии Тонких Энергий, Ратнер не мог оборвать подчиненного каким-нибудь «да засуньте Вы свою телестезию – знаете куда?», – но будучи человеком, которого оскорбляло постоянное нежелание коллег признать его за своего, не мог и оставлять очевидные дерзости безнаказанными.

– Да я не беспокоюсь – я, скорее, рад за него. А что, в НИИЧР Льва не показать ли Вам?

Удар был нанесен ниже пояса – и Ратнер это знал. Строго говоря, он не имел права демонстрировать свою осведомленность о причастности кого бы то ни было к работе НИИЧР: об этом у них с Колей Петровым имелась договоренность. Но данная договоренность приходилась на те времена, когда и сам Ратнер еще сотрудничал с НИИЧР. А теперь – не сотрудничает. Значит, и договоренность с Колей Петровым силы не имеет.

Илья Софронович, конечно, справился с собой, причем быстро, но Ратнеру хватило и на мгновение загоревшегося в его глазах огонька тревоги… паники.

– Не думаю, что пора. – А вот голос Устинова подвел: дрогнул голос-то! – Не думаю, что Льву вообще в этом направлении. В направлении НИИЧР, я имею в виду.

– Почему же? – Ратнера, в отличие от Устинова, ни взгляд, ни голос давно уже не подводили. – Как человек, столько лет сотрудничавший с НИИЧР, Вы ведь должны понимать, что для них Лев – подарок… Да и Льву там интересно может быть: новые возможности познать себя.

– Вы хорошо знаете НИИЧР? Вы сотрудничали с ним? – Ох, волнуется старик… о чем же, интересное дело?

– Знаю хорошо, но не сотрудничал, – не моргнув глазом соврал Ратнер. – Я что-нибудь не то сказал?

– Все то, все то, Борис Никодимович, просто, не зная учреждения как следует… извините! Не зная броду, не суйся в воду… так сказать. Нагрузки там для Льва великоваты, он молодой человек, с нежной психикой…

Следующим словом должно было стать «пощадите!» – но Ратнер избавил старика Устинова от унижения.

– Я, собственно, не предлагал ничего – интересовался просто. Ну… спасибо Вам, Илья Софронович, за Ваши соображения касательно набора: жаль, что Вы так пессимистично опять настроены.

А что… будет знать Устинов, как со мной в игры играть. Заюлил ведь: Вы-хорошо-знаете-НИИЧР-Вы-сотрудничали-с-ним… так я тебе все и рассказал. Самое, однако, забавное не в том, что я Устинова напугал, – самое забавное в том, что испугом своим ему и поделиться не с кем: не пойдет же он в НИИЧР сообщать, что мне о его сотрудничестве с ними известно… подписку давал: Иван Иванович ему покажет, где раки зимуют!

Но вдруг не в игры Устинов играет? Вдруг никто из них в игры не играет? Вдруг каждый действительно такое умеет, что Ратнеру и не снилось?

Бред, бред. Всё бред в этой стране! Никто ничего ни о чем не знает, никто ничего не умеет… Все только делают вид, будто знают и умеют, – как и он сам. А за что ни схватись – пустота… пустота пустот и суета сует. И ловля ветра. И Академия его – ловля ветра. На новый курс только двадцать два человека поступили – где деньги брать? Финансирование совсем со скрипом идет: спонсоры выстроились было в очередь, да теперь, видимо, одумались. Кто ж в ловлю ветра-то вкладывает!.. А между тем академия – последний шанс, провалит он ее – что делать? И ведь знает, что – провалит… рано или поздно, но провалит. Ему и те деньги, что сейчас дают, только и дают в счет прогнозов… однако какие ж прогнозы в России?

С прогнозами, между прочим, он сам вляпался. Снимал бы сглаз да порчу, а хоть бы и на присушку-отсушку перешел… стыдно, но не проверит ведь никто! Прогнозы – это хуже: прогнозы должны сбываться. Только кто ж поручится, что они сбудутся? Однако деньги были заманчивые: не заняться ли академии Вашей геополитическим прогнозированием, Борис Никодимович? Отчего же не заняться… И выглядело-то все как игра – даже смешно было, что о таких деньгах речь идет! А ткнулся к Устинову, к Струнку, к Вилоновой – нет-нет, увольте, мы на индивидуальном уровне работаем, государствами не занимаемся… чистоплюи! Ну, и решил: сам спрогнозирую, где наша не пропадала… Анализ, конечно, мне не по зубам, но, с другой стороны, какой к черту анализ, когда сегодня всё так, а завтра – хлоп… и всё сразу иначе! Что касается расстановки сил, так в России расстановка сил ни при чем, поскольку в самый последний момент обязательно какой ни то чертик из табакерки выскочит – здра-а-асте! Вот и вся тебе расстановка сил. Так что прогнозировать можно только наудачу.