Дожить до вчера. Рейд «попаданцев» - Артем Рыбаков

— В какой тетрадке? — В принципе, все штабные документы я прибрал к себе, да и прибирать особо было нечего — «Журнал боевых действий», как и архив разведдонесений, хранился в портфеле, доставшемся нам от интенданта Зоера. Бумаги по связи и шифрованию тоже были у меня, так что загадочная тетрадка не на шутку меня заинтересовала.

Вместо объяснений Лешка протянул мне скатанную в трубку толстенную, листов под сто, тетрадь в коричневой коленкоровой обложке, очень сильно похожую на ту, что мы оставили у Славки Трошина для переправки в Москву. За исключением цвета, конечно. Я щелкнул кнопкой фонарика.

Первый раздел был посвящен составлению опросников для обработки пленных. Похожую методику, если я правильно запомнил рассказы Саши, немцы применяли к пленным американским и английским летчикам. Году в сорок третьем начали. Придумал ее какой-то невысокий чин, выросший в Южной Африке. Что-то там было про сопоставление мелких деталей и про пытку молчанием. Американцы ее потом развили, и она превратилась в доски с пришпиленными фотографиями и документами, соединенными красными шнурками, так знакомые по многочисленным фильмам про полицию, ФБР и ЦРУ.

Следующая глава этого своеобразного «учебника начинающего гэбиста» была наполнена краткими заметками о разных людях. Как советских, так и иностранцах. Здесь Саша мельчил и писал чуть ли не стенографическими значками. Внезапно глаз зацепился за знакомое с детства словосочетание «школа № 175». С трудом продравшись через сокращения, я понял, что эта заметка посвящена «Делу волчат» — грязной и очень неприятной истории, когда детки советской элиты решили в середине войны поиграть в фашистов. Вот и фамилия Шахурин, а вот — Уманская.

«Это что же, Саша решил записки о будущем подготовить? Очков заранее насшибать? Вот и про Жукова заметка, и про Серова…[108] Новикова. Не тетрадка, а бомба! Лешка по малолетству даже понять не может, что это такое. Да и я, честно говоря, не знаю, что со всем этим делать. Серов, к примеру, сейчас, если Бродяге память не изменила, комиссар ГБ 3 ранга и зам Берии. И кому, если что, рассказывать, что он через 15 лет активнейшее участие в перевороте примет? Сталину? Лаврентию Павловичу? Или закопать эту цидульку метра на два в болоте? А то ведь некоторые товарищи не посмотрят, что мы из будущего, самих изолируют под толстым слоем земли или инспектировать мартеновскую печь изнутри отправят…» Идеализировать «пламенных борцов с контрреволюцией» себе дороже.

— А, Леха, это заметки по оперработе. Хорошо, что мне принес, — немного лениво поблагодарил я Зельца. Но вот пальцы, пока я засовывал убойную тетрадку в свой рюкзак, у меня подрагивали. — Где нашел-то? — повторил я свой вопрос.

— В классе, на подоконнике. Александр Сергеевич, похоже, в ней что-то писал, когда… — голос Дымова дрогнул, — немцы напали.

Мысли, появившиеся у меня в голове, были сплошь непечатные, поскольку представить себе последствия нахождения такой бумаги сотрудниками немецкой полиции я мог лишь отчасти, но при этом масштаб этих самых последствий виделся где-то между взрывом вулкана Кракатау и падением астероида, прикончившего динозавров. Логика действий Сергеича иногда меня вырубала напрочь. Особенно когда на следующей странице я обнаружил довольно подробный отчет о том, как немцы ликвидировали партизанское движение на Смоленщине в сорок втором. Не на всей, конечно, а конкретно в районе Дорогобужа. Причем приведены имена как с той, так и с другой стороны. Немцам такая «телега» в самый раз будет, ну узнают про господина Бишлера[109] пораньше и «Команду охотников Востока» сколотят не в июне, а, скажем, в апреле или мае, а вот нашим ее даже переслать нельзя, поскольку что делать с пока еще товарищами Доберко и Шараповым, в настоящий момент исправно тянущими службу в советских частях? Причем первый, если судить по Сашиным заметкам, нашим большую пользу дважды принесет: как командир батальона регулярной Красной Армии, и после, как начальник разведывательного отдела партизанской дивизии «Дедушка». Да и второй — не хрен с горы, а до попадания в немецкий плен занимал совсем нескромную должность начальника Особого отдела во 2-м кавкорпусе Белова. Вот их как, заранее заложить или подождать? Помню, по схожему поводу мы даже как-то заспорили с Казачиной чуть ли не до мордобоя, Ванька чуть до истерики не дошел, требуя, чтобы мы сообщили в Москву о будущем предательстве Власова. И никакие доводы, что сейчас генерал-лейтенант воюет себе спокойненько под Киевом и никуда перебегать даже не планирует, нашего взрывного товарища убедить не могли…

Еще раз поблагодарив Алешу за бдительность, я принялся прикидывать, что делать с внезапно свалившимся «счастьем», и не заметил, как провалился в сон. Последней связной мыслью было обещание самому себе непременно свалить эту головную боль на командира…

Деревня Аболонье Духовщинского района Смоленской области, РСФСР, 27 августа 1941 года. 13:30.

Последние трое суток были для Клауса фон Шойбнера, пожалуй, самыми трудными за все время армейской службы. Ко всем обычным и, можно даже сказать, привычным трудностям и проблемам добавилась всего лишь одна, но любой военный, хоть раз переживший ее, скажет, что она может перевесить все остальные.

«Отступление!» — это слово как будто было огненными буквами написано на небе, и сполохи от пламенеющей призрачной надписи искажали картину окружающего мира до неузнаваемости.

Куда подевался привычный армейский порядок, помноженный на немецкую аккуратность и педантичность? Только за первые двенадцать часов русского наступления их колонна получила семь взаимоисключающих приказов! Вначале, буквально через полчаса после окончания русской артподготовки, незнакомый гауптман попробовал погнать ездовых в окопы, для затыкания разрыва в обороне, но спустя пятнадцать минут уже майор направил их к корпусному артскладу для организации спешного подвоза боеприпасов на передовую. Потом, когда они, с трудом сдерживая беснующихся от близких разрывов лошадей, прибыли к заваленному еще тлеющими углями пустырю, совсем недавно бывшему теми самыми складами, их перехватил летчик с двумя «птичками» обер-лейтенанта на алых петлицах, и приказал помочь передислоцировать батарею «флаков», где после русского артналета остались четыре рабочие пушки, но ни одного тягача. Этот приказ был также отменен, поскольку стоило прицепить упряжь к зениткам, как прибыл вестовой из штаба корпуса с сообщением о запрете передислокации, поскольку орудия зенитной батареи уже включили в план обороны Духовщины. Все закончилось тем, что оставшиеся в строю семь повозок и двенадцать человек личного состава оказались в распоряжении госпиталя и под руководством ассистентартца[110] с плотно забинтованной головой отошли на пятнадцать километров к западу, вывозя тяжело раненных офицеров.

Вот уже два дня колонна совершала короткие вылазки в сторону Духовщины, подвозя боеприпасы, сухие пайки и обратными рейсами эвакуируя раненых. Клаус, впрочем, был твердо уверен, что им придется отойти еще дальше на запад. Хотя бы просто потому, что если на вторые сутки наступления русских они разгружались в самой Духовщине, то вчера им пришлось разгружаться в лесу, не доехав до поселка почти километр, а уж дальше пехотинцы таскали ящики с патронами на своем горбу. Фельдфебель на удивленный вопрос Шойбнера ответил, что бои идут уже на западной окраине и рисковать немногими оставшимися лошадьми ни он, ни пехотные офицеры не собираются.

После ночного — так было меньше шансов попасть под обстрел — рейда к линии обороны снабженцам дали передохнуть пару часов. Большинство рядовых, впрочем, считали, что это больше связано с боязнью загнать лошадей, нежели заботой о личном составе.

— Фон Шойбнер, вставай! — С трудом разлепив воспаленные веки, Клаус увидел сидящего на корточках перед его повозкой фельдфебеля.

— А-а-а-ага, — даже не делая попытки сдержать зевок, ответил он, но не вскочил, а просто повернулся на бок. Лицом к непосредственному начальству. Однако на подобное нарушение Устава прежде рьяно-строгий фельдфебель никак не отреагировал.

— Пойдем, Клаус, я тебе новую железку отыскал.

— Какую? — Понять спросонья, о чем говорит начальник, у Шойбнера не получилось.

— Пулемет. Твой-то сейчас к русским вернулся, как мне кажется. А нам предстоит дальняя дорога, причем, по слухам, в тех краях русские разбойники тоже пошаливают. И даже очень. Некоторые говорят, две или три кавалерийские дивизии прорвались.

— Вы уж меня извините, но я до сих пор понять не могу, почему мы отступаем? — спросил Клаус, плеснув себе в лицо пару горстей воды из ведра, стоявшего прямо у колеса повозки.

Плащ-накидка на телеге зашевелилась, и оттуда показалось недовольное лицо лейтенанта Цоллера. Непонятно, кто к кому прибился, транспортники к пехоте или наоборот, поскольку лейтенант командовал взводом, от которого осталось восемь человек, но пока он был самым старшим по званию в их «таборе».