Очерки японской литературы - Николай Конрад
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
КИТАМУРА ТОКОКУ. «БАБОЧКА»
От дыханья осени | сегодня утром Изменилось как-то все | кругом в природе.
Тонки голоса цикад | в ветвях деревьев,
Грустны песни | жужелиц в траве росистой,
II в лесах
Даже гомон птиц | стал тише, глуше.
На лугах
Травы, листья и цветы | затосковали.
На Поляне бабочка одна... | одна, бедняжка, На поникнувший цветок | присев, уснула.
О, уже пришла, | уже настала осень,
И осенний вид | облек все в поднебесье. Муравьи в испуге | ищут, где б укрыться,
И, свернувшись, змеи | заползают в норы.
И жнецы
Убирают рис | с утра еще при звездах, Дровосеки
Забывают про лупу, | к зиме готовясь.
Бабочка, о бабочка, бедняжка!
Как на сломанном цветке | заснуть могла ты? Но и сломанный цветок, | тобой избранный, Станет уготованным |,богами ложем.
Рапнею весной | ты в свет, блуждая, вышла, Вот до осени | кружилась в опьяненье.
По утрам
С тысячи цветов | росой ты насыщалась.
По ночам
Проходила ты сквозь сны | без сновидений. Если бы вот так, | как ость, уйдя в Нирвану, Вместе с сломанным цветком | тебе исчезнуть!
(Перевод Н. Фельдман)
Большой известностью пользуется стихотворение Байка «Цукомоно-онна» («Старуха») на тему известного эпизода «Исэ-моногатари», рисующего «даму пожилую», домогающуюся любви «младого кавалера»,— эпизод в одно и то же время смешной и трогательный.
Это первое оживление японской лирики, наметившееся пред самой японо-китайской войной, после войны, в последние годы XIX и первые XX века, привело наконец к полному расцвету, новой поэзии и, в частности, окончательно утвердило форму «нового, стиха» (сиитайси), сделав ее такой же национальной, как и старинная танка и хокку. Было окончательно признано, что рифма в условиях японского языка — невозможна, подражать в этом смысле европейцам — нечего. Но зато метрическая структура претерпела значительные изменения: помимо традиционных метров 7 — 5 и 5 — 7 были введены и узаконены метры 5 — 5, 8 — 6, 8 — 7, 8 — 8. Композиция стихотворения приняла вполне свободный характер: научились создавать различной длины строфы, стали объединять отдельные строфы в связанное тематическое целое, стали разделять стихотворение на части. Словом, в этой области лежат наибольшие формальные новшества новой поэзии.
Произошло и сильнейшее расширение поэтической тематики: наряду с лирическими в стихах появились темы эпического характера; с помощью эпических элементов стали создавать нечто вроде повествовательной поэзии. Материал, годный для поэтической обработки, расширялся даже в области чисто лирической поэзии: не только лирика любви и природы, но весь сложный мир природы и человека, все ого содержание стало достойным воплощения в стихи. Сумели новые поэты и удержаться от подпадения под влияние тех тенденций, которые замечались в ближайшей к ним прозе: гротеска, с одной стороны, и дидактического уклона — с другой. И, наконец, новая поэзия обусловила одну почти недоступную для прежних поэтов возможность: выявление своей собственной творческой индивидуальности. Те мертвящие каноны, которые господствовали в танка и хокку, каноны, предусматривающие малейшую частность поэтического приема, в новой поэзии, естественно, заменились индивидуальными канонами, творимыми самим поэтом.
Поэтами, обеспечившими новому стиху окончательную победу и поставившими новую японскую поэзию на очень высокий уровень поэтической культуры, были: Симадзаки-Тосон (1872—1943, Тосон — литературный псевдоним) и Цутии (Дои) Бансуй (1872—1952, Бансуй— литературный псевдоним).
Первый сборник Тосон «Молодая зелень» («Ваканасю») вышел в 1897 году и сразу же поставил его на первое место среди современных ему поэтов. Позднейшая же критика безоговорочно отметила его появление как делающее эпоху. В самом деле, этот сборник Тосон имел много прав на такую оценку. Во-первых, он вводил в японскую поэзию совершенно новую тематику, тон и поэтический колорит английских прерафаэлитов: влияние на него Суинберна и Росетти — несомненно; во-вторых, он обнаружил умение пользоваться всем лучшим и в то же. самое время близким для современного читателя из того, что имелось в старой японской и китайской поэзии; в-третьих, тщательной работой над формой и особенно над словарем он сумел дать художественное завершение стилю «нового стихотворения» (синтайси); в-четвертых, он обнаружил одинаковое искусство и в лирическом и эпическом жанре; и, наконец,— и в этом, конечно, самое главное,— он продемонстрировал огромную художественную одаренность, при этом — в тонах, созвучных самому свежему и молодому, что было тогда в Японии.
О настроениях молодого поэта очень красноречиво говорит предисловие к сборнику, одно место которого звучит так: «Юная жизнь срывается с наших уст, слезы восторга льются по нашим щекам. Подумайте: сколь многих юношей заставляет забывать о пище, о сне переполняющее их свежее, новое. И еще подумайте: скольких юношей приводит в неистовство скорбь и печаль наших дней. Вот и я: забыв о том, как я неискусен, я все же решил и свой голос присоединить к новым песням.
Жизнь есть сила. Сила — это голос. Голос — это слово. А новое слово есть новая жизнь».
Основные темы «Молодой зелени» — любовь и искусство, не без привкуса неудержимой страстности Росетти и чувственной силы Суинберна. Несомненно, на этом этапе своего художественного развития Тосон был целиком во власти патетических и романтических настроений. Он остается при атом достаточно оригинальным и в отношении образов и тем. Вот его уподобление любви лисице:
СИМАДЗАКИ-ТОСОН, «ПРОКАЗЫ ЛИСИЧКИ»
Поздно ночью лисичка, прокравшись в кусты,
Ждет, пока опустеет и станет темно;
Притаится в тени виноградной лозы И росистые гроздья ворует тайком.
Хоть любовь не лисичка, лукавый зверек,
Хоть и ты не лоза, не росистая гроздь,
Но и я, затаивши тоску от людей,
Не готов разве так же похитить тебя?
(Перевод Н. Фельдман)
Во всем неожиданно сравнение в строках, считающихся одними из лучших во всем сборнике:
О, осенние листья, что ветер несет,
И взметает, и кружит по пыли дорог,
Как бродячих браминов, что гонит судьба —
На восток и на север, на запад и юг.
(Перевод Н. Фельдман)
Впрочем, в те времена наиболее любимым стихотворением было «Шесть девушек». Вот одна строфа из него.
И, влюбленная, она ушла из дома.
С берега родного на чужой, далекий,
Переправилась, сошла и оглянулась:
Чайки плачут, сумерки кругом сгустились...
Для меня любовь моя как храм священный.
Ты один в том храме бог, святыня сердца.
Если не тебе, в твой храм, не на алтарь твой,
То куда же жизнь мою тогда отдать мне? -
(Перевод Н. Фельдман)
Вслед за «Молодой зеленью» идет «Лепесток-ладья» («Хитоха-бунэ»), сборник, выпущенный в 1898 году. Он утверждает в общем ту же линию, что и первый сборник, но уже в гораздо более задумчивых и спокойных тонах и с большим, чем прежде, обращением к лирике природы. В этом же году выходит третий сборник «Летние травы» («Нацугуса»), написанный во время пребывания поэта на родине, в полудеревенской обстановке на севере Японии. Стихи этого сборника свидетельствуют о серьезнейшем переломе в творчестве Тосон: общий тон становится более жизнерадостным, светлым; от любовных мотивов и лирики природы он переходит к миру действительности, берется за чисто реалистические темы. Появляются стихотворения под названиями: «Крестьянин», «Труд». Этот поворот окончательно закрепляется через несколько лет в четвертом сборнике «Опавшие цветы сливы» («Ракубайка», 1901), также созданном под влиянием жизни в деревне. В нем нет уже ничего от прежней чувствительности и изнеженной страстности, от романтических мечтаний, поэтических снов и тому подобных аксессуаров «страстной лирики». Здесь — реальная жизнь, поэт обеими ногами стоит на земле, воспевает труд. Отбрасывается и самодовлеющая лиричность: звучат нотки поучения, проявляются чуть ли не гражданские мотивы. Очевидно, поэт приходит к новому мпровоззрению и соответственно этому — к новому этапу творчества. И крайне характерно, что на этом новом этапе он нашел себя полностью не в поэзии, а в прозе. Тосон снова выступит в истории японской литературы, но как основоположник реалистического, общественно-проблемного романа.
