Очерки японской литературы - Николай Конрад

Нетрудно увидеть, что и это направление было также прямым откликом на требование времени, — глубже всмат­риваться в окружающую жизнь. Можно было делать, как в «идейной повести»,— ставить проблему соотношения лич­ности и общества, несомненно, очень актуальную в те годы; можно было и открывать теневые стороны этой жизни, коренящиеся в глубинах быта уродливые явле­ния. И так как в этих глубинах автор находил обыкновен­но горе, несчастье, человеческие трагедии, то этот жанр получил и второе — вполне соответствующее его содержа­нию определение: «повести скорби».

Как «идейная повесть», так и «литература глубин», близкие друг другу во многих отношениях как два явле­ния, выросшие из одинаковых общественных предпосы­лок, были родственны между собой и в отношении сюже­та. Как то, так и другое течения стремились строить сюжет на материале, выходящем за рамки обыденности, брать в основу повествования какое-нибудь чрезвычайное происшествие. Таковы, например, сюжеты упомянутых произведений Бидзан и Рюро. Такой путь был, конечно, самым простым и легким, п вполне естественно, что первые авторы, исполняющие социальный заказ — «всматривать­ся в глубины жизни» — пошли по линии наименьшего сопротивления. Однако тут же рядом выступила и другая линия, более трудная, более сложная — при всей своей кажущейся простоте: она стремилась вскрыть глубины жизни не на чрезвычайном событии, а на обыденном ма­териале, построить сюжет на самых незначительных про­исшествиях. Лучшей представительницей этого типа повести, получившей прозваштс «психологической» («ейпри сёсэцу»), была писательница Хйгути Итиё (1872—1896, Итиё — литературный псевдоним).

Итиё вообще является одной из самых крупных фигур новой японской литературы. Ее исключительная худо­жественная одаренность единогласно признана критиками всех направлений. И в то же время она — по складу своего мировоззрения — очень хорошо выражает настроения ча­сти тогдашнего общества, той «разночинной буржуазии», которая стала постепенно занимать все большее и большее место. Итиё знает немногое в жизни, область ее тем поэтому очень ограничена. Она живописует японскую женщину своего поколения. Но зато она знает жизнь этой женщины, глубоко ее чувствует и тонко передает. Героини ее: неведомо от всех страдающая и под конец доводимая до гибели о-Рики («Нигориэ»,1895); бьющаяся в тисках семьи с ее бытовым гнетом, ио ради родителей подавляю­щая свой протест и страдающая молча о-Соку («Дзю- санъя»); борющаяся с жизнью, с материальной нуждой и под конец сломленная и вынужденная пойти в наложницы о-Киё («Вакарэдзи») и, наконец, Мидори, героиня пове­сти «Такэкурабэ» (1895). Эта повесть считается лучшим произведением Итиё и вместе с тем одним из самых зна­чительных произведений всей новой литературы. В мо­мент появления ее горячо приветствовали все крупнейшие критики того времени — Мори Огай, Такаяма Тёгю, Кода Рохан. Содержание ее представляет собою образец искус­ства превращать самый обыкновенный жизненный матери­ал в художественное произведение. Обстановка, или, вер­нее, фон повести — прославленная Йосивара, этот веселый квартал Токио, с его сотнями домов-клеток, где по вече­рам при ослепительном блеске бесчисленных фонарей выставляются для выбора проходящих мужчин разряжен­ные женщины — ойран, как их называют в Японии. Одна из этих ойран, гремевшая в то время в своем квартале, взяла из деревни на воспитание свою маленькую сестрич­ку, четырнадцатилетнюю Мидори. Писательница рисует всю окружающую жизнь, существование всех тех, кто живет и кормится вокруг Ёсивара и благодаря ей. Во­круг хорошенькой, веселой девочки — мальчики-подростки Масатаро, Тёкити и Синдзё, жестоко соперничающие друг с другом. Мидори сначала склоняется на сторону одного из них — Масатаро, но, пробужденная неожиданно от своего девичьего неведения, замыкается в самой себе и постепенно отдаляется от него, сближаясь с другим — Спидзё. Очарование повести заключается в простой и в то же время проникновенной обрисовке душевной жизни девоч­ки-подростка; социальный смысл ее — в искусно показан­ной, без всякой нарочитости и навязчивости, нависающей над головой девочки обреченности: в показе постепенно складывавшейся неумолимой мрачной судьбы.

Все эти три ветви японской прозы того времени: «идейная повесть» — Бндзан и Кёка, «литература глу­бин» — Рюро, «психологическая повесть» — Итиё — при всех своих различных устремлениях все же проникнуты еди­ной основной тенденцией того времени: духом романтиз­ма. Бидзап и Кёка дают столкновение индивидуума с об­ществом, рисуют личность, подавляемую окружающей сре­дой, но делают это не в плане холодного, равнодушного показа, объективного описания, а с чисто романтическим воодушевлением. Как ни реален на первый взгляд поли­цейский в «Ночном обходе», все происшествие, ясно, при­тянуто для осуществления чисто романтического замысла: коллизии любви и долга. Тот же романтизм ощущается и у Рюро. Берущиеся им происшествия, как, например, — отравление свекра, если даже оставить в стороне нарочи­тую необычность сюжета, трактуется в таких повышен­ных, драматических тонах, что элементы быта отступают на задний план. То же ощущается и у Итиё. Ее, казалось бы, такой отчетливый реализм овеян такой поэтической общей атмосферой рассказа, согрет таким теплым чувст­вом, чго опять-таки элементы быта значительно стушевы­ваются. Отпечаток романтизма лежит на всех произведе­ниях этих авторов.

Однако более всего этот романтизм проявляется в про­изведениях Идзуми Кёка. Кёка однажды уже выступал в качестве основателя «идейной литературы». Однако этот жанр был, по-видимому, чужд его писательской индиви­дуальности: своей последующей известностью и огромной популярностью он обязан больше всего своим фантасти­ческим рассказам и повестям. Истинная сфера его, где он чувствует себя свободным, — чудесное, таинственное, фан­тастическое. Он с любовью и упоением погружается в него и посвящает ему наиболее сильные свои произведения. При этом источник такой склонности у него не религия, но мистицизм, но прежде всего поэтическая романтика. Поэ­тичность — вот основое качество, которым должен для него обладать сюжет, романтичность — таково второе тре­бование, предъявляемое им ко всему целому. Эти свойст­ва сохраняются даже в тех его вещах, которые слывут под именем реалистических. Таков, например, «Цуя-монога- тари» — рассказ написанный им в наиболее реалистиче­ских тонах. В нем выведен некий художник и куртизанка из Ёсивара. У них — поэтический сентиментальный ро­ман. Но у художника есть невеста, и он привык к мысли, что ему придется найти в ней свою жену. И вдруг ее вы­дают замуж за другого. Художник — в гневе; назло всем он на деньги своего дяди выкупает из Ёсивара свою лю­бовницу. В связи с этим у пего происходит бурное объяс­нение с дядей, он подвергается насмешкам со- стороны счастливого соперника. Его любовница не может этого снести: она решает отомстить за своего возлюбленного и убивает обидчика, отнявшего у него невесту, а затем умерщвляет и себя. Художник, весь в слезах, ее кровью рисует на ширме ее портрет. Нетрудно увидеть, что реализм этого рассказа подчинен, весь исходит из чисто мелодра­матического замысла, и все отличие этого рассказа от других произведений Кёка только в том, что в нем нет чудесных персонажей и таинственных происшествий. Ха­рактерным образчиком именно таких сюжетов может служить рассказ «Мудрец из Коя» («Коя-но хидзири»), изданный в 1900 году.

Содержание его следующее.

Один молодой монах из монастыря Коя, странствуя по Японии, оказался однажды в горах. Местность была ди­кая, дороги не было, кругом было пустынно. До этого монах на пути повстречался с одним торговцем лекарст­вами, который обошелся с ним грубо и дерзко. Оказалось, что этот самый торговец заблудился в горах. Монах от­правился разыскивать его, но заблудился и сам. Блуждая по горам, он к вечеру набрел на какой-то домик, в котором оказалась какая-то удивительная красавица. Монах по­просил у нее ночлега, на что красавица согласилась. Перед тем как отойти ко сну, монах решил пройти к речке, проте­кавшей в небольшой долине, и искупаться. Но вслед за иим явилась красавица и стала его обольщать. Оказалось, что это волшебница, обольщающая и превращающая под­дававшихся ее чарам в животных или птиц. Незадолго до этого в ее руки попал заблудившийся торговец н был превращен ею в лошадь. Эту лошадь красавица отослала со своим стариком слугой в ближайшее селение для про­дажи. Монаху удалось не поддаться чарам красавицы, и наутро он отправился в дальний путь. Однако по дороге образ красавицы снова предстал перед ним, и он готов был повернуть обратно. Как раз в этот момент он повстре­чался со стариком слугой, возвращавшимся из города, и узнал от него все...