Да будем мы прощены - Э. М. Хоумс

– Блин! – говорит Уолтер. – Это я и подозревал. Твой брат ударился в иудаизм. Они с Ленни соблюдают субботу – это мы и видели по вечерам в пятницу. Федералы не поняли – говорили, что они зажигают какие-то «сигнальные огни», а потом сидят и дремлют – будто ждут чего-то. Не доперли федералы.

– Джерсийский торговец подержанными машинами подсадил Джорджа на религию?

– Когда человек предоставлен сам себе, он способен на странные поступки. – У него звонит телефон. – Кто-то из больших мальчиков. Ничего не делай, пока я не позвоню.

Тем временем в ящике входящих появляется еще письмо от Джорджа:

«Когда приедешь, привези мои шелковые трусы – в шкафу наверху слева. И кухонную утварь – кастрюли, сковородки, лопатку, половник. И можно еще мамин старый подсвечник, не серебряный, а тот, стеклянный».

Чуть позже снова звонит телефон:

– Так какой там может быть подарок – такой, который ты можешь привезти, а ему не получить с «Амазона»?

– Шоколадное печенье тети Лилиан.

Я опускаю два момента: 1) у меня в распоряжении нет ее печенья; 2) рецепта, чтобы его воссоздать, тоже нет.

– Тут как на фронтире: твой брат и этот тип Ленни держат магазин. Плохие парни приносят им убитую утку – и получают шоколадный батончик. С помощью коробок с «Амазона» они себе построили что-то вроде форта в форте, в данный момент для нашей камеры непроницаемый. Похоже, они кирпичи слепили из речного ила.

– Навоза, – уточняю я. – Навоза и соломы.

– Дерьма и соломы? – переспрашивает Пенни.

– Да.

Печенье тети Лилиан. Я даю себе секретное задание – воспроизвести его и жестянку, в которой оно лежит. Съездив в ближайший магазин и купив там жестянку датского печенья, возвращаюсь домой, играю жестянкой в футбол, гуляя с Тесси, пропускаю ее через посудомойку, кручу как следует в сушильной машине с пачкой полотенец на максимуме температуры, – в общем, издеваюсь как могу, чтобы быстро добиться патины, которая иначе нарастала бы годами. Потом покупаю шоколадные полуфабрикаты, половинки грецких орехов, коричневый сахар, белый сахар, ваниль, масло, муку, соль и питьевую соду и не забываю очень важную столовую ложку теплой воды, о которой мне говорила Эшли. Вскоре я уже переворачиваю хоккейные шайбочки шоколада «толл хаус», размером, цветом и комковатой формой совпадающие со знаменитым печеньем Лилиан. Каждый день их остается все меньше и меньше – я ничего не говорю предположительным виновникам, кроме того, что веду счет и точно знаю, сколько штук должно быть. И предлагаю им два за одно из «дефектной» партии, которая на самом деле куда лучше.

Потом, выяснив все подробности, я звоню тетке Рикардо и говорю, что мне нужно задержаться в городе допоздна по работе, и не могла бы она приехать присмотреть за детьми.

– Конечно, – говорит она.

И тут начинается настоящее безумие. Потом я еще буду гадать, произошло все это на самом деле или мне приснилось.

Еду в указанное место, находящееся в часах пути от дома. Там меня встречает машина без маркировки и отвозит к заброшенному аэродрому, освещенному, как на съемках фильма. На грунтовой взлетной полосе стоит маленький частный самолет и два военных вертолета. К моему прибытию небо из сумерек погружается в непроглядную черноту беззвездной ночи. На траве неподалеку стоят несколько черных машин без маркировки, четверо парней в нейлоновых куртках Агентства по алкоголю, табаку и оружию, с десяток национальных гвардейцев в полном снаряжении, люди из секретной службы, пытающиеся выглядеть непринужденно в теннисках и джинсах, пара непонятных лиц, предположительно ФБР или ЦРУ, и Уолтер Пенни с планшетом и висящим на шее свистком, – совсем как тренер перед ответственной игрой. Поле залито светом гигантских прожекторов, и есть даже серебристый автокиоск, предлагающий горячий кофе и пончики.

Я вынимаю папку девять на двенадцать дюймов, где лежат бумаги, которые Джордж должен подписать: разрешения на школьные поездки, бланки форм, анкеты о здоровье детей для летнего лагеря, выпуск документов относительно ипотеки и так далее.

– Это все настоящее? – спрашивает Уолтер.

– В основном, – отвечаю я. – Так в чем наш план?

– Нам нужен айпад и этот израильтянин. А все прочее – меньше знаешь, крепче спишь.

Я вижу, что какие-то люди работают с моей машиной: у нее открыты капот и багажник.

– Я тебя туда пошлю с двумястами фунтами халвы, – говорит Уолтер Пенни, спотыкаясь на непривычном слове «халва». Произносит его так, будто репетировал перед зеркалом.

У меня тут же срабатывает выключатель – культурная глухота.

– Снова-здорово. Вы никогда ничему не учитесь?

– О чем ты болтаешь? – спрашивает Пенни.

– Иран-контрас, – говорю я. – Оливер Нортон, Роберт Макфарлейн, оружие за заложников. Им послали Библию, подписанную Рональдом Рейганом, и шоколадный торт в форме ключа. Испек его израильтянин, что характерно.

– Все равно понятия не имею, о чем ты лопочешь.

– Важно, что я имею, – говорю я. – Какой смысл в этой халве?

– Я решил, что она понравится этому персонажу. С высоким содержанием жира – таким ребятам оно нравится, и не такая штука, которую правительственный продовольственный банк может без труда раздавать при всех этих правилах насчет орехов и семян. Ее нельзя использовать в школьных обедах, больницах, приютах ветеранов или домах престарелых. И еще я подумал, что местным птицам она тоже понравится. Если этим людям она придется по вкусу, мы можем достать еще. В буквальном смысле – тонны.

– И в какой момент моего «задания» я должен сказать: «Кстати, у меня тут двести фунтов ближневосточных сластей, они же еврейская еда, в багажнике. Вас интересует?»

– Играйте на слух, – советует один из неопознанных.

– А почему участвует столько ведомств?

– Транзакции были международные, источников денег множество, и использовалась информация, считающаяся совершенно секретной. Слишком легко к ней получили доступ ваш брат и этот израильтянин.

– Вы думаете, он шпион? Двойной агент?

– Я думаю, пора закрыть рот и начинать работать, – отвечает человек из непонятного ведомства. – Одно указание: когда будете общаться с братом и его подельником, держитесь так, чтобы между вами и любым другим человеком была дистанция. Вы же не хотите оказаться случайной жертвой? Наши солдаты вооружены, вместо пуль – экспериментальные снаряды. Исследуем продукт на основе глицерина, вводимый проникающим дротиком. Чтобы можно было добавить дополнительный агент при желании.

– Агент?

– Нервно-паралитический, или какой-нибудь биологический агент, или снотворное. Ничего такого, о чем бы вам стоило волноваться.

Уолтер Пенни подводит итог:

– На этой неделе мы выбросили маркер, посылающий сигнал, – туда тебе и надо ехать. В твою машину мы поставили GPS-навигатор, он тебя приведет. И для вспомогательного персонала операции мы используем тот же маркер.

Наверное, у меня лицо непонимающее.

– Для солдат, – поясняет он. – Теперь в твоей машине жучки, микрофоны внутри и снаружи. Не разговаривай с нами и не связывайся никак в пути. Тебе ехать две с половиной мили по разбитой старой дороге, даже не дороге, а тропе.

Вдруг все приходит в движение, меня подталкивают обратно в машину – поторапливают.

Дорога темнее темного – будто едешь по туннелю, где никогда не бывает света в конце. Фары машины высвечивают дорогу лишь за полсекунды до того, как я проеду. И я двигаюсь вслепую на мигающий огонь. Несколько раз дорогу перекрывают упавшие стволы, приходится их объезжать.

Я подруливаю к месту, и навигатор выключается, даже не дожидаясь моего прикосновения. Пару раз мигаю дальним светом, потом вылезаю из машины.

Слышу шелест в кустах. На свет фар выходит Джордж. Он выглядит отлично – закаленный и обветренный, отдохнувший, как в воскресное утро.

– Привет, Джордж! Как жизнь?

Он подходит меня обнять, что для него вроде бы необычно.

– Ты меня обнимаешь или обыскиваешь? – Джордж не отвечает. – Рад, что ты получил мой подарок.

– Прием хреновый, – говорит Джордж. – Если облаками закрыто, ничего не получаю.

– А «Нетфликс»?

– Сильно тормозит.

– А можно взглянуть? Я еще ни одного сам не видел.

Джордж расстегивает куртку и достает айпад. Экран светится.

– Красивая штука, правда? – Я постукиваю по разным приложениям. – Как тут фотографии достать?

Джордж тыкает куда-то, и открываются фотографии детей, перемежаемые снимками автоматов, пистолетов и прочей военной техники.

– Это что? – спрашиваю я.

– Всякая фигня, – отвечает он. – Помнишь, как мы с тобой играли в солдат, в «Героев Хогана» и всякое такое?

– Ага.

– Ну, так я снова начал. Тут особо делать нечего.

– Здорово, – говорю я. Тыкаю в почтовый ящик – вываливается письмо на иврите. – Без очков не разберу, – говорю я, делая вид, будто не понял, что это другой язык. Пока не видел пусковых установок с арабскими надписями и электронных писем из Израиля, я не верил на самом-то деле Уолтеру Пенни: считал это какой-то идиотской игрой. Но сейчас все складывается. Джордж всегда любил быть важной шишкой, рулить и править, и больше всего в детстве любил играть в войну.