Кавказская война. - Ростислав Фадеев

4) Вообще, после 80 лет, протекших со времени присоединения Грузии, правительство должно знать, с кем имеет там дело. Грузины сознательно верны России, хотя любят свою народность и не желают менять ее на другую. Рассуждающие между ними люди говорят открыто, что при ином географическом положении они стояли бы за политическую самобытность, но что миллионному православному населению, расположенному между Россией, Турцией и Персией, нет выбора, и они соединились с нами сознательно и навечно, с тем, однако ж, чтоб оставаться грузинами. Поэтому они жалуются, что на их народное чувство не обращено должного внимания, что язык их не преподается в казенных училищах, между тем как армяне ежегодно распложают в крае свои школы; что их иерархия в загоне, что им не оказывают полного доверия в военном отношении, одним словом, что их равняют с другими сомнительными в политическом отношении населениями Кавказа. Не могу также умолчать о сетовании самых видных грузин на невнимание, оказанное им при учреждении последней комиссии для преобразования кавказского управления, в которую не был введен ни один из туземцев, занимавших прежде высшие правительственные должности, хотя дело шло их собственной участи. Эти жалобы во многом правы; в сознании и мерах правительства Грузия не выделена до сих пор достаточно определенно из остальной закавказской окраины. Можно думать, что у нас вообще правительственный взгляд на различные окраины не сложился еще с полной отчетливостью, а потому не признана еще покуда та истина, что если поляк не может быть надежным подданным, оставаясь поляком в душе, то напротив, — для того чтоб грузин был хорошим русским подданным, он должен быть сначала хорошим грузином.

Изложенные недоразумения относятся исключительно к Грузии, т. е. к двум губерниям — Тифлисской и Кутаисской; но разнообразный Кавказ представляет еще другие, весьма важные для правительства вопросы. Первый из них — армянский.

Хотя армяне вместе с грузинами составляют единственные христианские племена в Азии, но с правительственной точки зрения их нельзя смешивать и относиться к ним одинаково. Существенная разница между ними — не в вере. В практической жизни оттенок между теми и другими так невелик в Закавказском крае, что очень многие армяне, особенно женщины, не знают догматического различия двух исповеданий и ездят покланяться грузинским святыням. Кроме того, в Тифлисе, составляющем общее средоточие обеих народностей, армяне в большинстве говорят между собой по-грузински, женщины же их даже не знают своего языка. Глубокое различие заключается в племенном характере и стремлениях. Армянское племя не воинственное, а торговое (или правильнее — умеющее добывать деньги всякими путями) и изворотливое, а потому число богатых армян постоянно растет, захватывает выгодные дела и влияет своими деньгами на администрацию, между тем как грузины беднеют; казенные школы, кроме заводимых ими на собственные деньги, переполняются армянскими подростками, не столько для учения, сколько для диплома, которым можно потом с выгодой воспользоваться. С другой стороны, армянская народность не ограничивается русскими пределами, как грузинская; она распространяется в Турции до Средиземного моря, вследствие чего армяне считают себя многочисленным народом, а некоторым из них это дает даже повод к мечтаниям о политической самобытности. Я видел (не теперь, а прежде) карту будущего армянского царства, напечатанную в Константинополе на фуляровых платках, включавшую в себя Астрахань и Крым. Понятно, что эти армянские мечтания, даже в самом скромном размере, не что иное, как бред; нет местности в свете, где армянское население составляло бы более трети и могло бы, при своей невоинственности, повелевать 2/3 мусульман иначе, как опираясь на русские штыки. Простой народ, конечно, чужд этой затеи, — и армянский сепаратизм, как политическое направление, неосуществим, даже при поддержке извне, и поэтому не опасен, не может выразиться никаким фактом, но как личное чувство он сбивает многих, внушает им настроение, нежелательное в русских подданных, и может при случае послужить орудием враждебных России иностранных интриг; поэтому правительство не должно относиться к такому делу безучастно.

Между кавказскими интеллигентными армянами образовались в текущее время две партии: так называемая «либеральная», полагающая будущность армянского племени в прочном единении с Россией, проповедующая поэтому верность общему отечеству; вторая партия исповедует втайне «сепаратизм», самостоятельную будущность племени. На эти две партии обращены теперь глаза всего рассеянного по свету армянства, и хотя в сущности они не более как литературные кружки, но от преобладания той или другой зависит, конечно, в известной степени дух, в котором воспитывается молодое поколение. Первая группа, казалось бы, нам сподручнее; но по привычному складу нашей администрации, она мало об этом знает (по крайней мере, недавно еще не знала); ее смущает название «либеральной партии», и если оказывалось до сих пор какое-либо (в сущности, почти бессознательное) давление русской власти на обе стороны, то оно было скорее в пользу второй. Например, органам обеих партий приходится по необходимости обсуждать армянские дела в Турции, причем «либералы» старательно выказывают плачевное положение своих собратьев за границей сравнительно с нашими; турецкие армяне, те, которые лежат сердцем более к сепаратистической тенденции, подстрекают Порту жаловаться на оскорбление, а наше министерство иностранных дел требует укрощения «либеральной» армянской печати. Очевидно, что министерство тут ни при чем; откуда ему знать эти местные дрязги, если кавказская администрация молчит о них? Армянские газеты недаром занимаются Турцией; там происходят теперь события, глубоко их смущающие, — обращение их соотечественников в большом числе в протестантство американской пропагандой, состоящей под покровительством Англии и Порты, вместе с политической интригой шейха Обейдуллы[88], проповедующего народное единение армян с курдами. По моему мнению, все явления эти, в сущности, нам не опасны: обращенных армян никогда не будет много, братство их и всех прочих с курдами окажется не чем иным, как союзом волков с барашками, а в отдаленных турецких областях всякое христианское население, какого исповедания оно бы ни держалось, никогда не будет ограждено своими покровителями от ножа соседей-мусульман и потому всегда встретит нас как освободителей. Вообще же, по отношению к этим стремлениям и этим партиям, все зависит от разумного, сознательного действия местной власти. Для этого нужно только, чтоб главный начальник края взял присмотр на себя или возложил его на доверенных людей, а не на закавказскую администрацию, руководствующуюся соображениями совсем иного свойства.

В общем итоге естественное отношение правительства к кавказским народностям определяется самой сущностью дела. Грузины составляют цельный народ, и правительство, для самого себя, должно смотреть на них как на народ, не смешивать их безразлично под общими формами управления с прочими кавказскими населениями, уважать их историческую гордость и предания. Армяне, конечно, многочисленны, но они не что иное, как торговое сословие Закавказья, или же отдельные клочки, разбросанные по краю, люди способные и трудолюбивые, которых следует поощрять в их роде занятий, не стесняя притом нисколько их весьма понятного племенного самолюбия, но предохраняя их от увлечений, которые бы могли завести их к собственной их беде за пределы, указанные невозвратной историей. На направление же их школ можно всегда воздействовать благотворно через верхний слой армянского городского населения.

Управление многочисленным мусульманским населением, составляющим 2/3 общего населения Закавказского края, не устроено, а только расстроено полувековыми преобразованиями (начиная с преобразования барона Гана), основанными не на понимании людей и страны, для которых они назначались, и не на общих государственных интересах, а на личном соображении их составителей о наилучшей администрации — на бумаге. Зрелые начинания государственных людей, каковы были князь Воронцов и князь Барятинский, введенные в жизнь, но не довершенные даже наполовину, только еще более спутали ее. Не касаясь общего положения дел, разъясненного в других записках, считаю себя обязанным высказаться о самом крупном начинании, обратившемся теперь уже в бесполезную и обременительную развалину, — о создании мусульманского землевладельческого дворянства. Не могу сказать положительно, какой целью задавался при этом начинании князь Воронцов, хотя цель сквозит сама собой; но князь Барятинский смотрел на него как на средство обрусить край в его высшем сословии, средство исторически уже оправданное в пределах бывших мусульманских царств казанского и астраханского, а потому энергически поддерживал виды своего предшественника. Ныне цель забыта, и дело представляется в таком положении: народные массы, лишившиеся половины своих земель и, разумеется, притоптанные беками, оттолкнуты от правительства; новосозданное дворянство, ничем не обязанное и никем не руководимое, не только не доставляет опоры русской власти, но стало очагом мусульманской нетерпимости и вожаком всех беспорядков в стране; а вдобавок, через несколько лет потом, нам же пришлось выкупать у беков угодья пожалованных им крестьян. Можно и, конечно, лучше было бы для нас управлять мусульманским Закавказьем, как чисто азиатской окраиной, думать прежде всего о безубыточности своего владения и об упрочении хорошего полицейского порядка в стране, не задаваясь мыслью о сращении ее с государством и не вводя в нее общерусских форм администрации; но когда раз это было сделано, то государственным людям, поставляемым во главе края, приходится по необходимости идти вперед, а не назад, подумать о создании туземной силы, скрепляющей эти области с империей, заменяющей отчасти штыковую охрану, без чего они остались бы навсегда бременем для России. Неоконченное начинание только умалило доходы и усложнило положение, а потому было бы совсем безрасчетно остановиться на полпути, увековечивая путаницу. При невозможности возвратить народу отобранные у него земли остается только идти к предначертанной цели и обрусить татарское землевладельческое сословие. Во всяком случае, обрусение, т. е. воспитание в русском языке, русских обычаях и русской службе, само собой положит непереходимую грань между этим сословием и сопредельными мусульманскими народами, сделает его незаметно орудием нашей власти в крае.