Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента - Гуревич Анатолий Маркович

Давно, будучи еще совсем юным, но уже принимая активное участие в работе добровольного оборонного общества «Осоавиахим», я познакомился с одним активистом городской организации этого общества. Мой новый знакомый носил военную форму, а на гимнастерке имел кавалерийские петлицы и три, как тогда говорили, шпалы, что соответствовало должности командира полка. В те времена воинских званий еще не было и знаки различия (кубики, шпалы, ромбы) носили в зависимости от занимаемой должности. Несмотря на значительную разницу в возрасте, мы подружились, и вот однажды, встретившись случайно на Невском проспекте (тогда проспект 25-летия Октября), полковник, так я назвал своего друга, спросил меня, как я отношусь к лошадям, к верховой езде. Я не постеснялся признаться, что лошадей я побаиваюсь, а верхом ездить даже и не думал. Рассмеявшись, он предложил мне навестить его в школе верховой езды «Осоавиахима», начальником которой являлся.

При посещении школы ее начальник повел своего юного друга по конюшне, где стояло немало лошадей. Каждая стояла в своем стойле, у которого висела табличка с именем. Меня попросили подойти к лошадям и погладить. Убедившись, что они ведут себя совершенно спокойно, я как-то сразу перестал их бояться. На этом дело не кончилось. Вскоре я приступил к занятиям в этой школе и даже увлекся верховой ездой.

Я думаю, всем понятно, что тогда я не мог и думать о том, что полученные совершенно случайно навыки в школе верховой езды в Ленинграде смогут пригодиться, и тем более во время моего участия в нелегальной работе за рубежом, о которой у меня в то время не было и мысли. Однако факт остается фактом, я начал принимать участие в ранних утренних прогулках верхом на лошади в Буа-де-ля-Камбр вместе с моими бельгийскими «друзьями».

Обычно, проскакав некоторое время на лошади, наездники направлялись в сторону расположенной в лесу закусочной, чтобы съесть несколько сандвичей, – на ломтике булки был довольно толстый слой очень густой сметаны, а на нем мелко нарезанный зеленый лук. Некоторые запивали эти сандвичи крепким черным кофе, но многие предпочитали какой-либо молочный напиток. После непродолжительного отдыха все седлали своих лошадей, и прогулка продолжалась.

В этой закусочной обычно встречались знакомые, друзья и вели веселые разговоры. Ивонн и ван дер Стеген часто представляли меня своим друзьям. После прогулок на лошадях, заканчивающихся обычно рано, все направлялись по своим делам, а я чаще всего спешил в университет. Разумеется, вначале все успевали заехать домой, чтобы переодеться.

Занятия в университете мне и нравились, и поражали. В зале, в большой аудитории собиралось довольно много молодых юношей и девушек. До выхода на кафедру профессора или просто лектора все вели веселые, шумные разговоры, смеялись, курили. Начиналась лекция, и шум в зале несколько стихал, а курение продолжалось. Из слушателей я один имел блокноты или тетради и вел какие либо записи. Некоторые студенты с нескрываемым удивлением посматривали в мою сторону.

В университете я тоже обрел «друзей» и даже иногда участвовал вместе с ними в довольно шумных пикниках на лоне природы, посещениях танцевальных площадок. Я внимательно присматривался к молодежи, но так и не мог себе уяснить, о чем она думает, чем живет и даже зачем ходит в университет. Забегая вперед, следует сказать, что я не смог окончить университет: война, коммерческая деятельность, начавшаяся работа разведчика не позволили получить высшее образование. Однако при сдаче очередных зачетов я получал всегда хорошие оценки, часто даже более высокие, чем мои сокурсники.

Польская кампания была быстро завершена. Отто, Кент и соратники переживали напряженный период не только в нашей разведывательной деятельности, но и в личной жизни, связанной с нашей легализацией. Конечно, по внешнему виду я продолжал быть при встречах с моими «друзьями» веселым и беззаботным. Мое проживание в пансионате было прервано совершенно неожиданно. Однажды Жермен, торжествуя и очень мило улыбаясь, решила, видимо, обрадовать меня, «уругвайца». Она сообщила совершенно конфиденциально, что в связи с развязанными гитлеровцами военными действиями в Польше эту страну покинул генеральный консул, мой земляк. Он должен был через несколько дней прибыть в Брюссель, и ему забронировали номер в пансионате.

Любому человеку могло бы стать понятным мое состояние после столь любезно полученной информации. Тем более что Жермен, не скрывая, несколько раз повторяла, что убеждена – проживание генерального консула в пансионате будет для него весьма приятным, так как встретятся земляки, Винсенте Сьерра сможет генеральному консулу составить компанию, и оба мы будем очень довольны совместным проживанием.

Встревоженный возможностью предстоящей встречи, которая могла бы разоблачить меня, Кента, я думал, что мне может помочь в данной ситуации. Веселясь, постоянно поддерживая теплые, дружеские отношения с Жермен и ее мужем, с сыном владельца пансионата и его женой, с самим профессором и его женой, я нет-нет, но поговаривал о том, что, возможно, по делам мне на некоторое время придется отлучиться в Швейцарию и во Францию. На этот раз я даже высказал Жермен мысль, что через день два решится вопрос о возможности моего вынужденного возвращения на «родину» или я буду вынужден перебраться подальше от Германии. Через два дня, собрав вещи, очень мило попрощавшись со всеми и обещая вернуться при изменении обстановки, я покинул пансионат, «переезжая во Францию», на некоторое время, пока не прояснится положение в Европе. Мой отъезд был воспринят с сожалением, но, конечно, с пониманием.

В действительности я переехал в отдельную квартиру, которую снял у мадам де Toe. Квартира была небольшая, но довольно уютная. Сама хозяйка жила в другой. Я точно не знаю, была ли она замужем, или у нее был просто роман с очень приятным среднего возраста мужчиной.

Между хозяйкой квартиры, её спутником и мною установились теплые отношения. Должен особо отметить, что меня, Винсенте Сьерра, рекомендовала мадам де Toe Ивонн. Кстати, уже до этого мы встречались с мадам те Toe в обществе Ивонн.

Не могу умолчать и тот факт, почему Ивонн меня решила рекомендовать мадам де Toe. Уже прошло некоторое время с того дня, когда сама Ивонн советовала мне прекратить мое проживание в пансионате, а, сняв отдельную квартиру, тем самым улучшить мою жизнь. Тогда я воспринял это как желание Ивонн устраивать встречи с нашими друзьями у меня на квартире, считая, что в пансионате они просто невозможны. Когда у меня возник вопрос о необходимости покинуть пансионат, встретившись с Ивонн и ван дер Сгегеном, я выразил согласие с предложением, высказанным ранее Ивонн, и решил снять отдельную квартиру. При этом, однако, я не мог не сказать, что мне неудобно покидать пансионат, гак как ко мне там очень хорошо относятся. Я даже спросил, не вызовет ли мой переезд в отдельную квартиру обиду у владельцев пансионата. Для большей убедительности сказал, что сейчас в связи с создавшейся обстановкой начали пустовать сдаваемые в пансионате комнаты. Мне посоветовали временно не говорить никому о том, что я съезжаю на квартиру. Так я и поступил.

Мадам де Toe и ее муж посещали меня, а я бывал у них. Хочу попутно подтвердить, что хозяйка принесла мне известную пользу и в моей разведывательной деятельности. Она относилась к Советскому Союзу далеко не дружелюбно, и, когда началась советско-финская война 1939– 1940 гг., у нес появилось желание принять в ней участие на стороне Финляндии. Много интересного мадам де Toe рассказывала не только о событиях в Финляндии, но и о том, что происходило в то время в Европе. Я мог понять, что она или ее «муж» бывают в весьма компетентных в этих вопросах обществах.

Эту главу воспоминаний хочется закончить не совсем приятными для меня фактами. Обо всем: о людях, с которыми у меня установились дружеские отношения (правда, их имена я не называл), о той пользе, которую все эти отношения приносили мне, с точки зрения не только моей легализации, но и в начальной разведывательной работе, – подробно докладывал непосредственно Отто или делал это через Анну. Вскоре мне показалось, что Отто меняет свое отношение ко мне. Возможно, ему было непонятно, как мне все, о чем я докладывал, удавалось.