Серебряная подкова - Джавад Тарджеманов

- С добрым почином, - кивнул соседу Лобачевский и вдруг сам откинулся на скамейке: леска дрогнула, из лунки вылетел и упал на снег окунь поменьше.

Сквозь тучи проглянуло солнце, и каждая крупинка свежего чистого снега засветилась нестерпимым блеском.

Алмазный иней покрывал яркие плавники остывающего на льду окуня. "Да, в каждом атоме скрыто солнце", - вспомнилось Лобачевскому изречение Руми. Он смотрел на леску и не видел ее. "Что же такое атом? Если в нем "скрыто Солнце", не похож ли на мельчайшую планетарную систему: в центре "Солнце" - ядрышко, а вокруг него, возбуждаемые притяжением, вращаются "планеты" частицы?.."

Леса уже выскользнула из руки.

"Однако расстояния, на которых там, в атоме, происходят события, малы непостижимо, почти нуль по сравнению с нашими земными размерами, поэтому и явления притяжения совсем иные... Значит, известные нам законы механики там бессильны... А если внутри атома Евклидова геометрия несправедлива? Если там должна быть своя, может быть, новая?.." [Замечательные высказывания Н. И. Лобачевского, что геометрические свойства пространства должны находиться в зависимости от материи и действующих сил, получили впоследствии обоснование в общей теории относительности А. Эйнштейна. Более того, после создания этой теории, давшей возможность извлечения атомной энергии, обеспечившей все необходимые расчеты, связанные с ее получением, выяснилось, что геометрия Лобачевского нужна и очень полезна при расчете сверхбыстроменяющихся скоростей элементарных частиц] Лобачевский, наклонившись над лункой, застыл неподвижно.

Хальфин с улыбкой посматривал в его сторону. "Хорошо, - думал он, удивительно хорошо. Наконец-то математик отдыхает по-настоящему. Глаз, как видно, с поплавка не сводит. Надо было бы давно привезти его сюда".

БУРЯМ НАВСТРЕЧУ

Первый день занятий в 1825/26 учебном году окончен.

За окнами вечер. На столе в кабинете Лобачевского строгий порядок. И сам Лобачевский стоял около стола строгий, подтянутый, каким его привыкли видеть окружающие. И все-таки случись кому войти в это время в кабинет сразу ощутил бы он перемену. Слишком неподвижен хозяин кабинета, слишком пристален взгляд его, устремленный на пачку листов синеватой бумаги.

Ровные строчки, мелкие четкие буквы. Нет сомнений - это рукопись, переписанная набело. "Новые начала геометрии". Тщательность рисунка заглавных букв на первой странице утверждает: огромный труд закончен.

"Дело всей жизни", - говорят суровые глаза, которые, казалось, одни живут на застывшем, окаменелом от страшного напряжения лице.

Никто не нарушает молчания. С глубоким вздохом Лобачевский подошел к закрытому окну и, как это делал в минуты сильного напряжения, прислонился лбом к холодному стеклу.

- Да, - кивнул он своему отражению и, повернувшись, опустился на диван.

Сейчас необходим был Симонов, единственный, кто в полной мере оценил бы значение труда, заложенного в этой рукописи. Но вот уже два года с лишком длилось его путешествие по далеким странам, а Лобачевскому сейчас, как никогда, нужен был надежный друг и собеседник. Богословы, медики, ботаники - многие ученые коллеги университета поражали его неспособностью перейти границы своих специальных знаний, возвыситься до широких научных обобщений. Друг-естествоиспытатель - вот кого ему недоставало. "Истина рождается в споре", - вспоминал он старое изречение. Но споров, больших и серьезных вести было не с кем.

Вечером 21 августа пришел конец ожиданию. Симонов приехал, но, к сожалению, не один. С ним, как гром среди ясного неба, в Казань пожаловал, впервые за шесть лет сам попечитель учебного округа Магницкий.

На следующее утро была назначена встреча всех преподавателей и студентов с его превосходительстом. Попечитель явился в университет в полной парадной форме - с широкой орденской лентой через плечо. Новый актовый зал сиял до зеркального блеска натертым паркетом и хрустальными люстрами. Студенты в темно-синих однобортных мундирах, при шпагах на черных муаровых лентах застыли ровными рядами. У каждого треугольная шляпа на согнутой под прямым углом левой руке. Ученые и чиновники университета "имели счастье" представиться его превосходительству и были приняты милостиво. Попечитель соизволил также осмотреть новую университетскую церковь и прочие помещения главного здания, с мощными колоннами, всего лишь неделю назад полностью отстроенного и "приведенного к совершенной отделке". Затем состоялся не менее торжественный прием представителей городской и губернской знати. Магницкий был со всеми любезен и при случае не упускал возможности помянуть о своих дружеских отношениях с могущественным Аракчеевым.

Лобачевский при этом не присутствовал: сославшись на головную боль, он до самого вечера просидел в своем кабинете за книгами. Когда же церемониал, разыгранный Магницким, был завершен, оделся и, прихватив драгоценную рукопись, поспешил на квартиру Симонова.

Тот сидел на софе и, завидев друга, стремительно поднялся ему навстречу. Они обнялись и так стояли молча, не в силах произнести ни слова.

- Соскучился я по тебе, Николя! - воскликнул наконец хозяин. - Ей-богу, соскучился. Ну, а ты, огонь попрежнему? Садись, рассказывай. Как живешь? Алексей?

Матушка?.. У меня для тебя новостей гора! - И, повернувшись к двери, он крикнул: - Вина! Самбго лучшего, французского. И фрукты. Живо!

- Постой, постой, - смеялся Лобачевский. - Ты чтото из похода горячей меня вернулся. У меня тоже есть новости. Но сперва дай послушать.

Симонов согласился. Ему не терпелось удивить своего друга рассказами. Но сначала надо выпить. Вино, проворно внесенное служителем, действительно было превосходным.

- Из Петербурга мы с профессором Купфером выехали 11 июня 1823 года, начал Симонов. - Были в Кенигсберге, в Дрездене, в Праге. И везде посещали обсерватории, все научные учреждения. Хватались там за малейшие возможности узнать как можно больше. Изумительное путешествие!

Симонов поднял бокал вина и посмотрел его на свет.

- Чистый рубин!

Затем покосился на Лобачевского. Но тот уже отставил свой наполовину опорожненный бокал и неторопливо распутывал одной рукой завязки принесенной им синей папки.

Симонов тоже отставил вино.

- В Саксонии даже знаменитые Фрейербергские рудники осмотрели, продолжал он. - И осмотрели наиподробнейше. Ибо кто может предугадать, не будут ли эти сведения для государства нашего полезны.

Лобачевский наклонил голову, соглашаясь, но с некоторым нетерпением; тесемки уже были развязаны. Симонов, не заметив этого, продолжал:

- И вот, наконец, Вена. И, знаешь ли, кто меня встретил?..Ну, разумеется, Литтров! Наш дорогой Литтров, директор Венской обсерватории. Такой же, не переменился.

И представь! Скучает по Казани. Две недели, пока мы там были, то и дело расспрашивал о Казанском университете. Кто над чем работает и кто как живет. А уж помощь оказал неоценимую: с лучшими мастерами нас познакомил, сам уговорил и, чтобы все приборы нам были сделаны в срок и лучшего качества.

Лобачевский признался:

- Мы его тоже не забываем...

Но воспоминания увлекли Симонова дальше.

- Париж, Николя! Не буду сейчас и пытаться передать содержание лекций, кои довелось мне там прослушать. Назову только имена: барон Гумбольдт, Араго, Фурье, Пуассон, Ампер, Бувар, Лежандр, и то еще список не полный, столько было встречено славных ученых... При опытах и наблюдениях присутствовал самолично. В Париже издали мой математический этюд и некоторые наблюдения, сделанные в кругосветном плавании. От барона Гумбольдта имел рекомендательные письма к итальянским и немецким ученым тоже не малой известности.

Время близилось к полуночи, но друзья этого не замечали. Симонов то садился, то вставал и прохаживался по кабинету, увлеченный потоком воспоминаний.

- Из Парижа все приборы для нашего университета быстро были направлены в Петербург. А венские заказы задерживались. Мне об этом печалиться нужды не было:

в ожидании, как свободный путешественник, посетил я Женеву, Милан, Турин, Флоренцию, Рим, Неаполь и через Венецию и Триест вернулся к Литтрову, там все было готово. И мало того: милейший Литтров самолично подверг испытанию качество заказанных инструментов: полуденный круг, универсальный инструмент Рейхенбаха и прочее. Все оказалось наилучшего качества... Да, вот еще, тебе сюрприз оттуда...

Симонов подошел к столу, вынул из портфеля два томика в бумажном переплете и протянул их Лобачевскому.

- Тебе, Николя. Милый наш Литтров передал свой новый труд и сердечный привет.

Лобачевский проворно встал и почтительно, двумя руками принял подарок.

- "Populate Astronomie" ["Популярная астрономия" (нем,)], - прочитал он вполголоса.

Ниже - аккуратным немецким почерком написано:

"Herrn Prof. Lobatschewski von seinem alien guten Freund.

Ich wunsche herzlich dass es Ihnen immer recht gut sein moge.