Серебряная подкова - Джавад Тарджеманов

"Herrn Prof. Lobatschewski von seinem alien guten Freund.

Ich wunsche herzlich dass es Ihnen immer recht gut sein moge.

3. VI. 1825. Wien. I. I. Littrow" ["Г-ну профессору Лобачевскому от старого доброго друга.

Я сердечно желаю, чтобы Вам всегда жилось хорошо. 3.VI.1825.

Вена. И. И. Литтров" (нем.)].

Лобачевский долго смотрел на знакомый почерк своего учителя.

Тишину прервал Симонов.

- Вот науки отец, которого должны мы взять за образец, - улыбнулся он, перефразируя слова Чацкого.

- Читал? - оживился Лобачевский, положив книги на соседний стол. - Где удалось? В Петербурге?

- Да. У Салтыковых читали.

- И с Грибоедовым познакомился?

- Нет, не пришлось. Он у Ермолова, на Кавказе.

А что? Значит, и здесь "Горе от ума" известно?

- Как же. В списках по рукам ходит... У нас ведь, знаешь, и в искусстве-то вольного слова не терпят.

Но Симонов уже вернулся к заграничным впечатлениям.

- Здесь Грибоедова тайком читают, а в Париже в литературных и музыкальных салонах - такая свобода мысли! Кого я только не встречал там: Стендаль, Пикар, Паэр, Вейгль, Клементи, Россини. Оперные театры повсюду, а в Италии, казалось, сам воздух поет. А скрипач Паганини!

Слыхал? Твой тезка, Никколо. Прямо-таки волшебник!

Слушая игру его, я впервые почувствовал, какой неведомый и дивный мир будущего живет в настоящем. Стендаль в своей книге называет Паганини первой скрипкой Италии, если не величайшим скрипачом всего мира.

Часы пробили два раза.

Лобачевский поднялся.

- Пора, - сказал он. - Я принес тебе свою работу. Но говорить о ней пока рано. Сначала прочти, подумай. И не торопись. Для меня это сейчас очень важно...

- Да, да, - рассеянно кивнул Симонов и ловко перебросил папку на стол, не раскрыв ее и не прочитав заглавия. - Кстати, - сказал он у порога, Магницкий заметил твое отсутствие на сегодняшнем приеме. Распорядился установить неусыпное наблюдение за нравственностью профессора Лобачевского, зараженного излишним высокоумием и гордостью... Постой, постой, - расхохотался он, заметив, что Лобачевский гневно повернулся к нему. - Ты еще не все дослушал: наблюдение возложено им на твоего покорного слугу. А посему не откажи, посоветуй оному Лобачевскому быть в словах осторожным и в делах осмотрительным. Особенно когда придется выздороветь и к его превосходительству явиться...

- Но я не хочу его видеть.

- Придется, Николя, - вздохнул Симонов и, крепко пожав руку, сам проводил его до крыльца.

Лобачевский шел домой задумавшись. Да, он рад был удаче, выпавшей на долю друга. Но сам друг, казалось ему, в чем-то изменился... Барон Гумбольдт... Почему, рассказывая об этом великом ученом, он прежде всего вспомнил его титул?.. И рукопись, не развернутая, небрежно брошенная им на стол... Что бы это значило?

На следующее утро, так и не явившись к его превосходительству попечителю "засвидетельствовать свое почтение", Лобачевский, точно в назначенное время, вошел в математическую аудиторию университета. Согласно расписанию он должен был читать лекцию по геометрии. У студентов его лекции почти всегда вызывали живой интерес.

Но эта лекция была не просто интересной: она показалась необычайной.

- Господа, - заявил Лобачевский, - всем известно, что в геометрии теория параллельных до сих пор оставалась несовершенной. Тщетные старания со времен Евклида заставили меня подозревать, что в самих понятиях еще не заключается той истины, которую хотели доказать ученые.

Подобно другим физическим законам, проверить ее могут лишь опыты: каковы, например, астрономические наблюдения...

В коридоре послышались шаги. Стены коридора отозвались гулом, который усиливался по мере их приближения.

Дверь аудитории наконец распахнулась: на пороге стоял Магницкий, из-за плеча которого выглядывали ректор Фукс и временно исполняющий обязанности директора - Никольский.

Студенты поспешно встали.

- Здравствуйте, господа, - сухо проговорил Магницкий. Ответив на поклон Лобачевского небрежным кивком, он подошел к мягкому креслу около кафедры и, важно усаживаясь, проронил: - Прошу вас, продолжайте, господин Лобачевский.

В аудитории сохранялось полное молчание. Но вот Лобачевский поднял голову.

- Садитесь, господа, - сказал он спокойно, будто ничего не произошло. Итак, главное, к чему пришел я с предположением зависимости линий от углов, допускает существование геометрии в более обширном смысле, чем представил ее нам Евклид. В этом пространном виде я даю науке название Воображаемой геометрии, в которую как частный случай входит геометрия употребительная. Потому Воображаемая, что существование ее в природе пока не доказано... Пока!

Последнее слово прозвучало как вызов. Так оно и было всеми понято. Притихшие студенты незаметно, искоса посматривали на бледное лицо Магницкого.

Лобачевский продолжал:

- Да, новая геометрия существует пока лишь в нашем воображении. Мы знаем, что в науке ни одна физическая теория не возникала сразу в совершенном виде. Лаплас прав: успехи достигаются только теми учеными, в которых мы находим счастливое сочетание большой строгости в мышлении, тщательности в опытах и наблюдениях с могучей силой воображения. Ибо в падении яблока увидел необычное лишь один человек - Исаак Ньютон.

Лобачевский посмотрел на студентов. Они застыли.

Карандаши не шуршат по бумаге. Все только слушают. Но слышат ли?

- Приближаясь к незнакомому городу, - снова заговорил он, - мы сначала угадываем, словно в тумане, лишь общие контуры зданий. Ближе, ближе, и вот уже все большие подробности открываются нашему взору. Не так ли обстоит дело и с Воображаемой геометрией: все яснее видится она моему взору, вот уже и крайние улицы предстают в моем воображении. Мы уже, вооруженные телескопами, стоим у порога Вселенной. С помощью микроскопа начинаем постигать великую тайну и другого мира, по крайней малости своей доселе бывшего сокрытым.

И в мире этом, безмерно малом, возможно, действуют свои законы, равно как и в неизмеримых просторах Вселенной.

Так пока воображение прокладывает путь науке...

Аудитория замерла. Рядом с Никольским появился его секретарь и, стоя, что-то поспешно записывал.

- Если бы открытие мое не принесло другой пользы, кроме пополнения недостатка в начальном учении, - смягчил свою речь Николай Иванович, - то, по крайней мере, внимание, какое постоянно заслуживал этот предмет, обязывает уже меня к изложению более подробному. Начну с разбора теорий, доныне существующих. Однако приступим к этому после перерыва, - договорил он и, сойдя с кафедры, направился к Магницкому.

Тот величественно поднялся и ждал, опираясь на спинку директорского кресла.

- Как сегодня ваше здоровье, господин профессор? - осведомился он, легким наклоном головы отвечая на поклон Лобачевского.

- Благодарю, ваше превосходительство, сегодня чувствую себя несколько лучше.

- Господин Лобачевский, пройдемте в кабинет, - пригласил Магницкий и несколько посторонился, как бы уступая дорогу.

Молча вышли в полутемный коридор, откуда вели двери в комнаты.

- Господин Лобачевский, - начал попечитель еще более торжественно, когда вошли они в профессорскую, - осмотрев столь великолепные здания, под вашим руководством воздвигнутые, получил отменное удовольствие. К сожалению, того же не могу сказать о только что мною выслушанной лекции вашей. Сия лекция исполнена была дерзостных мыслей и в корне противоречит божественному откровению. Вы слышите? Про-ти-во-ре-чит, - подчеркнул он, слегка постукивая кончиками пальцев по спинке стула и как бы усиливая тем впечатление от сказанного.

Лобачевский слушал молча. Рука его на мгновение потянулась к привычному для нее месту - за бортом сюртука, но тут же опустилась вниз.

- Единственно пользы вашей ради, - продолжал Магницкий, - советую вам, господин Лобачевский, посещать лекции вашего друга профессора Симонова. Он первый из наших астрономов рассматривает свою науку с единственно правильной точки зрения, искореняя в умах слушателей пагубные мысли, противные священному писанию. Известно, что иные авторы распространяют заблуждение, высказанное в "Механике небесной", представляя мироздание подобным некоей машине, раз навсегда созданной и заведенной. Сия пагубная мечта составляет основание новейших философских систем, допускающих эфирный материализм. Не так ли?.. Вы, господин Лобачевский, тоже в стремлении к славе знаменитого математика переходите границы, указанные священным писанием. Вы...

Негодование помешало Магницкому продолжать. Пальцы его не переставали барабанить по спинке стула.

- Помните, - внезапно повысив голос, предупредил попечитель и резко толкнул от себя стул, - преуспеяние вате по службе отныне будет зависеть от вас, и я сам беру на себя должное о том наблюдение. А вы, господин ректор, - повернулся он к Фуксу, - до сих пор не соизволили мне представить на текущий год конспекты лекций профессоров и адъюнктов. Уверен, вам придется горько раскаяться в столь легкомысленном небрежении...