Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

– Ты, отче, глаголешь, яко наши старцы, кои кощуны на Новый год поют.

Иоаким оторопел, не сдержавшись, скомкал плавную речь, заговорил горячо, с восклицаниями.

– Слово божие я разъясняю, дабы знали вы, как донести его до людей. А кощуны – то святотатство. Бог един, а боги языческие – то бесы, идолы бездушные. Прославлять их – значит надругаться над Отцом нашим Небесным. Кощуны – то зловредное надсмехательство над Богом единым. Как слово божие с ним сравниваешь?

Добрыня усмехнулся снисходительно.

– То ваше, попов дело. Наше дело привести людей к покорности, чтоб каменьями вас не закидали, речи ваши слушали.

По снисходительной усмешке, тону, с которым тот разговаривал со священнослужителями, поведению воеводы понимал епископ: нет в Добрыне благоговения и трепета пред священством. Да истинно ли верует сей дюжий муж, коего судьба выбрала в проводники слова божьего? Горазд Добрыня и в брани, и за столом пиршественным. И меды пьёт полными чашами, и за прибаутками в карман не лезет. Но сие и простому людину доступно. Добрыня же – муж державный, разумный советчик своему князю, с пользой обмысливает дела Земли и князя. Так кто же он, истинно ли верующий, или лицедей, облёкшийся в новую веру, как надевает доспехи ратник, выходя на битву, а после битвы снимающий их с себя за ненадобностью?

Не за синекурой по призыву киевского князя отправился корсунский епископ на Русь, но на подвиг. Примером для жизнедеятельного священника были святой апостол Павел, святой Климент, учители славянства Кирилл и Мефодий. Сии мужи не алкали выгод, не поддавались слабостям греховной плоти, но жили ради духа. Жизнь их была подвиг, ибо невзирая на тяготы и лишения, коими полно пребывание вдали от городов в пустынях среди полудиких племён, несли язычникам слово божье. Те тяготы, легко объяснимые, усугублялись притеснениями властелинов и князей земных, также и кознями недоброжелателей из числа священства, погрязшего в гордыне и догмами прикрывающего отступления от истинной веры. Иоаким, пробыв на Руси неполных два месяца, уже полюбил русичей. К тому душа его была заранее предрасположена, узнавание же обратило предрасположенность в искреннюю привязанность. Се был деятельный народ, гораздый на придумки, вовсе не живущий чужим умом. В Империи жизнь застыла столетия назад. Время течёт, а в Империи ничего не меняется. Правду говоря, не любил столицу Империи, та нелюбовь была взаимной, и потому молодой священник, опасаясь происков недругов, почёл за благо перебраться в Херсон, подале от недрёманного ока иерархов. Может, россказни про звероватых, тупых русичей – то напраслина, дабы оправдать свои неправедные дела против них, дескать, что возьмёшь с сих полузверей, они и чувств человеческих не имеют. И сей мудрый и сильный, как мнилось Иоакиму, народ, пребывает в бесовских тенетах, живёт, не зная правды божией. Потому надобно поскорей просветить его, поведать правду божию. Мыслилось Иоакиму, что осиянная светом божиим, верою Христовую, Русь превзойдёт дряхлую, закосневшую Империю. И уставший от дороги, дум епископ засыпал с тихой улыбкой на устах. Сны приходили светлые, радостные. Стоит он на возвышении на огромной площади, проповедует слово божие, и жители новгородские с умилением внимают ему. Он умолкает, и в тот же миг раздаётся звон симандр. Звон плывёт над площадью, и жители устремляются в церковь.

Колёса возка попали в колдобину, Иоаким вздрогнул и очнулся от дремоты. Но нечувствительный толчок вывел епископа из сонного забытья. Весь путь колёса возка прыгали по рытвинам, обнажённым корням могучих деревьев, и честной отец свыкся с тряской. «Руський человек Правь славит, то руському человеку любо». Мысль эта, некогда высказанная невежественным рабом-славянином, всплыла в бодрствующей памяти, когда в сновидениях епископа раздался звон симандр, и на Иоакима снизошло озарение. С Ратибором он познакомился более года назад, через некоторое время после прибытия в Херсон. Был Ратибор стар, хром, с рубцами жестоких побоев на теле. Молодому священнику запала мысль отправиться на Русь. Укрывшись от константинопольских интриг в Херсоне, окунулся в вязкое захолустье. В Константинополе не было друзей. Там были недруги тайные и явные, были союзники на час, на месяц, на год. Союзниками становились, дабы достичь каких-либо взаимных выгод, для сего требовалось убрать с дороги, свалить обладателя этих выгод. Имперские чиновники, от низших до высших, предавались тайному разврату, опускаясь до содомского греха. Не отставали от них и церковные иерархи, зримо проповедующие воздержание, но тайно потворствующие извращениям собственной плоти. А лупанары, позорище христианнейшего государства? Содержатели непотребных девок живут припеваючи. На грехе богатеют, и никто сквернавцев от церкви не отлучает. Лицемерие, ставшее вторым лицом Империи и Церкви, коробило Иоакима, истинно веровавшего в заповеди Христа, житие святых апостолов. В Херсоне, не опасаясь доносов, гибельных обвинений в ереси, вёл отрадные всякому просвещённому человеку учёные беседы об Аристотеле, Платоне, Сенеке, Филоне. Но то были разговоры, хотя и симпатичные для души, но всего лишь разговоры. Молодая же энергия требовала применения. Покойные, усладительные разговоры с просвещёнными единоверцами чередовались с мучительными беседами с варваром Ставком. Варвар свободно говорил по-гречески и был весьма начитан. Знания его были обширны, но разрозненны. Стремясь к вершинам, варвар пренебрегал элементарным. После первой беседы, случившейся нынешней зимой, Иоаким понял своего нового, неожиданного знакомца. Русич искал истину, искал бога, обретал, разуверялся, страдал душевно. Делясь сомнениями, обязательными спутниками пытливого ума, говаривал Ставк такое, за что в Константинополе содрали бы кожу, посадили на кол, прижигали железом, посыпали солью развёрстые раны. Иоаким был мыслящим человеком, догматиков презирал и чурался как воинствующих тупиц, вредящих вере и обращению язычников. Мало заставить крест поцеловать и в воды окунуться, надобно, чтобы душою принял. Душа же насилия не приемлет.

– В руських ведах записано, – наивно рассуждал варвар, – до рождения света белого мир окутывала кромешная тьма. Наш прародитель Род был заключён в яйце. И вот Род родил из себя Любовь, и силою любви разрушил темницу, и мир наполнился любовью. Апостол Иоанн пишет, что в начале было Слово, и то Слово было у Бога. И всё через него пошло. Может, то слово было слово любви? Руський Род и христианский Господь суть единый бог, коего разные народы по-разному рекут?

Много бесед вели епископ и клирик. По речам, по обличию просвещённого варвара – ранней седине, прозрачной печали в глазах – понял Иоаким: всю свою жизнь будет искать русич бога, но так и не найдёт его, ибо его Бог – Правда.

Отправляясь в недра незнакомой страны, требовалось знать хоть что-то, помимо небылиц и россказней, о населяющем её народе. Так Иоаким познакомился с Ратибором, рабом херсонского купца. Купец, видя интерес священника к дряхлому рабу, сказал:

– Я б его тебе так отдал, толку от него никакого не стало, ест только, так задарма отдай – люди засмеют.

Посмеявшись, сговорились на небольшой цене, и Ратибор в очередной, теперь уже последний раз, сменил хозяина.

История Ратибора была проста. Когда-то ещё молодому парню шею обвила петля степняка, и для незадачливого русича начались мытарства. О его стремлении к воле говорили рубцы на теле и сломанная нога, но судьба была жестока.

Ратибор понимал по-гречески и учил своему языку нового хозяина. Кроме изучения языка, вели беседы о вере и нравах русичей. Так Иоаким узнал о Яви, Нави и Прави. Что удивило священника, в Нави, загробном мире русичей, не было ада. Был Ирий, в котором блаженствовали души языческих праведников, но грешники не получали вечных мук.

– Если для вас смерть предпочтительней рабства, что ж ты не умертвил себя? – спросил как-то не без иронии. – Ведь по вашей вере наложить на себя руки не есть смертный грех.

– По нашей вере, – отвечал Ратибор, – кем перейдёшь в Навь, тем навеки и останешься. Потому не могу себя жизни лишить. Воли добьюсь, тогда и помру.

Иоаким сильно сомневался, что старик собственными силами обретёт свободу, и, повинуясь душевному порыву, взял раба с собой на Русь. Добравшись до Киева, объявил Ратибору, что отпускает его на свободу. Ратибор, потерявший родных и близких, уже малоспособный добывать самостоятельно пропитание, остался при епископе в услужении.

Теперь припомнилась одна из бесед об обычаях русичей. Русичи Правь славят, так надобно объяснить, что правая греческая вера и есть Правь. Тогда новая вера войдёт в их души, и придут они к Отцу Небесному искренно, прилепятся к Нему душою.

Епископ корил себя, что не бывал на «бесовских капищах» до их разорения. Бывал лишь на пожарищах. Огонь уничтожал всё, и идолов, и храмины, а вместе с ними и таинственные дощечки, берёсты, на которых были записаны древние знания русичей. Только необразованный, упрямый слепец может уничтожать знания, видя в них лишь препятствия для осуществления своих идей и замыслов. Но как он мог воспрепятствовать погромам? То, по наущению священства, приказывал вершить князь. На князя же епископ влияния не имел. Анастас же, первый советчик князя в духовных делах, требовал расчищать место для новой веры. В Новгороде не будет ни князя, ни Анастаса, и никоим образом нельзя допустить новых погромов.