Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков - Георгий Андреевский

Однажды проверяющие заглянули ночью в трактир Акимова на Сокольническом шоссе. Их привлёк туда свет в одном из окон. Оказалось, что горело окно кегельбана. Хозяин трактира заявил, что играл там с друзьями, однако друзей его нигде не было. В бильярдном зале бильярд был превращён в постель, на которой спали двое служащих трактира. На полу, в бильярдной же, спали две женщины, которые рассказали о том, что их сюда пригласил швейцар с приятелем для совокуплений, но только что они выпрыгнули в окно.

Да, в нелёгких условиях русские люди вели свою половую жизнь, и нет ничего удивительного в том, что у нас столько психопатов на этой, далеко не ровной, почве. И всё же случайные связи украшали тусклую и однообразную жизнь москвичей. Характерно, что ни одна из проверок не обнаружила среди женщин ни одной проститутки. Во всяком случае, в актах проверок на этот счёт нет никаких указаний.

Став проституткой, женщина должна была зарегистрировать свою профессиональную принадлежность, сдав паспорт, если он у неё был, и получить «жёлтый билет», как тогда говорили, а вернее, книжку, на первой странице которой указывались её имя и происхождение. Чтобы вернуться к нормальной жизни, оставив свой промысел, надо было добиться разрешения обер-полицмейстера. Отцу одной из проституток, отставному рядовому Артемию Васильеву, для того чтобы вернуть дочь к нормальной жизни, пришлось писать ходатайство на имя московского обер-полицмейстера с просьбой «о возвращении к нему дочери его, Натальи Артемьевой, находящейся в доме терпимости, и об увольнении её из разряда проституток под личное его поручительство». После того как полиция собрала сведения, свидетельствующие «о прекращении ею за последнее время промысла развратом», Артемьева была «исключена из разряда женщин „вольного обращения“» и отдана на поручительство отцу.

Подобные строгости объяснялись, в частности, тем, что проститутки состояли не только под полицейским, но и под медицинским надзором, так как являлись распространителями венерических заболеваний. Времена, когда существовала Драчёвка, для тех, кто вёл медицинский надзор за проститутками, имели свои преимущества, поскольку проституция в основном была сосредоточена в одном районе. Здесь же, в Сретенской части, на Драчёвке, жило и большинство проституток-одиночек Было подсчитано, что количество половых сношений у проституток в публичных домах превышает количество таковых у тайных проституток и одиночек в пять раз. На одну проститутку в доме терпимости приходилось в сутки до тридцати сношений. Согласно докладу Московской городской управы по вопросу об организации надзора за проститутками от 10 октября 1887 года, врачебные осмотры проституток производились в полицейских домах: в Сретенском, Яузском и Хамовническом. В первом из них осматривалась тогда главная масса проституток На 1 января 1887 года личный состав проституток в этих местах насчитывал 2998 особ.

С проститутками у городских властей возникало немало проблем. Когда толпа их ежедневно топала на медицинский осмотр, обыватели плевались и не выпускали детей на улицу. К тому же эти дамы по дороге к врачу так и норовили заглянуть в какой-нибудь кабак, погребок или пивную, так что на осмотр часто являлись пьяными. Нередко больные проститутки на осмотр вообще не являлись, а вместо себя посылали со своей книжкой своих здоровых подруг, пользуясь тем, что в то время в документах не было фотографий. Получив в своей книжке отметку о том, что здоровы, они спокойно продолжали трудиться на ниве наслаждений. Отметка в книжке им обычно была нужна для того, чтобы избавиться от обязательного отправления в больницу. Потом эти смотровые книжки с отметками врачей они предъявляли своим клиентам, когда те, опасаясь заразы, требовали у них гарантий безопасности.

Бывало, впрочем, что и здоровые проститутки, кто от стеснительности, кто от лени, нанимали других женщин для прохождения осмотра. Нельзя забывать, что в проститутки шли не только распущенные и развратные женщины. Немало было тех, кто шёл на это для того, чтобы не дать умереть с голода себе и своим близким. Медицинский же осмотр этих женщин проходил, как говорится, в общей очереди с «нормальными» женщинами, без учёта их самолюбия и естественного желания не разглашать род своей деятельности при посторонних. К тому же осмотры эти проводились мужчинами. Правда, времени на нормальный осмотр у мужчины-врача и не было. Ежедневно на пункт осмотра являлось 230–250 женщин, в то время как врач за три часа работы мог осмотреть не более шестидесяти-семидесяти, так что толку от таких осмотров было немного, тем более что никакие анализы при этом не делались. Осмотр производился с помощью одного зеркала, которое не всегда мылось, а потому само нередко служило источником заражения. Если врач обнаруживал заболевание, то проститутку препровождали в больницу под конвоем.

Авторы доклада «в видах некоторой льготы для проституток, принадлежащих к высшему разряду, а также и в видах справедливой пощады женской стыдливости» предлагали проводить осмотры женщин «как можно менее публично, назначив для этого особый пункт или хотя бы особое отделение в здании, с особым подъездом, используя при этом женский врачебный персонал». В докладе также указывалось на то, чтобы в больницы заражённых проституток сопровождали лица, «штатское платье которых будет менее шокировать проституток». Это было сказано не случайно. Когда полиция вела по какой-нибудь центральной улице города группу проституток в больницу или на медосмотр, грубые и бессердечные люди кричали им вслед всякие оскорбления. Проститутки огрызались. На улице создавалась ненормальная обстановка, которая не способствовала ни борьбе с проституцией, ни общественному спокойствию, ни, что было тогда особенно важно, борьбе с венерическими заболеваниями. Сифилис в Москве распространялся, а лечить его было нечем. Врачам удавалось убирать лишь некоторые его внешние признаки. Заболевшему сифилисом оставалось ждать, пока у него провалится нос, вылезут волосы, начнётся зловонный насморк, сухотка спинного мозга и пр. Сифилис передавали будущему поколению в виде наследственных аномалий.

Последние полосы газет тех лет пестрели объявлениями врачей такого рода: «Секретные венерические и накожные болезни лечит специально врач Шендфельд от 10 до 1 часа и от 4 до 7 в. Газетный пер. д. Голяшки — на, 4-й подъезд от Тверской, у церкви Успения, кв. 31» или: «Болезни сифилитические и мочеполовые (бессилие — электричеством) специально лечит врач Гефтер, Кузнецкий Мост, дом Юнгера» и т. д.

А жизнь, несмотря ни на что, продолжалась, и мещанки с презрением смотрели на проституток, проститутки высшего разряда с пренебрежением смотрели на проституток среднего разряда, а те, в свою очередь, небрежно отзывались о третьеразрядных проститутках. У всей этой пирамиды было и своё дно, ниже которого только горели костры преисподней и были слышны стенания мучеников. В каком-нибудь трактире, где при входе обдавало смрадом, от которого можно было задохнуться, среди мрака и гула хриплых голосов за грязными столами сидели опустившиеся женщины. Замызганные, оборванные, с синяками и кровавыми подтёками на опухших лицах, а то и с проваленными от сифилиса носами, они напивались и грязно ругались хриплыми голосами между собой и с оборванцами-сутенёрами, живущими за их счёт, которые их били и терзали.

Здесь женщины не имели ни «жёлтого билета», ни угла, здесь их безнаказанно можно было ударить и даже убить. На Ильинке, в доме Смирновой, в конце XIX века находился притон «Картуз». Назвали его так потому, что хозяйка его имела картузное заведение на втором этаже дома. На Тверской стоял большой дом Шерупенкова, выходящий на Камер-Коллежский вал, на Тверскую и Лесную улицы. В нижнем этаже его находился трактир Баженова, известного под кличкой «Воронцова». Это был самый главный притон для местного люда. Мастеровые, карманники, проститутки толклись на тротуаре вокруг Шерупенковского дома и приставали к прохожим. Место это называлось «биржей живого товара». А рядом, на Камер-Коллежском валу, стояла так называемая «Никифоровская крепость». В ней находились «квартиры» для проституток За комнату они платили 3 рубля в месяц. При квартирах этих были ещё каморки, сдающиеся днём за 10 копеек, а на ночь — за 30–50 копеек В этих каморках всю ночь шло пьянство. В Лефортове красой нор и трущоб, а также тайным притоном шулеров и проституток являлись меблированные комнаты «Нидерланды».

Проститутки не только заполняли кабаки и притоны. Часть их околачивалась возле бань, ожидая приглашения в номера. Письменным свидетельством, подтверждающим этот факт, служит рапорт полицейского чина, выследившего использование хозяином принадлежащей ему бани в качестве притона разврата. В рапорте на имя начальства полицейский писал: «В ночь на 9 сентября при осмотре номерных бань, содержимых в доме Мезенцевой, 2-го участка Пятницкой части крестьянином Стрельцовым, в одном из номеров оказался мужчина с женщиной, впущенные для непотребства, а в другом публичная женщина, которая объяснила, что она в числе других приглашена в бани самим содержателем для приезжающих мужчин и пребывает там более недели. На другой день в 5 часов утра вновь был произведён осмотр бань и в разных номерах были найдены семь мужчин с женщинами, впущенные туда за плату с разрешения содержателя для непотребства». За подобные нарушения полиция вполне могла закрыть баню. Подвергались суровому штрафу и хозяева меблированных комнат «за предоставление их для полового сношения». Однако всё это мало помогало. Хозяева чаще всего откупались от полиции, а спрос на разврат и его предложения делали своё дело.