Санкт-Петербург – история в преданиях и легендах - Наум Синдаловский

Не станем смеяться и над этим. Напомним, что есть легенда о намерении Александры Федоровны после смерти Распутина «устроить нечто вроде мемориальной квартиры» в доме 64 по Гороховой улице, где жил и «излечивал от похоти» суеверных представительниц высшего света неутомимый старец.

В этой обстановке Россия неумолимо приближалась к 1914 году. Николай II, с давних пор склонный к суеверию, мучился странными предчувствиями: что бы он ни делал, все кончалось неудачей. Видать, не зря он родился в день великомученика Глеба. А еще святой чудотворец Серафим Саровский предсказывал, что «в правление царя в начале XX века империю ждут страшные испытания: нужда, война и восстания».

Предсказывал всяческие несчастья с началом войны и Распутин, кстати, похоже, совершенно искренне считавший объявление войны началом русской катастрофы. «С этой войной придет конец России и императору», – не раз говорил он. Каждый раз такое пророчество Распутин связывал с угрозой его собственной жизни. «Пока я жив, – будто бы говорил он царице, – с вами всеми и с династией ничего не случится. Не будет меня – не станет и вас».

Похоже, Распутин предчувствовал свою смерть, хотя и не очень доверял собственным предположениям. Зимой 1904/05 года в Петербург приехал английский предсказатель Хейро. Распутин пожелал с ним встретиться. И услышал от него то, что и сам знал: сначала «влияние и огромная власть над людьми, а затем ужасный финал. „Я вижу насильственную смерть в стенах дворца. Вам будут угрожать яд, нож и пуля. После этого воды Невы сомкнутся над вами“», – будто бы сказал британский ведун. Все исполнилось с поразительной точностью. Распутин был убит в Юсуповском дворце в ночь на 17 августа 1916 года.

Стало известно последнее письмо Распутина, в котором теперь уже угроза собственной жизни старца ставилась на первое место, а затем уже возможное исполнение этой угрозы связывалось с судьбами династии и России. Приводим отрывок из этого письма по книге Б. С. Романова «Русские волхвы, вестники и провидцы: Мистика истории и история мистики»: «Если я буду убит обыкновенными убийцами и моими собратьями крестьянами, ты царь России, тебе не надо будет бояться за своих детей… Но если меня уничтожат дворяне, аристократы, если они прольют мою кровь, то руки их будут запачканы моей кровью двадцать пять лет… и никто из твоих детей не проживет и двух лет… А если и проживет, то увидит позор и срам Русской земли, пришествие антихриста, мор, нищету, порушенные храмы Божии, святыни оплеванные, где каждый станет мертвецом. Русский царь, ты убит будешь русским народом, а сам народ проклят будет и станет орудием дьявола, убивая друг друга и множа смерть по миру. Три раза по двадцать пять лет будут разбойники черные, слуги антихристовы, истреблять народ русский и веру православную».

Но даже убийство Распутина, воспринятое столичной общественностью с радостным облегчением, молва рассматривала сквозь призму длящейся войны и надвигающейся непонятной и потому пугающей развязки. Многие повторяли сказанные будто бы Распутиным слова: «Если я умру, то и царь вскоре лишится своей короны». Вспоминали однажды оброненное им пророчество: «Я вижу много замученных людей, людские толпы, груды тел! Среди них много великих князей и сотни графов! Нева стала совершенно красной от крови!»

В городе говорили, что война ведется неудачно оттого, что при дворе завелась измена. Молва считала немецким шпионом и Григория Распутина. Говорили, что Вильгельму II служит и сама императрица, что она сносится с германским императором «по прямому проводу» и выдает ему государственные тайны. На фронте «солдаты считали дурной приметой получать из рук царицы георгиевский крестик – убьет немецкая пуля».

Можно ли винить солдат в прифронтовых окопах или в переполненных госпиталях, если в Зимнем дворце рассказывали, как один генерал встретил в коридоре дворца плачущего царевича. «Кто тебя обидел, малыш?» – участливо спросил старый вояка. И цесаревич, плача, ответил: «Когда русских бьют, папа плачет. Когда немцев бьют, мама плачет. А когда мне плакать?»

Шпионы мерещились всюду. Шпионами слыли владельцы гостиницы «Астория», по национальности немцы. Шпионами считались все сотрудники немецкого посольства, здание которого находилось напротив «Астории». Утверждали, что между посольством и гостиницей под Исаакиевской площадью прорыт подземный ход. Когда началась война, разъяренные лавочники начали крушить все немецкое, что попадалось под руку. Били стекла витрин. Громили булочные. На коней на крыше ненавистного германского посольства был накинут аркан. Сотни патриотических рук ухватились за веревку, и кони рухнули на землю. Чрево одного из них, согласно легенде, разверзлось, и изумленная толпа увидела радиопередатчик.

С тех пор эта замечательная конная группа считается навсегда утраченной. Правда, бытует легенда о том, что немецкие кони до сих пор покоятся на дне то ли Невы, то ли Мойки. И ждут своего часа. Будто бы целы и невредимы.

Блистательный Санкт-Петербург безвозвратно исчезал. В этих условиях не казались такими уж невероятными планы переноса столицы. Правда, впервые об этом заговорили давно. Еще при Александре I, во время его путешествия по России возник план административной реформы, по которой страна делилась на 12 наместничеств с представительными органами, а столица переносилась в Киев. Еще раз к этой мысли вернулись в «эпоху великих реформ Александра II». Киев как «мать городов русских» и тогда оставался наиболее предпочтительным городом для новой столицы. По мнению Николая II, из Киева можно было бы «решительнее выступать в поддержку славян на Балканах». Но в подсознании было и другое. Не облегчит ли участь царевича Алексея «более мягкий по сравнению с петербургским» приднепровский климат. Перенос столицы якобы предполагалось приурочить к празднованию 300-летия дома Романовых.

С началом войны антигерманские настроения и ура-патриотические лозунги в России, и особенно в столице, оказались настолько сильными, что Николай II объявил указ о переименовании Петербурга в Петроград. Он надеялся, что этим успокоит общественное мнение. И действительно, народ искренне приветствовал этот политический акт. Но вот, по недавно опубликованным за границей воспоминаниям ирландского потомка Михаила Илларионовича Кутузова – Михаила Павловича Голенищева-Кутузова-Толстого, через несколько дней после переименования Николай II спросил князя M. Н. Волконского: «Скажите, князь, что вы думаете о моем недавнем решении?» И услышал в ответ: «Вашему величеству виднее, но боюсь, что вы, возможно, затворили то самое окно в Европу, что ваш предок некогда открыл».

Да, «то самое окно» затворялось со скоростью, которую предположить не мог никто. Видимо, вступление России в войну было непоправимой ошибкой. Ровно 666 лет тому назад, а это, не забудем, «число зверя из бездны», князь Александр Невский выбрал унизительный для России мир с татарской Ордой и спас страну от гибели. Вернулся он из Орды в 1251 году с ярлыком на великое княжение.

Неужели в 1914 году он, император могущественной России, ошибся и, отказавшись от мира с Германией, через три года навлечет на Россию новую орду? Мысли обо всем этом не давали Николаю II покоя. Особенно во время одиноких прогулок по царскосельскому парку. Кто он? Первый человек в государстве или обыкновенный исполнитель чужой воли, неважно, откуда она исходила – сверху или снизу? Во время одной из прогулок он заметил охранников, которые с утра дежурили за кустами и куртинами. Иногда их не было видно, но всегда можно было услышать осипшие голоса, докладывавшие: «Седьмой номер прошел». Чаще всего он не обращал на них никакого внимания. Но однажды возмутился, «почему именно он проходит у них под кличкой „Седьмой“?». Сменил начальника охраны. После этого стал «Первым».

Все шло к неизбежному концу. Вот как в изложении А. Н. Толстого на фронте рассказывали об отречении государя. «Докладывают государю императору по прямому проводу, что, мол, так и так, народ в Петербурге бунтуется, солдаты против народа идти не хотят, а хотят они разбегаться по домам. Созвал он всех генералов, надел ордена, ленты, вышел к ним и говорит: „В Петербурге народ бунтуется, солдаты против народа идти не хотят, а хотят они разбегаться по домам. Что мне делать? Говорите ваше заключение“. И что же ты думаешь, смотрит он на генералов, а генералы, друг ты мой, заключение не говорят, а все в сторону отвернулись. Один только из них не отвернулся, – пьяненький старичок-генерал. „Ваше величество, говорит, – прикажите, и я сейчас грудью за вас лягу“. Покачал государь головой и горько усмехнулся. „Изо всех, – говорит, – моих подданных, верных слуг один мне верен остался, да и тот каждый день с утра пьяный. Видно, царству моему пришел конец. Дайте мне лист гербовой бумаги, подпишу отречение от престола“. Подписал и заплакал горькими слезами».