Каштаны на память - Павел Автомонов

— Что ты не немец, человече, так это точно! — наконец заговорил и дед Роман. — Так кто же ты?

— Я латыш. Я убежал из немецкого плена. Был партизан, — ответил Артур. — Из-под Белой иду. — Он подмигнул мальчишкам, которые уже вышли из-за бабушкиной спины, хотя еще и держались за ее юбку.

Ребятишки в ответ заулыбались.

— За что немцы хату сожгли? — спросил Артур.

— За то, что я со старухой будто бы прятал партизан и подпольщиков, — пожал плечами дед. — Люди советовали нам уходить. Но куда я со своей земли, со своего Днепра пойду? Паромщиком я тут всю жизнь. А теперь без работы. Некого перевозить на тот берег. Ты, друг, оставайся у нас. Пойдешь дальше, можешь к жандармам из Хацкого попасть. Отоспишься на чердаке. После пожара немцы к нам не приходили!

— Спасибо, дедуня!

— На первый раз хватит, — сказала хозяйка, убирая со стола миску. — В другой раз, а то еще беда будет.

— Да. В другой раз, — согласился Артур и вопросительно глянул на деда Романа.

— Отоспишься, найдем тебе сапоги, может, встретишься с нашими людьми.

— Как вас по отчеству?

— Роман Аверьянович Шевченко, — назвался дед и оглянулся на угол, где висел портрет Тараса Шевченко. — Два сына в Красной Армии, а невестку немцы забрали в рабство.

20

Возвратившись в Киев в начале весны, Галина не застала ни дедушки, ни матери: обоих расстреляли фашисты за то, что они арсенальцы. Была б в ту пору дома Галина, не миновать бы и ей смерти.

Вот и пришлось теперь Галине Цымбал-Колотухе прятаться у знакомых то на Соломенке, то в Корчеватом. Летом, взяв на руки маленького Максимку, пошла, как и тысячи киевлян, в села — раздобыть продуктов, узнать о партизанах.

Шла Галина тропками и полевыми дорогами. Шла и вблизи большаков, на которых в это время ревела и грохотала немецкая техника.

К селу на Десне она приближалась с волнением. Остановилась на холме, заросшем кустарником. Отсюда село видно как на ладони. Вон и деревянная церковь, сероватая издалека, подперла своими куполами такое ясное и голубое в это утро небо. А вон и хата Нади Калины под двумя могучими кленами.

Галина вздрогнула, внезапно услышав крики, женские вопли и плач детей. Над селом, над Десной тревожно, как отчаянный зов на помощь, загудел колокол: «Бем… бем… бом… бем… бом…»

В селе творился настоящий ад. Кричали в отчаянии женщины, верещала перепуганная детвора, все это перебивалось выстрелами из автоматов, карабинов и пулеметов, будто тут проходил фронт. Из пулеметов немцы били зажигательными пулями, потому что канистр с бензином и керосином, с которыми носились солдаты, не хватало, чтобы поджечь все сразу.

Началось с расстрелов в хатах и дворах. Толпа людей — женщины, дети, старики — кинулась к храму, чтобы спастись. Кто-то влез на колокольню и ударил в набат, и от этого звона в селе сразу сделалось жутко. За крестьянами, вбежавшими в церковь, помчались солдаты с канистрами в руках. Двое из них затворили тяжелые церковные двери, подперли их колодами, другие стали обливать деревянные стены бензином. Еще мгновение — и солдаты в нескольких местах одновременно подожгли бензин. Языки пламени поползли по стенам. Церковь на холме сразу же вспыхнула, огромное пламя, жадно облизывая купола и кресты, взметнулось в небо.

Одна за другой вспыхивали и хаты в селе. Возле дома Нади Калины остановился автомобиль. Вышли двое — штурмбаннфюрер Вассерман и Перелетный.

Перелетный все-таки догадался, что пограничником, наведавшим старую Шаблий, был не кто иной, как Терентий Живица, и доложил об этом штурмбаннфюреру. И не потому, что он так уж стремился ему услужить, найти драгоценную саблю. Просто он был убежден: именно Живица обстрелял его автомашину, убил шофера, чисто случайно не попав в него, Перелетного. Вадим, как сказал начальник полиции, «отделался легким испугом». Испуг хотя и легкий, но злоба у Вадима большая. Теперь за этот испуг ответит все село. Нет, он, Перелетный, тут ни при чем. Просто в село ворвался батальон карателей, только что прибывший из Белоруссии, где сжег десятки сел. Забота же Перелетного — допросить с господином Вассерманом Надежду, арестовать ее.

Конечно, ни Терентия Живицы, ни Ивана Лосева в селе не было, но тайну сабли могли знать те же Калина, мать и крестная Терентия. Мать уже побежала вместе с другими спасаться в церковь и там доживала в муках последние минуты. Командир батальона гауптман Зиглинг не привык церемониться. А крестная попала в число двух десятков заложников, которых просил Зиглинга оставить в живых штурмбаннфюрер Вассерман. Ей уже сказали, что ее крестник Терентий Живица — комиссар партизанского отряда «Пятая застава», действующего на территории области. Заложников втолкнули в закрытый кузов, машину окружили эсэсовцы с автоматами наготове.

Село полыхало, словно на него упало с неба раскаленное преджатвенное солнце. Посреди площади, расставив ноги, стоял гауптман Зиглинг и невозмутимо наблюдал, как в огне гибли беззащитные люди…

Надя растерянно бегала взад-вперед по хате и не знала, как ей быть с больной матерью. Хваталась за голову, терла пальцами виски. Она даже не обратила внимания на то, что в ее хату пожаловали незваные гости — Вассерман и Перелетный.

— Мама! Мама! Да что же это такое творится! — наконец вскрикнула Надя.

Мать только стонала. Она сидела у окошка и видела все село, церковь, площадь вокруг нее, видела, как церковь вспыхнула свечкой, и у нее отняло речь.

Надя остановилась посреди хаты. В ее глазах застыли слезы, сквозь них, как через увеличительное стекло, она смотрела на Перелетного и Вассермана.

— Идите на фронт и воюйте! Воюйте с партизанами. А что вам нужно от наших матерей? — выкрикнула она с гневом.

— А где сейчас твои партизаны? Где твой Лосев? Где Терентий? — подступил к ней Перелетный.

— Наверно, пошли встречать Красную Армию. Они же солдаты, а не перелетчики к чужому берегу! — с вызовом бросила Надя.

Желваки заходили по лицу Вадима, но он сдержался.

— Тебе рассказывал Терентий о сабле?.. Где спрятана сабля?..

— Какая сабля?

— Очень ценная, старинная, в золоте и серебре.

— Терентий украл у вас саблю? — удивилась Надя.

Такого ответа не ожидали ни Вассерман, ни Перелетный.

— Прикидывается, что ничего не знает! — заметил штурмбаннфюрер. — Мы ее заберем с собой. Для нас важен результат.

— Может, Терентий еще знает, где царская корона? — с иронией спросила Надежда. — Вы что, господин Перелетный, так опились горилкой, что и разума лишились?

Штурмбаннфюрер решительно и сердито глянул на нее. Но она не смутилась. «Откуда у такой красивой женщины столько мужской отваги в глазах?» — спрашивал сам себя Вассерман. Он, коротко замахнувшись, ударил молодую хозяйку этой опрятной хаты, которая почему-то напоминала ему хату, в которой жила художница Шаблий, а еще раньше предки генерала Шаблия, хату, где Вассерман вычитал из томика Гоголя подчеркнутые чьим-то карандашом слова о запорожских казаках:

«народ воинственный, сильный своим соединением».

— Говори! Где твои пограничники? Куда спрятала саблю? — с яростью выкрикнул Вассерман.

Надя даже не охнула.

Вассерман вдруг услышал за спиной стон и оглянулся.

Возле окошка поднималась на больные ноги мать Нади. Вассерман выхватил парабеллум, резко вскинул руку и выстрелил. Как подрубленная, мать рухнула на пол.

— Сюжет! — пожал плечами Вассерман, пряча парабеллум в кобуру.

Надя бросилась к матери, та была уже мертвой. Резко обернувшись, женщина прыгнула к Вассерману, но Перелетный схватил ее за руки.

— Опомнись!

— Стреляй и в меня! Стреляй, людоед! — яростно бросила Надя в лицо палачу.

— Не-ет! Тебя мы берем как заложницу, — ответил, ухмыльнувшись, Вассерман. — Слишком дорога для нас сабля! А еще хотим знать, где твои пограничники.

Сказав, это, штурмбаннфюрер думал не только об Иване и Терентии, но и об Артуре Рубене. Вассермана прямо трясло, когда он вспоминал о латыше, сумевшем бежать в невероятной ситуации. Обвести двух эсэсовцев и отважиться уйти босым по мерзлой земле — просто в голове не укладывалось. Когда Вассерман услышал о партизанских действиях какого-то бандита в немецкой униформе, он сразу же понял, кто это. По всем комендатурам объявили награду за живую или мертвую голову Рубена. Кроме того, штурмбаннфюрер будет просить разрешения у шефа гестапо распространить уже давно напечатанную листовку с «признанием» капитана Рубениса.

В хату бодрой походкой вошел стройный, подтянутый гауптман Зиглинг и громко доложил:

— Операция завершается, герр штурмбаннфюрер! Осталась только эта изба.

— Выполняйте! — коротко приказал Вассерман командиру карательного батальона и кивнул Перелетному: — Ведите заложницу.