Ворон - Дмитрий Щербинин

И они оставили это место, пошли вглубь темного леса. Помимо елей попадались и иные деревья: сосны, темные дубы; но все они сжимались елями, которые возносились на многие метры, расходились над головами плотными, крепко переплетенными между собою ветвями — здесь и в солнечные дни стоял полумрак, теперь же, шагах в десяти уж ничего не было видно, и не верилось даже, что время около трех пополудни, и это день середины августа. Откуда то сверху вырывались крупные капли, от их падения на многолетнюю темную хвою стоял беспрерывный гулкий шорох. Жирными змеями извивались корни — и некоторые из них были так велики, что Хэм спокойно проходил под ними. А вот, когда деревья стали стоять совсем густо — туго пришлось Мьеру. Он едва протискивался межу стволов. И, наконец, застрял, между вековых исполинов..

Он попытался раздвинуть стволы. Мускулы на руках и на ногах его вздулись… Он покраснел от натуги, да тут и закричал:

— О-о-о!.. Это злые деревья!.. Они сжимают меня!.. Спасите!..

Зашептал заклятья Эллиор; пытался раздвинуть стволы, своими маленькими ручонками Хэм. Однако — вызволил Мьера Ячук. Он дотронулся своей ручонкой, которая не толще была, чем камышовый стебель до стволов. Те заскрипели, и покорно раздвинулись — Мьер вывалился на землю…

Хэм оглядывался по сторонам, и все более гнетущее впечатление производил на него этот лес. Все тьма, да тьма; да эти плотные переплетенья ветвей. Он взглянул на свои ладони, которыми уперся в черный ствол, и обнаружил, что они разодраны в кровь; вспомнил то чувствие могильного холода, которое продрало его, когда он только дотронулся.

— Да — этот лес древний, озлобленный. — медленно и тихо проговорил Эллиор. — Даже я многого здесь не вижу, многое не понимаю. Может, и есть какая-то ловушка, но тот плачь искренний, и уже не долго идти….

Чем дальше они шли, тем чаще сцеплялись друг с другом еловые стволы. Как в лабиринте, приходилось искать среди них хоть какой-то проход; когда же такого не было — то протягивал свои ручонки Ячук, и эти мрачные стволы, послушные его воле, раздвигались…

— Шаг за шагом идем мы к смерти… — произнес негромко Хэм.

— Что, что? — переспросил Мьер.

— Ах, да, в этом лесу вспомнился самый мрачный эпизод, из той моей, прежней жизни… Расскажу — этот лес лучше мрачное примет. Нельзя тут петь веселые песни. Лет пять или шесть назад, в один день, все дома были закрыты, и целый тот день — ни один хоббит из дома ни шагу. А дело то было в том, что завидели на дороге страшного человека: сам во рванье, и лицо все сожженное, и глаз нет — идет, на посох опирается. Этого было достаточно, чтобы заявить, что человек этот — колдун… Не таков был Фалко — он сам навстречу этому человеку пошел. Да и меня с собой позвал… Встретили у моста через Андуин. Был он действительно страшный, и от ожогов то и черт никаких на лице не осталось, и тело, в разрывах одежды, тоже все обожженное видится… Он нас еще шагов за сорок услышал, хотя мы не разговаривали, и шли очень тихо. Вот тогда он и запел эту страшную песнь:

— Шаг за шагом идем мы к смерти,Разбивая холодную сталь,Ветер воет, грызется — поверьте,Вам самим себя только лишь жаль.

Есть одно бесконечное небо,Там неведом ни ад, ни покой,Лишь одно бесконечное небо,Пустота над твоей головой!

— …Такие вот строки; но, если бы вы слышали, как он их пропел! Нет — вы не поверите, но нам пришлось совершить огромное усилие над собою, чтобы тут же не развернуться, да не броситься бежать. Понимаете ли: мы как никогда раньше почувствовали тогда смерть!.. Потом — это чувствие забылось — человек прошел мимо ни говоря больше ни слова… И вот, в этом лесу, вспомнились слова той песни. Посмотрите на эти стволы, стоявшие здесь и тогда, когда хоббитов не было; когда и вы, Эллиор, еще не родились. Среди этого могучего, не приемлющего нас, кажется, что все, что мы думаем, чем утешаем себя о загробном свете — все это самообман…

Хэм вздрогнул, бросился к Эллиору и, схватив его за руку, прошептал:

— Что это на меня нашло?.. И не хотел этого говорить, а само вырвалось. Мне страшно. Этот лес, все видит, все понимает. Он в самые сердца наши смотрит. Чувствуете? Чувствуете? Вот мы то ничего не видим, а он со всех сторон на нас глядит…

— Как только под его своды взошли, так и почувствовал. — молвил эльф. — Ну, ничего: пока мы вместе, он ничего нам не сделает…

И действительно: со всех сторон, едва уловимым эхом, несся шепот: «Прилягте к корням… К корням… К корням…». Эти черные корни стали изгибаться так плавно, что напоминали своими формами — то мягкие постели, то пуховые подушки. Хэм вспомнил, как давно не спал он нормально; как во все дни похода приходилась ютится в каких-нибудь дуплах, или же под корнями, на сырой земле. Да и Мьер несколько раз сладко зевнул. Стал клонится головою Ячук, и только над Эллиором сон был бессилен. Эльф пытался ободрить их, однако, голос его застревал в вязком воздухе, как в паутине — долетал и невнятным, и глухим…

Прошло, как показалось Хэму, мучительно много времени, и про себя он стал роптать: «Надо ли было идти на этот плачь? Тут же явно колдовство — мы пробираемся здесь уже не одну версту, а его слышно так же, как и вначале!»

Эллиор молвил:

— На самом деле, мы прошли лишь одну версту. Ведь, из-за преград, мы, все время, на одном месте топчемся…

Где-то над сплетенными кронами дождь усилился, и теперь тяжелые капли летели беспрерывной чредою, и все вокруг сильно гудело. Временами начинал выть ветер и тогда стволы принимались отчаянно скрипеть; и это почти в полном мраке — было жутко. Тогда Эллиор произнес несколько эльфийских слов. Вокруг их тел засияли серебристые ауры, а окружающие деревья, заскрипели еще больше; раздался треск, и, если бы путники не успели отскочить, так несколько крупных ветвей, которые с грохотом вырвались из общей массы, непременно придавили бы их. Так шли они довольно долгое время, а окружающий мрак клубился на пределе этого серебристого света, плыл там неясными, вселяющими ужас образами…

Но вот, наконец, увидели они какое-то смурое пятно, которое в обычную ночь и было бы тьмою, но в этой вековечной черноте, все-таки выделялось.

При их приближении, в этом тусклом пятне, что-то передернулось, а детский плач, который именно из этого пятна и слышался, резко оборвался. Еще несколько шагов, и вот деревья расступились и выпустили их на поляну.

На поляне этой не было никакой травы, земля было совершенно черная, и рыхлая. Землю, пронизывали сотни темных корешков, которые бугорками выделялись под ногами идущих, и было на их мокрых поверхностях очень тяжело удержаться. Поляна имела форму яйца, метров сорока в поперечнике, в одной из ее сторон высилось что-то престранное, уродливое. Это был твердый, покрытый бессчетными гладкими наростами клубок древесных мускул; в нем зияли непроницаемо черные провалы, до отвращения похожие на пустые глазницы, высоты в нем было метров под десять; иногда из его глубин раздавался какой-то глухой, похожий на стон звук.

Хэм оглядывался, высматривая того кто плакал. Но первым его увидел Эллиор; и позвал:

— Иди сюда, тебе нечего бояться, маленькая. Мы пришли, чтобы вывести тебя из этого леса.

И тут из стены деревьев вышла девочка лет семи. Личико ее было заплаканное, в глазах блистали слезы, была одна бледна — видно, что устала и давно не ела; светлые ее волосы сбились, платьице в нескольких местах было разодрано ветвями, грязно — она дрожала, плакала — и от холода, и от страха.

— Зачем вы пришли? — прошептала она.

— Вывести тебя отсюда, — молвил Эллиор, и протянул ей руку.

Тут девочка опять отступила к краю поляны, спиною уперлась в один из могучих стволов. По щекам ее катились слезы, она кричала:

— А я не хочу идти с вами! Слышите: не хочу! Возвращайтесь вы туда, откуда пришли! Я не хочу возвращаться в тот мир…

Тут все вспомнили, про сожженный город, и Эллиор говорил:

— Да — мы видели, что стало с твоим домом… Мы знаем, от кого ты бежала… Мы не оставим тебя одну… Быть может, ты вырастишь среди лесных эльфов — наш король принимает таких сироток, как ты…

Тут девочка со злобой, стремительно, задыхаясь, стала выкрикивать:

— Идите прочь! Не хочу видеть вас: никого, никого! Знайте, что я сама бежала из города в лес! Да — как только он начал гореть, я в душе молилась, чтобы эти мерзкие орки перебили всех этих тупых людишек, а, прежде всего — мою мамашу и папашу! Знайте, что в нашем городе был закон: каждая женщина становится супругой и рабой мужа — он может делать с ней что хочет — бить, унижать — так все и было!.. Женщин держали в кандалах, но они и не пытались сопротивляться… Как же я рада, что этих идиотов перебили орки! Ни мерзких мужчин, ни тупых женщин не жалко — надеюсь, что всех, всех их перерубили!.. И вот я бежала в лес; я нашла эту поляну — я молила Его, чтобы он принял меня — но он не хочет!.. Я, все равно, отсюда не уйду. Я умру и мой прах все равно сольется с этими корнями! Слышите: не уйду, не уйду!