Иван-Дурак - Ольга Матвеева

Зинаида Васильевна хоть и поправила свое здоровье в санатории, только хватило его ненадолго. Вскоре она снова принялась болеть. Верочка снова с апломбом уезжала за ней ухаживать, а потом драматично возвращалась, страдая от того, что не может она разорваться между двумя любимыми существами, а эти самые существа никак не могут между собой поладить. В итоге, болезни принесли Зинаиде Васильевне неплохие дивиденды: Иван отремонтировал и обставил ей квартиру (у мамы жуткая аллергия на пыль), увеличил ей содержание (маме нужно лучше питаться, она больна от того, что всю жизнь голодала), еще несколько раз отправлял ее в санатории (маме нужно лечиться). Ивану приходилось работать как проклятому, чтобы содержать всю эту ораву. На четвертом году совместной жизни с Верочкой он смертельно устал. И от этих двух безумных истеричек, и от работы, и от жизни в целом. Он уехал во Францию. Один. Вроде бы в командировку — налаживать отношения с французскими поставщиками, но на самом деле он просто сбежал. И осуществил свою мечту к тому же. Возвращаться на родину не хотелось: слишком уж там было некрасиво да некомфортно. Раньше-то казалось, что нормально все, привычно. Это пока сравнивать не с чем было. А теперь… Впрочем за полторы недели успел он соскучиться и по Лесе, и по Верочке. Однако любимая женщина встретила его на вокзале как-то суетливо, без должной радости и воодушевления, быстренько распрощалась и улетучилась — мама снова была чуть ли не при смерти. Иван был разочарован и родиной, которая встретила его дождем и какой-то безнадежной блеклостью — и это посреди лета, хотя раньше она особо не замечалась, и Верочкой, которая, похоже, совсем по нему не скучала. Квартира дохнула на него особым запахом запустения, который появляется в домах, где долго не бывали люди, из чего Иван сделал вывод, что, скорее всего, Верочка за время его отсутствия здесь не появлялась. Он поставил чемодан в угол, принял душ, выпил чаю, поспал, а вечером отправился на прогулку. Он зашел в любимое кафе на набережной, чтобы полюбоваться на реку: город уже не казался ему таким уж убогим — была в нем какая-то своя тихая, неприметная красота. Иван сидел, пил пиво, ел шашлыки, размышлял о жизни и, в общем-то, был счастлив этим своим временным одиночеством или уединением, скорее, этим покоем, этим неярким закатом над рекой. Когда Иван отвлекся от реки, заметил, что в кафе появилась Верочка. Возмутительно прекрасная. Было на ней новое платье от известного дизайнера, видел такое Иван в Галерее Лафайет в Ницце, были на ней туфли на безумно высоком каблуке, была у нее прическа, явно созданная руками профессионала. Верочка была слегка пьяна. И Верочка была не одна. С ней был мужчина. И не просто мужчина, а один из самых состоятельных людей города: не слишком молодой, лысоватый, толстоватый Петр Павлович Казаков. Он легонько обнимал девушку за талию и лобызал ей ручку — Петр Павлович был известен не только своим богатством, но и изысканными манерами, которыми он, вероятно, пытался компенсировать недостатки своей внешности. Еще славился он какой-то категорической интеллигентностью. Многие еще удивлялись, как он смог-то при таких душевных качествах сделать серьезный бизнес в эти смутные времена. Иван застыл, сжимая в руке бокал с пивом. Этого не может быть! Этого просто не может быть! За что они так с ним? Все, кого он любил, ему изменяли! Даже эта тихоня! За что? Почему? Верочка тоже заметила Ивана. Их взгляды встретились. Удивление. Испуг. Верочка нервно высвобождается из объятий своего кавалера, разворачивается, бежит прочь. Петр Павлович бежит за ней. Но куда ему! Бегемоту не угнаться за стремительной ланью. Раздосадованный Петр Павлович возвращается в кафе. Видит Ивана, грузно усаживается за его столик.

— Иван Сергеевич, вы позволите составить вам компанию? — и тут же, не дожидаясь ответа, — вы видели это? Что это на нее нашло? Почему она сбежала?

— Очевидно, потому, что увидела меня. — Ответил Иван вяло.

— Ничего не понимаю! Вы, вроде бы, красивый молодой человек, приятный, так сказать, во всех отношениях. Почему нужно убегать, завидев вас?

— Я полагаю, точнее, надеюсь, что ей стало стыдно передо мной.

— Иван Сергеевич, вы говорите загадками. Вы совсем меня запутали. Вы хотите сказать, что Верочка имеет к вам какое-то отношение?

— Прямое, Петр Павлович, прямое. Дело в том, что Верочка моя девушка, более того, она моя гражданская жена, теперь уже, судя по всему, бывшая. — Иван залпом допил свое пиво.

— Любезный! — крикнул Петр Павлович официанту. — Любезный! Будьте добры, водки нам принесите какой-нибудь самой дорогой! И закуски какой-нибудь.

— Какой именно?

— Да, честно говоря, все равно. Несите что-нибудь на свой выбор. Вот так фортель! — обратился Петр Павлович к Ивану. — Вот так скромница! Я прошу вас меня извинить великодушно, не был я осведомлен, что Верочка несвободна. Чувствую себя совершеннейшим идиотом.

— Вы не одиноки в этом своем чувстве. — Пробурчал Иван.

— Забавно, — усмехнулся Петр Павлович, — мы с вами два серьезных человека, можно сказать, две акулы бизнеса, а стали игрушками в руках глупенькой девчонки.

— Глупенькой, зато, как выяснилось, очень хитренькой. Я бы даже сказал, коварненькой. — Хмыкнул Иван.

Помолчали.

Официант принес водку в графинчике, стопки, тарелки с мясными и рыбными нарезками, овощи, соленые огурчики и грибочки.

После второй стопки Петр Павлович пустился в откровения.

— Я ведь не красавец, сами видите, и не молод уже. И при этом нравлюсь юным красавицам. Я хоть и примерный семьянин, но случаются у меня иногда амурные приключения. Может, и нехорошо это, и безнравственно, но ничего не могу с собой поделать — против нашей мужской природы не попрешь. — Петр Павлович тяжко вздохнул. — Тут ведь главное, чтобы жена ничего не узнала. Не хочу я причинять ей страдания. Она ведь со мной такой путь прошла! Замуж-то выходила за нищего студента четвертого курса, не побоялась. Поддерживала меня во всем, помогала… А молодые свистушки эти, я же понимаю, что не я им нравлюсь, им деньги мои нравятся, рестораны, побрякушки да одежки дорогие. Верочка… Она мне такой чистой показалась… Внуков повел в музей, а там она — худенькая, тоненькая, в костюмишке каком-то кургузеньком, в туфлях стоптанных, в очочках, и так, знаете ли, вдохновенно повествует о первых поселениях на территории нашей губернии…

— Это когда было? — встрепенулся Иван.

— Прошлой осенью, в конце октября, кажется. Серо все так было вокруг, уныло и вдруг это светлое, рыжее солнышко. Я тогда подумал, что такая девушка никогда не будет судить о человеке лишь по толщине его кошелька. Подумал, что если такая девушка полюбит человека, то ей будет все равно, богат он или беден. Я, признаться, уже и не верил, что такие женщины еще существуют. Выходит, правильно не верил.