Муравечество - Кауфман Чарли

— Сэр, позвольте перебить, — говорит костлявый. — На этих шоу среди зрителей почти наверняка не будет афроамериканского мальчика, который выйдет. В смысле, может, раз или два будет, но запись закольцуют и будут крутить двадцать пять раз в день. Так что его не получится пригласить на сцену. Потому что он не выйдет. Потому что вы его только что придумали, сэр.

— Не выйдет? — говорю я. — Включите микрофон обратно!

Микрофон включают. Я теперь злой.

— Ты чего, маленький афроамериканский мальчик? Тебя на сцену приглашает президент Соединенных Штатов, а ты отказываешься выйти? Это великая честь! Я президент. Это потому, что я не афроамериканец? А если бы попросила кукла Барри Обамы, ты бы вышел? Это расизм. Вот вам расизм! Это расизм. Я отменяю свое приглашение подняться. Что, съел? Вернем Америке Былое Величие. Я помчал.

Какое-то время в будке тихо.

— А по сценарию не прочитаем? — спрашивает костлявый. — Просто на всякий случай.

— Не-а, — говорю я. — Я знаю свой народ.

— Хорошо, сэр, — говорит скелет.

— Слушайте, только что придумал: давайте сделаем маленького черного мальчика-робота, чтобы он выходил, пока я толкаю речь?

— Это нарушит порядок аттракциона, господин президент.

— Пофиг. Теперь мне пора в Мар-а-Лаго.

— А перед уходом, сэр, не хотите взглянуть на свою аниматронную модель?

— Ну да, почему нет. Все равно. Но чтоб была хорошей. Не такой шутливой, как хэллоуинские маски, которые надо мной издеваются, или политические карикатуры «Фейк-Ньюс», на которых я жирный и со следами говна на штанах для гольфа. Я не жирный. И не срусь в штаны.

— Думаю, вам понравится, сэр.

— Уж надеюсь, — говорю я, глядя на часы. — Только быстро. Не хочу пропустить свои шоу.

Меня ведут к подземной двигающейся дорожке — она идет туда, где делают кукол-президентов. Вижу кучу других президентских кукол. Несколько стародавних, из шестнадцатого века, с белыми хвостами на голове. Но себя не вижу. Начинаю злиться, потому что на кой черт мне сдались остальные? Меня подводят к чему-то под полотном. Чему-то большому, так что, видать, это я. Мне говорят, я из самых высоких президентов, если не самый высокий. Выше кенийца, это я вам отвечаю.

— Это я? — спрашиваю я.

Полотно снимают, и я гляжу на себя. Кукла меня в мой рост. Очень хорошая. Правда впечатляет. Я представляю, как он говорит то, что я только что записал. Обычно не видишь себя вне себя. Наверно, со мной это бывает чаще, потому что я знаменитость с самой рейтинговой телепередачей и президент. Так что меня все время снимают, все время вижу себя в новостях. Но этого себя я могу потрогать. Трогаю. Лицо очень мягкое. Наверное, как мое, а оно очень мягкое, это я прямо говорю. У меня всегда была самая лучшая кожа. Мягкая на ощупь. Не как у женщин. Но такая, что много, много женщин делали мне комплименты. Много, это я вам отвечаю. Мягкая, но очень мужская.

— Нам пора, господин президент, — говорит Келли.

Но я не готов уходить. Не могу отвести взгляд от куклы себя. Не могу перестать трогать. Поворачиваюсь к остальным.

— Кто у вас тут главный по куклам? — спрашиваю.

Поднимает руку жирдяй в гавайской рубашке.

— Сделай мне такую.

— Прошу прощения, господин президент?

— Я хочу себе такую же куклу себя.

— Господин президент… — говорит он.

— Конечно-конечно, господин президент, — говорит другой — этот стремный, мелкий и в костюме.

— Хорошо. К концу недели, — говорю я.

— Да, сэр.

— И чтоб могла ходить, двигаться и есть.

— Да, сэр.

— И чтоб ей нравилась такая же еда, как и мне.

— Они не могут…

— Хочу куклу, чтоб ей нравилась такая же еда.

Стремный и гавайский переглядываются.

— Да, сэр, — говорит стремный клоп.

— И черного пацана вы тоже сделайте. А то по-идиотски будете выглядеть, когда кукла скажет мою речь, а черного пацана-робота нет.

— Да, сэр.

Дальше я лечу в собственном личном президентском вертолете в Мар-а-Лаго. Я переделал салон; теперь тут все из золота — не просто позолоченные стены, но и подлокотники из золота, и занавески, и столики. Из настоящего золота. А на встроенном телевизоре — закольцованная запись, где я в замедленном движении машу и улыбаюсь радостным толпам. Большим толпам. По-моему, другим пассажирам хорошо на душе, когда они видят на экране, насколько Америка меня любит. Настоящая Америка. Не Голливуд. Не элита. Не то болото, которое я осушаю.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я смотрю свои шоу. Вот я играю в гольф. Пожимаю руки каким-то уродам. Шучу, и все смеются. Ем гамбургеры. В Мар-а-Лаго есть частный «Макдональдс» для меня одного. Но не маленький; реально большой, говорят, самый большой «Макдональдс» в мире. Могу садиться на самые разные золотые сиденья, смотря по настроению. И столики обслуживают, это необычно. Мелонии и пацана нет. Не знаю, где они. Хотелось бы мне ее любить. Но с первой леди развестись нельзя. Я проверял. Она неблагодарная и уже не такая молодая. Сколько ей там, сорок пять? Не знаю, но давайте скажем прямо: я миллиардер и президент Соединенных Штатов. Какой в этом всем смысл, если мне не достаются юные киски? Прям как в «Сумеречной зоне», когда наконец получаешь все, что хотел, а юных кисок — нельзя. В смысле и у меня уже не то желание, что раньше. Это я никому не скажу. Не надо им знать. Повредит репутации. Но с таблетками я могу все, что требуется от стояка, и скажу вам прямо, мне звонит много актрисок, втайне, потому что в Голливуде вредно появляться со мной на людях, но они звонят и говорят: «Господин президент, хочу вам отдаться». Много знаменитых актрисок и певичек тоже. Прикольно. Говорят: «Господин президент, верните мне былое величие». Иногда говорят: «Господин президент, арестуйте меня». Говорят: «Господин президент, у вас наверняка бальшущий!» Но мне нельзя, потому что секс, когда ты президент Соединенных Штатов, — это дело публичное. Мне одиноко.

В Белый дом прибывает кукла Транка, причем ровно такая, как я надеялся. Она пожимает мне руку. Твердое, мужское пожатие, почти не хуже, чем у меня. Мы перетягиваем, но в конце концов побеждаю я.

— А разговаривает?

— Да, сэр. Мы засэмплировали вашу речь для создания искусственного голоса и…

— О’кей-о’кей. Не грузи технической фигней. А… у него… может, странный вопрос, но у него есть чувства?

— Это неодушевленный объект, сэр.

— Ну то есть нет, правильно?

— Да, господин президент.

— То есть называется аниматроника, но при этом она неодушевленная. Это как та штука, вроде «правдивой лжи»?

— Оксюморон, сэр.

— Как-как ты меня назвал?

— Нет, сэр, оксюморон — это термин, обозначающий комбинацию слов, которые на первый взгляд кажутся взаимоисключающими.

— О’кей, Пойндекстер. Знаю я это слово. Я все слова знаю.

Я смотрю на Келли.

— Больше не хочу, чтобы Пойндекстер тут работал. Найди кого получше.

Келли провожает Пойндекстера из комнаты и тут же возвращается с каким-то мужиком, который, по-моему, все еще Пойндекстер, но теперь в шляпе. Я к нему не присматривался, так что не знаю.

— Ты кто-то другой?

— Да, господин президент.

— О’кей. Хорошо. Заводите эту штуковину, хочу поиграться. А потом все уходите.

Пока они возятся с куклой, я смотрю телик в спальне, которую называю королевской спальней Транка. Даже повесил знак. Сперва кричу на «Фейк-Ньюс», потом переключаю канал на очень приятных белых людей, сидящих на диване. Это очень успокаивает, потому что в каком-то смысле кажется, будто они говорят прямо со мной. От экрана исходит невероятное тепло. Только для меня. Они меня любят. Я им говорю, какие они прекрасные и насколько привлекательная та, которая телочка. Говорить, что она привлекательная, можно, потому что это телеэкран и никто не разозлится. Раньше было лучше — и я снова сделаю как раньше. Пока что просто достаю член и массирую. Без таблеток больше не встает, а принимать их я сейчас не хочу. Но кончить могу даже так, все нормально. Мне нравится телочка, и она говорит мне всякое приятное. Вижу, как она смотрит на меня из студии и заигрывает. Я большой человек, самый большой в мире. Самый лучший миллиардер. Самый умный. Учился в Лиге плюща. Я президент Соединенных Штатов. Я прези… Я эякулирую на штаны. В дверь королевской спальни Транка стучат. Я оставляю сперму для уборщицы. Людям платишь — и они делают свою работу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})