Муравечество - Кауфман Чарли

В полицейском участке мою спину осматривает дежурный сержант.

— Да ведь практически незаметно, — говорит он.

— И все-таки. Наверняка считается за преступление.

— Вообще-то нет. Колотая рана меньше трех миллиметров глубиной совершенно законна и даже поощряется. Мы не можем вам помочь, если не совершено преступление. Четырнадцать миллиметров или глубже.

— После чего я умру.

— Необязательно. Но возможно.

— Мало мне от этого пользы.

— Обвиняемый невиновен, пока не доказано обратное.

— Разве здесь это подходит?

— Сэр, за вами в очереди ждет человек. Проходите, пожалуйста.

Я оборачиваюсь и вижу Генриетту с натянутой струной от пианино в руках.

— Это она!

— Да, мэм? Чем могу помочь? — спрашивает коп.

Застигнутая врасплох, Генриетта мямлит в ответ:

— Ой… Мне нужна новая струна «ре» для клавикорда.

— Это полицейский участок, мэм. Музыкальный магазин дальше по улице.

— А! Прошу прощения, — отвечает Генриетта.

Бросает на меня взгляд, потом разворачивается к выходу.

— Это она! Вы что, не видите?

— Я вижу любительницу музыки, — говорит дежурный сержант.

— Я требую встречи с комиссаром Раппапортом.

— Ага, а я Мэрилин Монро, — говорит коп.

— В данной ситуации это звучит бессмысленно.

— Это такое выражение, сэр, — говорит он.

Я ухожу во гневе. Генриетта и в самом деле в салоне «Стейнвея» по соседству, консультируется с продавцом. Возможно, я в ней ошибался. Она бросает на меня взгляд и улыбается.

— Рассказывай.

Мадд и Моллой — на маленькой сцене где-то на Среднем Западе, в тени Олеары Деборд — массивного горного хребта посреди страны, такого большого, что его видно с обоих побережий. Олеару Деборд не только легко заметить из космоса — в космосе на ней можно постоять.

— Как ни странно, — начинает Мадд, — в наши дни бейсболистам дают весьма необычные имена.

— Забавные?

— Клички. Вот в команде Сент-Луиса: Кто на первой базе, Что на второй, Не знаю на третьей[132].

— Необычные.

— Что?

— Эти имена бейсболистов.

— Знаешь, кто на первой?

— Я знаю. Ты же только что сказал. Кто.

— Э-э, точно.

— Необычное имя. Китайское?

— Не знаю.

— Это же третий бейсмен.

— И ты не путаешься?

— Конечно. Надо признать, никогда не слышал имени Не Знаю. Похоже на старые британские имена. Например, Междутем.

— Это такое имя?

— Да. Ну, раньше было. Между прочим, сейчас Междутем уже не осталось.

— Интересно.

— Согласен.

— Эм-м, но, в общем, Что — на второй.

— Это ты уже говорил.

— И тебя это не сбивает с толку?

— Ну, знаешь, это неправдоподобно. Неправдоподобное имя. Я бы даже подумал, что вымышленное — что, полагаю, можно сказать о большинстве прозвищ, — но я все еще не потерял из виду, что это имя второго бейсмена.

— Понятно.

— Я еще слышал, допустим, имя Шо. Почти как Что, но пишется, понятно, Ш-О.

— Ну да. В общем, эм-м, а интересно, кто получает деньги, когда каждый месяц платят первому бейсмену?

— Полагаю, получает Кто.

— Да. Правильно.

— Или его жена миссис Кто, если это она ведет семейный бюджет.

— Угу.

— А что там левый филдер?

— Нет, это второй бейсмен.

— Конечно. Понимаю. Уточню: можешь назвать имя левого филдера?

— Зачем?

— Хм-м. По-моему, похоже на корейское имя. Пишется, конечно же, За Чем.

Позже в гримерке.

— Реприза не работает, если ты понимаешь, что это имена, — говорит Мадд.

— По-моему, работает.

— Мы не пользуемся путаницей ради юмора.

— Это нереалистичные имена. Люди не погрузятся в сюжет.

— Этот номер проверен временем. Публика его обожает.

— Лично мне кажется, что смешнее, если я полностью понимаю состав команды.

— Но в чем тогда шутка?

— Юмор — в беседе двух равных, — отвечает Моллой.

— Это не смешно. По-моему, публике хочется видеть, как ты бесишься.

— Подозреваю, что у нас номер получается намного тоньше.

— Наверное, для меня уж слишком тонко, потому что я не въезжаю, — говорит Мадд.

— Это же смешно, когда люди понимают друг друга.

— Чем?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— На какой позиции он играет?

— Нет, где нелепость?

— Правда? Не помню, чтобы в репризе был Где. Должно быть, из-за своей контузии. Прошу прощения.

— Там нет и не было Где!

— А, значит, там Нет? Как много я забыл. Я вызубрю; в следующий раз выступлю идеально. Обещаю.

— Один из нас должен не понимать, что имеет в виду второй.

— Идеально. На данный момент это, очевидно, ты.

— Но это же не смешно, если мы просто болтаем.

— Если я не понимаю, о чем ты говоришь, — это ерунда. Главное здесь — странные имена. Что — смешно.

— Раньше было смешно.

— Нет, ты недопонял. Имя Что смешное само по себе. Задумайся. Что за смешное имя Что. Одновременно и имя, и вопрос. Как и Кто.

— Да, это основа репризы.

— Все остальное — лишь приукрашивание идеала.

— Но…

— И еще я думаю, возможно, насмехаться над людьми с ограничениями в развитии — этически сомнительно.

— Я тебя понимаю, но…

— Как человек, пострадавший от серьезной травмы головы, я открыл в себе новое сочувствие к людям, пострадавшим от серьезной травмы головы…

— Но ты ведь, похоже, стал только умнее.

— Мне повезло, верно? Кто-то более интеллектуален после повреждения мозга, кто-то менее.

— А так бывает? Чтобы люди умнели от повреждения мозга?

— Так стоит ли более везучим возвеличивать себя над менее везучими? И даже одно предположение, будто я везуч, раз приобрел более высокий интеллект, попахивает элитизмом, когда сам от себя об этом слышу. Нам следует равно относиться ко всем уровням способностей.

— Ну тогда я не знаю, как нам придумывать шутки.

— Может, шутка в том, что шуток нет.

— И что это значит?

— Друзья на сцене. Вот и все. Вот наш посыл.

— Наш посыл?

— Разве теперь мы не похожи друг на друга?

— Да. Как бы. Но не совсем.

— Эта общность смешнее, чем любые наши недопонимания на сцене.

— Но чем? В смысле ты это твердишь и твердишь, но шутки я так и не вижу.

— Глядя на тебя теперь, я словно смотрюсь в зеркало.

— Ладно, тогда, может, поставить вариацию репризы с зеркалом от Граучо и Харпо.

— Или еще лучше — воспользуемся отзеркаливанием, чтобы представить во всех красках нашу общность: кто в этом номере ведет? Публике невозможно понять. Возможно, и для нас невозможно. Вот упражнение для того, чтобы по-настоящему работать вместе, как один.

— А что тут смешного?

— Ты знаком с учениями Вайолы Сполин?

— Нет, — говорит Мадд.

— Она театроведка, разработавшая серию игр для обучения актеров искусству театральной импровизации. Некоторые из импровизаций в самом деле выходят юмористическими, однако юмор органически возникает из преданности общей цели и развитию персонажа. Уверен, зеркальная игра стала бы чудесным дополнением к нашему представлению. Наше физическое сходство послужит лишь к усилению эффекта.

— Ладно, — вздыхает Мадд.

Мадд и Моллой начинают упражнение. Сперва кажется, что Мадд играет или с неохотой, или как минимум неумело. Но по мере того как продолжает Моллой — терпеливо, медленно, не отводя мягкого взгляда от Мадда, — происходит преображение. Их движения совпадают. Эпизод длится как будто часами. Гипнотический, трансцендентный. Затем, все еще двигаясь на манер тайчи, они начинают говорить в унисон, сперва медленно, но затем разгоняясь до разговорной скорости.

— Добрый вечер, дамы и господа, мы Мадд и Моллой. Очень рады вас сегодня видеть. Как некоторые из вас уже поняли, сейчас мы участвуем в так называемой зеркальной игре. Ее изобрела в 1946 году театроведка Вайола Сполин. Надеемся, вам она покажется столь же смешной, как и нам. Разве не смешно думать, что все мы одинаковы? При всех своих различиях мы все же разделяем общую человечность. И наша игра отражает эту забавную истину.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})