Плаха да колокола - Вячеслав Павлович Белоусов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Клоп не тот, чтоб на бабу тратиться, — горьким смехом разобрало Узилевского. — Аль забыли вы Якоба Лихомера? Сморчок, ему бабу не подобрать по росту.
— Вот на таких они и зарятся, — захохотал и Камытин. — Мал сучок, да коряв.
— Сволочь он, весь город на ноги поднял.
— Ты наговоришь…
Пришлось Лёвке приоткрыть слегка свою тайну милиционеру.
— Ну и славно, что от прежнего заявления отказался Лихомер, — лениво потянулся Камытин, вполуха его выслушав. — Нас от работы освободил, себя от лишних тревог. Пасквиль, он, конечно, влечёт последствия. За решётку его, да проучить, как следует. С ним всё ясно. А вот тебе какой интерес?
— Пропесочить хотим его на общем совете частного сектора, — с невинным видом соврал Узилевский, — чтоб не позорил господ рыбопромышленников, а прежде всего и весь наш честный пролетарский аппарат.
— Дело нужное, — похвалил Камытин, смерил Лёвку недоверчивым взглядом, хмыкнул, совсем продирая глаза, и к трубке потянулся. — Отыщем поганца ради праведного суда. Губрозыск всегда поможет вывести на чистую воду клеветника. На кого накатал ксиву, стервец?
Замялся Лёвка, пожал плечами:
— Джанерти не сказывал…
— Как? Роберт Романович занимается этим делом? Почему же он сам ко мне не обратился?
В который раз взмок от таких нервных передряг Узилевский, замялся, несуразное только и смог пробормотать:
— Деликатный, видать, вопрос… Сами понимать должны, Пётр Петрович.
— Верно, — похвалил тот. — Болтать всякому о таких вещах не следует. — Приказал дежурному объявить розыск Лихомера и досыпать завалился.
Ещё сутки миновали, не дождался вестей Узилевский и с утра сам в дежурку заявился. Выделил ему Камытин долговязого Ляпина, озадачил участковых надзирателей, морг проверили — среди тамошних неопознанных мазуриков Якоба Лихомера не нашлось.
— Точно драпанул из города твой пройдоха, — разводил руки Камытин. — Испугался до смерти прокурора и забился в глухие места отсиживаться. Теперь ждать надо, когда прятаться надоест сукину сыну.
Распрощались бы они так ни с чем, и ломать бы голову бедняге, как к Джанерти идти с ответом, в ГПУ — решил бесповоротно — только под конвоем, но заявился дотошный Ширинкин. Участковый надзиратель ступил на порог Камытина не один, подталкивал перед собой двух огольцов-оборвышей малолетних. Объявил, что пугнул ватагу беспризорников проверить подвалы в заброшенных развалюхах, а те наткнулись на висельника, по описаниям — вылитый Лихомер. Трогать оборванцы его побоялись, вонь вокруг, мухота облепила покойника.
— Что ж ты вылупился на меня? — остудил пыл рапортовавшего Ширинкина Камытин. — Не знаешь, что делать?
— Нам-то зачем это дело? — сообразительный Ширинкин враз потускнел с досады. — Сообщу жинке, пусть хоронит. Неужто главного в медэкспертизе, самого Курдюма[52] подымать? Небось сама и довела мужика.
— А криминал? — сдвинул брови Камытин. — Под монастырь вздумал меня подвести? Им же в прокуратуре интересуются!
— Тогда что ж?.. Сразу б и сказали, — смутился участковый. — Вот напасть на мою голову! В Мариинку[53] свезти окаянного?
— Готовь мужиков да телегу и отправляйся с пацанвой к трупу, — поморщился Камытин. — Дам знать Джанерти, капризный он человек, может, свои намерения имеет…
У трупа оказались все: Джанерти с Камытиным, Ляпиным, с судебным медиком Дудкиным — на автомобиле прокуратуры, следом Ширинкин с Узилевским — на пролётке, телега с мужиками и пацанвой для перевозки тела — с запозданием.
Натянув резиновые перчатки, простуженный, постоянно кашлявший Дудкин, согнав мух, первым делом сунулся в карманы, и недаром, тут же вытащил на свет бумагу и подал её Джанерти со значительным видом.
— Отписано два дня назад, — брезгливо повертел развёрнутый грязный лист следователь. — Тут целая исповедь… ну а если совсем коротко: в смерти просит никого не винить, запутался с собственными делами.
— Вот, — выступил на шаг Ширинкин. — Что я говорил? У них, у дельцов, в паутине своей же запутаться что тому паршивцу плевок.
И он кивнул на кучку жавшихся в стороне оборванцев.
— Дай-то Бог, — не к месту вздохнул Лёвка.
— Какой-никакой, а конец дело венчает, — полез за папироской Камытин.
Молчал лишь Джанерти, словно ждал, когда выскажутся все, на Дудкина искоса поглядывал.
— Пальцев-то многовато на бумажке? — вдруг сказал он и сунул лист медику под нос.
— Это само собой, — не смутившись, согласился тот. — Откатаем всё в лаборатории, проверим. Может, есть экземпляры для идентификации.
— Вы уж постарайтесь.
— Непременно.
— Тогда и всё остальное досконально, — продолжил настойчиво следователь. — Я постановление с вопросиками подошлю. Почерк надо бы сравнить.
— Конечно.
— Это как понимать? — не стерпев, дёрнулся Лёвка. — Убили Лихомера?
— Дождёмся заключения эксперта, — затянулся сигарой Джанерти. — С выводами спешить рано. Чую я, начинается только всё…
VIII
Дни замелькали стремительней стрелок на часах. Казалось бы вот он, триумф! Повержена стихия, как он сам прописал в одной из газетных статей…
Прописать-то прописал, а, положа руку на сердце, не чувствовал радости. Тревоги больше стало да ожидания — как Москва? Что решат после его сообщения в столице?
Шум, гам, суета, толпы людей в кабинете, выступления, собрания — невмоготу и на бегу всё. Пленум… Рассчитывал на пленуме и поставить жирную точку, однако безумная лихорадка продолжалась, обращаясь в навязчивую всеобщую болезнь. Теперь уже в какой-то сумасшедшей эйфории начались праздничные митинги один за другим, а то и по два, три сразу в разных концах, хоть разорвись. И везде прославляли его! Кто раздувал меха? Распятов — бог идеологии дирижировал за спиной?..
Вызвал, принялся распекать, тот руки разводит — народная инициатива! Натерпелись, мол, люди страху, требуется выплеснуть, к тому же творчество так и прёт с мест: массовки на улицах и площадях, маршируют с плакатами, в клубах спевки допоздна. Не унять. Побеждена стихия — лозунг из его статьи подхвачен, всем души разбередил. Выжили!..
А Странников не чувствовал вкуса победы. Забыл, когда ночевал дома, да и не ждал никто там, приловчился спать рядом с кабинетом. Здесь проглатывал пищу, когда голод доставал, валился с ног, когда морила усталость. Заглядывала Файка, машинистка штаба, для блезира с не нужными никому бумажками забегала, беспокоясь долгим его отсутствием. Кокетливо поправляла обтягивающую пухлую грудь кофточку, но отворачивался он в сторону, забыл запах её юбки. Самому становилось не по себе, пугало — не рано интерес к бабам пропал? Вслушивался в организм, нет, жив был его организм, просто внутри что-то сломалось, заснуло.
С некоторых пор стал надоедать Задов бредовой идеей празднеств глобального масштаба: затеял ставить спектакль прямо на набережной Волги. Сам пьесу сочинил, сам в главных ролях, с
