В тени алтарей - Винцас Миколайтис-Путинас

Васарис пришел в пять часов, когда барон и баронесса обычно пили со своими гостями чай. Он умышленно выбрал это время, чтобы избежать встречи с баронессой наедине. Он не знал, как посмотрит ей в глаза, что будет говорить. Он действительно застал в гостиной обоих хозяев, госпожу Соколину и всех троих Козинских. Баронесса встретила его как ни в чем не бывало, запросто, с обычной открытой улыбкой. Ему подали чаю, он неторопливо прихлебывал его, курил папиросы хозяйки и ввязывался в общий разговор о поездке в южные страны. С удовольствием отметил он, что Козинский охладел к баронессе. Он не вскакивал так назойливо со своим «pardon, pardon», не надоедал услугами.

Через полчаса Васарис поднялся и стал прощаться. Все были с ним очень милы. Барон порадовался своим успехам в изучении литовского языка. Госпожа Соколина пожелала ему поправиться и пополнеть за зиму, а Козинские уверяли, что были весьма рады познакомиться с ним. Баронесса взялась проводить его в библиотеку, так как Васарис принес прочитанные книги, и ей хотелось сделать ему кое-какие указания; он мог пользоваться библиотекой и после отъезда хозяев.

Они расставили принесенные книги, и баронесса сказала:

— Если вам хватит книг на всю зиму, я буду чувствовать, что сделала что-то хорошее. И потом эта комната — единственное место, где я особенно живо представляю вас. Все-таки я буду вас вспоминать. Здесь мы, кажется, проводили большую часть времени. А если не большую, то самую приятную… Вы не сердитесь на меня за прошлый раз? Нет? Знаете, бывают такие порывы, что ты не в силах побороть их…

— Не знаю, сударыня. Ну, а я, я чувствую, что сердце заговорило о своих правах. Меня бы постигло большое разочарование, если бы оказалось, что вы хотели лишь позабавиться или заманить меня в сети любви, как это водится в романах. Такие поступки можно оправдать только чувством, потребностью сердца… А впрочем, не все ли равно? Чем бы не кончилось наше знакомство, конец всегда будет бессмысленным…

— Во-первых, милый друг, знакомство с вами доставило мне немало приятного. Сейчас я вижу, что здесь участвовало и сердце, как вы говорите. Со мной этого давно не случалось. И потом, я должна сказать, что любовь никогда не бывает бессмысленной.

Она помолчала немного, будто задумавшись, затем улыбнулась и сказала:

— По правде говоря, это только начало. И если с нами не произойдет непредвиденных перемен, то весной, после нашего возвращения из Ривьеры, мы с вами можем продолжать знакомство. Вернемся мы в мае. Говорят, что это месяц любви, но, по-моему, зимой любовь горячей.

Васарису не понравилось, что о любви она говорила, точно о каком-то предусмотренном программой житейском занятии, которое можно продолжить весной. Сам он понимал любовь как неукротимое, неизбежное движение сердца, которое невозможно ни предусмотреть, ни остановить. Его совесть ксендза сопротивлялась такой умышленной, подготовленной любви, потому что это уже было грешно. Вообще он стыдился говорить о чувствах и произносить такое чуждое для ксендза слово «любовь». Он сделал еще одну попытку объясниться:

— Не знаю, сударыня… Все это произошло как-то нечаянно, само собой. Возможно, я был неосторожен, но меня не могла не пленить ваша благосклонность. Я не должен был ни брать книг, ни ходить к вам. Но такое самоотречение оказалось свыше моих сил. А в конце концов все равно… Я не жалею об этом… Но я ни на что не надеюсь, ничего не жду от будущего. Мне довольно сознания, что хоть раз была у меня одна из таких минут, которые вдохновляют поэтов, что при иных обстоятельствах и я бы мог получить от жизни свою долю счастья.

Баронессу растрогала его покорность судьбе, его отказ от дальнейших надежд. Но она подумала также, что он, вероятнее всего, заблуждается, потому что не знает соотношения между своими душевными силами и властью внешних воздействий.

«Если этот молодой ксендз, — думала она, — с такими идеальными представлениями о священстве, с таким чистым сердцем и такой уязвимой совестью все-таки не мог преодолеть влечения к миру, — значит, его призвание не в служении алтарю, а в чем-то ином. Он за короткое время убедился, что мог бы получить от жизни свою долю счастья. Это убеждение не останется без последствий. А если этот мальчик в сутане еще обладает талантом, он рано или поздно отыщет правильный путь. Но я не стану разбивать его иллюзий. Пусть все идет своим чередом».

Васарису пора было идти, но он все чего-то ожидал, не решался подняться. Баронесса рассказывала ему о заграничных городах и курортах, в которых она бывала и собиралась прожить будущую зиму. Она говорила об их богатстве, о развлечениях и комфорте, которыми пользуются собирающиеся там со всего света сливки аристократии и мира искусств. Живое воображение священника-поэта рисовало волшебно-яркие картины и романтические приключения. Какое эго счастье — хоть раз в жизни побродить с этой прекрасной женщиной по берегу лазурного моря, под стройными широколистыми пальмами или потолкаться по высоким зеркальным залам под звуки музыки, при свете вечерних огней…

Баронесса, видимо, угадав, о чем он мечтает, взяла его за руку, улыбнулась и добавила:

— Так-то, милый друг. Я, кажется, говорила вам, что искусство широко, как сама жизнь, а жизнь многообразна и увлекательна. Жизнь дает самый богатый материал для искусства. Если вы хотите стать писателем — узнавайте и изучайте жизнь. Никакие книги, никакие рассказы не заменят реальности. Ваша судьба зависит от вашей решимости, от вашей смелости.

Он поднялся уходить. Баронесса протянула ему руку и вдруг, точно в каком-то порыве, привлекла его к себе и поцеловала. Васарис принял этот внезапный порыв за проявление безрассудного чувства, и сердце его затопила волна счастья.

Вернувшись в гостиную, баронесса говорила:

— Если в наше время еще можно встретить доверчивость, невинные надежды и чистую романтику, то прежде всего у молодых ксендзов. Наш милейший ксендз Васарис как раз из таких. Ах, если бы вы видели, как слушал он мои рассказы о больших городах и курортах! Он воображает, что эти скучные, банальные места — сущее Эльдорадо!

— Mais vous le menez à la perdition de son âme, ma shère amie,[135] — укоризненно сказал барон.

— Soyer tranquille, mon frère. Ce petit abbé n'a point de sang dans les veins,[136] — заметила госпожа Соколина.

— А все же я провела с ним несколько приятных часов. Это доказывает, что у него есть шансы на успех, — заявила баронесса.

Слова ее заинтересовали Козинского, но баронесса больше не захотела говорить на эту тему.

Ксендз Васарис уносил с собой множество вызванных рассказами баронессы картин и ее внезапный поцелуй. и волнующую надежду, что вновь вернется весна, а вместе с ней вернется в его унылую жизнь просвет, которого он теперь лишился.

В этот вечер Васарис особенно мучительно ощутил контраст между тем, что он изведал в барской усадьбе и своим домашним житьем-бытьем. Там был комфорт, уютное тепло, интересные и по-своему живущие и думающие люди, а здесь — две холодные, пустые комнатенки, толстокожий скряга-настоятель, чужой загадочный Рамутис, дура Юле и тяжелые обязанности ксендза, которые ежедневно доставляют ему множество забот и никакого удовлетворения.

В доме настоятеля уже было известно, что хозяева имения собираются уезжать. За ужином Платунас метнул взгляд на Васариса и спросил:

— Так когда уезжают Райнакисы?

— В понедельник утром.

— Вы, конечно, ходили прощаться?

— Да. Недавно вернулся оттуда.

— Гм… Подружились!..

Васарис не ответил. После нескольких минут напряженного молчания снова заговорил настоятель:

— А я все думал, что эта дружба до добра не доведет.

— Почему вы так думали, ксендз настоятель? — спросил Васарис, чувствуя, что на него нападают, и решив упорно обороняться.

Настоятель язвительно усмехнулся.

— Не в укор вам будь сказано, но я должен заметить, что пребывание молодого ксендза в обществе мирян, где, помимо прочего, находятся молодые женщины небезупречной репутации, nota bene[137], всегда кончается скандалом.

— Однако вы говорите именно в укор мне. А женщина небезупречной репутации — это, по-вашему, вероятно, госпожа баронесса. Я должен сказать, что ничего дурного там не замечал… — Здесь он вспомнил поцелуй баронессы и услыхал возмущенный голос своей совести.

— Вы совсем недавно сошли с семинарской скамьи, а беретесь судить о людях. И вообще вы из ранних, ксенженька, вот что я вам хочу сказать! Молодым ксендзам следует держаться общества своих собратьев, а не мирян, к тому же и некатоликов!

Если бы не последние слова, возможно, Васарис и промолчал бы в ответ на эту нотацию.

— Извините, ксендз настоятель, — начал он, стараясь не горячиться, — но ваш совет держаться общества своих собратьев решительно не имеет смысла. Припомните, пожалуйста, как вы меня приняли в свое общество? Вы приняли меня, как своего врага… вы не сказали мне ни одного доброго слова. Вы меня потчевали одними саркастическими, презрительными замечаниями. И где я должен был искать вашего общества? В поле, в риге или в лавке? А эти, как вы говорите, люди с сомнительной репутацией проявили ко мне действительно добрые чувства. От них я видел только хорошее. Если я и ошибаюсь, вы все равно не имеете права попрекать меня ими.