1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

Существуют рассказы о ряде крестьян, организовавших партизанские отряды. В истории славных деяний защитников Святой Руси остались даже имена женщин из народа. В селе Соколово в Смоленской губернии крестьянка по имени Прасковья осмелилась защищать собственную честь или, возможно, скот, причем настолько успешно, что будто бы отправила на тот свет вилами шестерых французов. Но деяния ее затмевает Василиса Кожина, которая, как уверяют, косила врагов дюжинами косой[139].

Должны быть бесчисленные примеры того, как крестьяне нападали и убивали вражеских солдат или гражданских из числа лагерных попутчиков, следовавших за войском, в особенности на более поздней стадии похода. Но современные русские историки, в общем и целом, сходятся в выводах: не было в России в 1812 г. народной партизанской войны, способной хоть как-то равняться с испанской guerrilla, а вклад крестьян в борьбу с захватчиками состоял по большей части в грабежах при удобной возможности и в сопровождавших их убийствах{571}.

Однако какими бы ни были мотивы, действиями крестьян, да и русского общества в целом руководили определенные инстинкты, заставлявшие народ собираться под лозунгом защиты империи, и эта тенденция стала лишь более очевидной, когда военная фортуна изменила французам. Несмотря ни на какие проволочки со стороны хозяев, в ополчение удалось набрать 420 000 чел., из которых 280 000 смогли принять участие в боевых действиях. Всего сто миллионов рублей поступили в виде пожертвований со стороны представителей всех сословий – сумма, равная всему военному бюджету в том году{572}. И ни на минуту, ни в каком из регионов за пределами контролируемого неприятелем ареала не переставала действовать имперская администрация. В городах вроде Калуги, находившихся слишком близко к районам ведения войны, планомерно вывозили различные государственные институты, школы, госпитали, архивы и так далее. Причем скоро они вновь начинали работать в более безопасных местах.

Александр даже и не знал ни о чем таком. Он был нездоров, страдал от болезненной сыпи на ноге и сверх меры сыт клеветавшими друг на друга и лебезившими перед ним придворными, а потому удалился от всех на Каменный остров. Единственным утешением ему служила убежденность в том, что он не более чем инструмент в руках Божьих и действует по высшей воле. Данная миссия перерастала рамки просто обороны и освобождения России, и среди тех немногих, кого он встречал радостно, присутствовала небольшая группа людей, действовавших под его крылом на благо освобождения Германии и даже более того – всего континента. Царь основал «Комитет по делам Германии» под председательством герцога Петера Фридриха Людвига Ольденбургского. Члены этого комитета занимались организацией Российско-германского легиона под командой полковника Арендшильдта и вели пропагандистскую кампанию повсюду в Германии, где главную скрипку в оркестре играли Штейн и его секретарь, поэт Эрнст Мориц Арндт. Переведенные на немецкий манифесты Александра циркулировали всюду по Германии, укрепляя его положение как защитника всех притесняемых наполеоновским владычеством. Затея состояла в подготовке некой пятой колонны, которая поднимется в подходящий момент. Наступление же этого звездного часа зависело от успехов русских солдат. «Судьба армии решит судьбу Германии», – заявлял Штейн перед Бородинским сражением{573}.

Существует одна такая избитая история о том, как, увидев однажды друга, Александра Николаевича Голицына, необычно просветленным, Александр поинтересовался причинами такого внутреннего умиротворения, а князь ответил, будто все дело в чтении Библии. Спустя несколько дней, жена князя передала царю свой экземпляр с пометками в разных местах. На деле же Александр и сам почитывал Библию, стараясь найти духовную основу для укрепления созревшего чувства собственного высокого предназначения. Погружался царь и в мистику, а подробная памятная записка на тему происхождения оккультной литературы, посланная им сестре Екатерине в то время, однозначно свидетельствует о его близком знакомстве с подобными вещами{574}.

России крайне повезло, что Александр нашел в себе внутренние силы побороть искушение действовать в тот критический момент. «Если судьбой уготовано крушение империи, вам должно погибнуть с нею и сражаться среди ваших вернейших подданных, каковые решили умереть на ваших глазах на поле чести, на коем сами вы должны победить или умереть с ними», – призывал Ростопчин{575}. Идея вновь принять командование армией и устремится с ней вперед, чтобы насмерть сразиться с Наполеоном, всегда отличалась сильной притягательностью для Александра. Поступи царь таким образом, он потерпел бы поражение, а Наполеон вернул бы себе инициативу. В сложившихся же условиях, когда время работало на русских и против французов, сомнамбула Кутузов как раз наилучшим образом подходил на должность главнокомандующего.

Выйдя из Москвы, оставленной им на милость французам, Кутузов направился с армией в юго-восточном направлении. Затем развернулся вправо и двинулся обходным маршем вокруг города, вследствие чего, в итоге, занял позицию к югу от него, у Красной Пахры. Маневр этот нужно расценить как рискованный, в особенности с учетом состояния войск.

Моральный дух достиг самой низшей точки. «За что ни возьмись в армии, все в страшном беспорядке, – отмечал Дмитрий Волконский, – после потери Москвы ослабло не только всеобщее послушание, но и мужество». Десятки тысяч отстали или дезертировали в ходе отступления от Бородино и марша через Москву. Иные сколачивали банды мародеров. «Досаднее всего то, что наши солдаты не жалеют никого и ничего, – писал поручик Кавалергардского полка Икскюль. – Они жгут, грабят, тащат все подряд, опустошают все, что им попадается». Отмечались случаи ограбления церквей{576}.

Те, кто остались под знаменами, мало походили на сколько-нибудь готовое к войне войско. «Солдат словно бы охватила робость, – выражала мнение дама и кавалерийский офицер Н. А. Дурова. – Время от времени они изрекали слова о том, что лучше было умереть, чем отдать Москву». В процессе обходного марша южнее Москвы солдаты видели пылавшие в городе пожарища. «Матушка Москва горит», – бормотали они друг другу, словно бы не веря в происходившее. «Суеверные, неспособные постичь творящегося на них глазах, они уже решили, что с падением Москвы стали свидетелями падения России, торжества антихриста, за коим настанет Последний суд и конец мира», – описывал их настроения поручик Радожицкий{577}.

Беннигсен и другие генералы ожидали от Кутузова удара по французскому авангарду под началом Мюрата, вышедшему из города, но Кутузов вновь приказал отступать. Данный шаг спровоцировал конфронтацию с Беннигсеном, идущую дальше их прежних размолвок и разногласий. Беннигсен считал себя спасителем ситуации под Бородино. Оставление Москвы повергло его в ужас и привело к заключению, что фельдмаршал – ни на что не способный дурак. Тут генерал находил живое сочувствие и поддержку со стороны Уилсона и некоторых других. И вот уже в адрес Кутузова зазвучали обвинения в «трусости».

Русские войска отходили в южном-юго-западном направлении к Тарутину, где Кутузов велел разбить укрепленный лагерь. Беннигсен принялся оспаривать позицию как неподходящую, а тактику – как неприемлемую, но Кутузов поставил его на место. «Ваша позиция под Фридландом была хороша для вас, – окоротил он генерала. – Что ж, а я доволен своей, и именно здесь мы и останемся, ибо тут я командую и я ответственен за все»{578}.

Позицию и верно стоит определить как удачную. Она находилась далеко от Москвы и не очень рисковала подвергнуться внезапному нападению со стороны Наполеона, к тому же могла служить удобным исходным пунктом для нанесения ударов по линиям коммуникаций противника и более того – прикрывала подступы к Калуге и Туле. Там находились центры производства военной продукции русских, и оттуда же лежал путь в плодородные земли юга. Как только все поняли плюсы позиции, нашлось сразу же несколько командиров, готовых приписать себе ее выбор. Но в любом случае определяющим моментом в нем, как отмечал Клаузевиц, служили логические обстоятельства, диктовавшие действия, а не некая вспышка гениальности{579}.

Более всего Кутузов нуждался во времени и позднее описывал каждый день, проведенный под Тарутино, как «золотой», ибо сидение там помогало ему восстанавливать численность и силу армии. Снабжение продовольствием и амуницией притекало из Калуги и Тулы. Местные крестьяне приносили яйца, молоко, хлеб и пироги, в то время как купцы на телегах доставляли всевозможные товары, чтобы армия могла купить все нужное. Кутузов заказал для всех войск зимнее обмундирование, в том числе толстые штаны, овчинные тулупы, валенки и рукавицы. Солдаты рыли ямы и строили бани по русскому обычаю, где мылись, парились и снимали усталость.