Лионесс: Зеленая жемчужина - Джек Вэнс

Дочь герцога-ска, тоже неспособная заснуть и глядевшая на луну, была оскорблена весельем Эйласа, полностью противоречившим ее настроению: «Почему ты смеешься?» Эйлас не ответил сразу, и она прибавила: «Смеяться, глядя на луну, может только безумец».

Эйлас снова усмехнулся: «Я сошел с ума от твоей неблагодарности. Смеюсь, чтобы не рыдать».

Татцель презрительно фыркнула: «Твое тщеславие раздулось, потому что Торкваль оступился и упал».

«Бедняга Торкваль! Я не успел предупредить его о том, что драться с незнакомыми людьми опасно. Он дорого заплатил за свою неосторожность! Благородный, щедрый и скромный Торкваль! Его гибель[21] наполняет скорбью сердца всех, кого он ограбил!»

Татцель промолчала, и через некоторое время они заснули.

Наутро они позавтракали, греясь у маленького, сильно дымившего красного костра. Обозревая поросшее вереском плоскогорье, Эйлас заметил вереницу всадников-ска. За ними следовал караван из дюжины фургонов, тяжело нагруженных тюками; за фургонами плелись два или три десятка человек с веревками на шеях.

Эйлас тут же залил костер водой, чтобы даже струйка дыма не привлекла внимание всадников. «Они едут по Подветренной дороге, — сказал он, повернувшись к Татцель. — Эта дорога ведет в Поэлитетц. Я уже прошел ее когда-то».

Татцель тоскливо смотрела вслед каравану, и Эйлас не мог не почувствовать жалость — даже, в какой-то степени, стыд. Справедливо ли было мстить за все беды, причиненные ему ска, одной неопытной девушке?

«А почему нет?» — гневно ответил он сам себе. Эта девушка — отродье высшего сословия ска. Она верила в превосходство ска, разделяла все их предубеждения. Она никогда не выражала никакого сочувствия рабам, прислуживавшим в замке Санк, ее нисколько не беспокоила их судьба. Почему бы она не заслуживала возмездия?

Потому что не она придумала образ жизни ска — напрашивался ответ. Она впитала представления ска с молоком матери; ей преподавали их, как несокрушимые основы бытия. Волей-неволей она оставалась ска до мозга костей, хотела она того или нет!

Но то же самое можно было сказать обо всех ска, мужчинах и женщинах, стариках и детях, причем дочь герцога не проявляла никакой способности изменять свои взгляды под влиянием обстоятельств. Она просто отказывалась допустить возможность того, что ей придется быть рабыней. Короче говоря, она разделяла вину своего народа, и сентиментальное сочувствие в данном случае было неуместно.

Тем не менее, нельзя было отрицать, что Эйлас обратил на Татцель особое внимание, хотя не мог предвидеть, что это внимание приведет к нынешним затруднениям. Он хотел всего лишь — чего? Заставить ее признать, что он достоин уважения. Воплотить в жизнь мечты, посещавшие его в замке Санк. Насладиться ее близостью, общением с ней. Интимно познакомиться с ее привычками, с ее мыслями, понравиться ей, возбудить в ней эротическое влечение… И снова Эйлас иронически усмехнулся. Все эти цели, к достижению которых он стремился с наивной горячностью, теперь казались нелепыми. Он мог в любое время заставить Татцель удовлетворить его эротические прихоти — чего она, по-видимому, от него и ожидала, и что, как подсказывал Эйласу инстинкт, она в какой-то степени даже приветствовала бы. Нередко, когда он чувствовал рядом тепло ее тела, позыв, заставлявший забыть о всякой сдержанности, становился почти непреодолимым. Но всякий раз, когда похоть начинала опьянять его мозг, целый ряд соображений вмешивался и заливал этот костер. Прежде всего — то, что он увидел, когда зашел в лачугу, где бандит приготовился насиловать девушку, вызывало у него тошноту; эта картина навязчиво стояла перед глазами. Во-вторых, Татцель украла нож — можно было не сомневаться, что она собиралась его зарезать, а это существенно охлаждало пыл. В-третьих, Татцель, будучи чистокровной ска, рассматривала его как помесь истинных людей и древних каннибалов с мохнатыми бровями, как существо, стоявшее ниже нее на эволюционной лестнице — короче, как двуногую скотину. В-четвертых, он не мог заслужить благорасположение девушки так, как это обычно делалось, и гордость не позволяла ему овладеть ею насильно, просто для того, чтобы облегчиться, не думая о последствиях. Если Татцель не возражала против того, чтобы с ним переспать, пусть сделает первый ход в этой игре — что, конечно, маловероятно. И все же — может быть, ему только так казалось — порой он чувствовал, что Татцель заигрывает с ним, бросает вызов; возможно, ею руководили те же инстинктивные побуждения, что будоражили его воображение.

Досадная проблема. Может быть, однажды вечером обстоятельства сложатся настолько удачно, что ему удастся понять ее истинные намерения, и мечты станут всепоглощающей, захватывающей дух действительностью. Тем временем, караван ска скрылся за горизонтом.

«Вставай! — буркнул Эйлас. — Пора ехать».

Эйлас давно уже засунул за пояс нож, которым резал сыр. Он навьючил начинавший уменьшаться в размерах тюк с провиантом на свою прежнюю лошадь, а сам оседлал сильного черного жеребца Торкваля, тогда как мохнатая лошадка, семенившая всю дорогу с тюком на спине, осталась не при деле. Эйлас помог девушке забраться в седло, и они снова направились на север.

Как и ожидал Эйлас, Татцель была не на шутку озадачена таким выбором направления и в конце концов выпалила: «Почему мы едем на север? Южная Ульфляндия позади!»

«Верно. До Южной Ульфляндии далеко, это трудный и опасный путь — там нас ждут целые толпы ска и прочих разбойников».

«А что нас ждет на севере?»

«Впереди — дорога из Прибрежья в Поэлитетц. За ней, на севере — дикие места, до самой Годелии. Там никто не живет; там никто нас не ограбит и не убьет, ни ска, ни бандиты. В Дун-Кругре мы найдем тройский корабль и вернемся в Южную Ульфляндию со всеми удобствами».

Татцель взглянула на него так, словно он окончательно спятил, но безразлично пожала плечами.

Через час они выехали на дорогу, ведущую из Прибрежья к грозной и неприступной горной крепости Поэлитетц. В пределах видимости на дороге никого не было — Эйлас пришпорил коня, и они беспрепятственно пересекли опасную магистраль.

Весь день они ехали по плоскогорью, не встречая никаких троп. Далеко на востоке темнел пограничный хребет, отделявший Даот от Северной Ульфляндии. На западе и на севере пустошь расплывалась в дымке. Здесь, в холодных верховьях, процветали только утесник, осока и жесткие травы — иногда попадались, впрочем, угнетенные ветрами деревца тиса и рощицы низкорослых, словно ободранных с одной стороны лиственниц. Над головой время от времени пролетал ястреб, искавший куропаток или зайчат; вспугнутые лошадьми, хлопали крыльями и пропадали в безрадостных далях стайки ворон.