Набат - Александр Гера

— Какая же это тайна? Это сказка, — старался быть искренним Хисао, не отторгать сына насмешкой или недоверием.

— Мои расчеты точны и подтверждаются фактами. Я хотел предупредить японцев о беде, получилось, — мне верить не желают; зато моими расчетами воспользовались чужестранцы.

— Кто именно? Ты отдал документы?

— Только выводы. Я разослал их во все страны, которые, по моим расчетам, оказались в зоне критической сейсмичности. Ни в Америке, ни в Австралии моими прогнозами не заинтересовались, не ответили, даже не поблагодарили. Только Россия, которая меньше других может пострадать от землетрясений, проявила живейшее участие. Что происходит, отец? Мир вот-вот вывернется наизнанку, а мои соотечественники вообще не хотят знать о каких-то бедах. Им сытно, беспечно, они перестали думать, стали заводными куклами!

Аккорд отчаяния послышался в последних словах Хироси. Что-то стронулось в зачерствевшем сердце банкира. Он тоже относился к сытым и беспечным, но интуиция финансиста быстро нашла необходимые ходы, способные в критической ситуации не только увести от убытков и разорения, но и заработать дивиденды. Не было бы счастья, да несчастье помогло.

Он понял отчаяние сына и поверил ему.

— Когда это начнется? — спросил он хриплым голосом. Хотелось прокашляться, но он сдержался.

— В любой день, отец. Кризис в верхней точке. Токио стал нереальным.

— Ясно. Я верю тебе. Уезжай из Токио, завтра встретимся в Сэндае. Я жду тебя.

— Я не уеду.

— А со мной?

— И даже с вами, — покорно склонил голову Хироси.

— Ладно, — не стал уговаривать он сына. — Поступай, как знаешь. Только помни: ты у меня единственный сын.

Он говорил это, а его заботило уже совсем другое.

Проводив сына до дверей кабинета, он стремительно вернулся к столу и вызвал секретаря-референта и двух ближайших помощников. Не присев, он расхаживал по кабинету уверенной и несколько деревянной походкой старика, диктуя распоряжения:

— Двумя тренчами переведите из нашего цюрихского филиала в осакский десять триллионов иен, из нью-йоркского забирайте все десять миллиардов долларов. То же самое проделайте с Брюсселем, Мюнхеном, Парижем и Римом. На бирже немедленно приступайте к продаже акций ведущих сталелитейных компаний и скупке строительных, цементных, деревоперерабатывающих…

Его распоряжения были похожи на команды «Наполеона» в сумасшедшем доме. Помощники именно так воспринимали их с примесью ужаса. Он видел это и не обращал внимания. Перечить ему никто не мог, акционеров он не ставил в известность, обладая правом решающего голоса.

Подойдя вплотную к референтам, он больно уперся в грудь одного из них указательным пальцем:

— Сегодня вечером я хочу видеть на первых полосах всех ведущих газет сообщение: «Хироси Тамура прав: Токио скоро погибнет! Япония — тонущий корабль!» Делайте, как хотите. Все.

Последнее «все» прозвучало подобно «Спасайся, кто может!», и референты стремглав кинулись прочь из кабинета.

Тамура вернулся к окну и любовался видом Фудзи несколько минут, не обращая внимания на стрекот телефонов.

Фудзи затягивалась полуденной дымкой, будто выхлопы орудийных залпов окутывали поле боя, возвещая о начале битвы.

Стрекот не прекращался.

«Задвигались!» — со злорадством подумал он о компаньонах.

Он вызвал личного секретаря и велел готовить свой вертолет.

Через пять минут с крыши здания «Хиэй» вертолет взлетел и взял курс на восточное побережье. Тамура смотрел вниз, на лежащие под ним кварталы, и с тоской думал о бренности живого.

Он поймал себя на мысли, что его мало волнует предстоящее землетрясение, жертвы, которые, несомненно, будут в большом количестве, разрушения, и разрушения громадные. Он жил в мире привычек, вековых укладов, свой возраст воспринимал обязательным течением жизни вместе с сопутствующими недомоганиями и, подобно заведенному механизму, включил аварийную систему защиты так, как делал это автоматически и раньше: за разрушениями последует возрождение, а это деньги, а деньги должны работать, иначе финансовая корпорация «Хиэй» потеряет хорошие проценты, а ее главе, потерявшей нюх, пора на покой. Он знал, что своей ретивостью разоряет десяток крупных банков и тысячи мелких компаний, но проклятий не услышит, поскольку его реакция быстрее, сведения точны и действия просчитаны. Пусть неудачник плачет…

Нежелание сына уехать вместе с ним он воспринял естественно. У того своя голова на плечах, он ему не нянька, сын вполне отвечает за свои поступки.

Хисао Тамура жил в сытом мире и воспринимал его обычным придатком к своему организму.

Землетрясение началось с утра. Сразу во многих местах: в Токио, Нью-Йорке, Лондоне, на всех биржах мира. Хисао Тамура оказался мощным сотрясателем, даже в цюрихских подвалах забегали гномы в поисках спокойного места. Началась паника — причина всех землетрясений.

Через день в родовом поместье, на побережье залива Иси-номаки, он прочитал с телетайпа все биржевые новости на этот час, усмехнулся, прочитав сводку поступлений в свой банк, удовлетворенно кивнул и отправился прогуляться к морю.

Светило солнце, лаская пологие волны у песчаных пляжей, в легком домашнем кимоно Тамура беспечно шествовал по влажному песку вдоль кромки воды, наслаждаясь покоем природы.

«И чайки не гомонят», — подумал он и повернул к дому. Пора обедать. И никакого землетрясения, никаких встрясок.

Он подносил палочки ко рту, когда заикающийся слуга вбежал в обеденный зал и выпалил о трагедии:

— Токио! Весь!

— Я знаю. Вон отсюда… — бесцветным голосом велел он и вернулся к прерванной трапезе. Он любил на обед плавники окуня судзуки со специальным соусом, который делали только для него.

После обеда, неторопливо читая газеты, он нашел сообщение о том, что маститый нейрохирург Луцевич дал согласие приехать в Москву, чтобы вернуть естественное состояние генералу Судских.

«А, спящий русский, — вспомнил Тамура. — И спал бы себе…»

У Луцевича был прилив раздражения. Он вылетел из Цюриха в Москву, не имея за душой ни цента, так как банк приостановил выплату по счетам вкладчиков как раз с утра в день отлета. Вчера он поленился сделать это, полагая по пути в аэропорт заехать в свой банк, работавший стабильно, как знаменитая «Омега» или «Лонжин». Сбой в анкерном ходе в выверенной веками швейцарской финансовой системе обескуражил. Он не слышал последних известий, не знал о панике на мировой бирже, и только в аэропорту из телевизионных сообщений узнал новость номер один. Как ни странно, это сообщение вернуло ему нормальное состояние духа: совковая система нестабильности добралась до Швейцарии — так вам и надо, купчишки и фарисеи, а мы улетаем и все свое берем с собой…

В Шереметьево Луцевича встретили прямо у трапа и сразу повезли в клинику. Толмачев сбивчиво рассказывал по пути о Судских: вторые сутки пациента ровно заклинило, он пребывает в коллапсе, хотя все приборы отмечают внутреннее состояние стресса.

— Посмотрим, — спокойно ответил Луцевич. Раздражения или торопливости не было, он с большим интересом разглядывал природу по обеим сторонам скоростного шоссе и почти не слушал Толмачева. Тот не внушал ему уважения раньше, а сейчас его треп о налаженной лично Толмачевым терапии был вовсе не интересен. Лучше увидеть самому и сделать выводы.

Москва изменилась сильно, но как, Луцевич долго не мог понять. Допустим, автомобили носились в обе стороны. Ага, нет загаживающих воздух грузовиков. Спросил: почему? Водитель охотно ответил, что все грузовые перевозки теперь совершаются с пяти до девяти утра, а любые отклонения от нормы выхлопа токсичных газов караются строго. Стало просторнее. Почему? На месте снесенного старья новостроек не затевают, только газоны, и вообще ее собираются переносить не то в Нижний Новгород, не то в Самару. Зачем? А Бог ее знает…

— Промобъекты убрали за стокилометровую зону, стало чище, зеленее, — отвечал словоохотливый водитель. — Может, народу не осталось в конторах сидеть. А дышится-то как!

«Как в Японии прихорашиваются», — с некоторой завистью отметил Луцевич: он пока в гнилой Европе живет…

— Да, кстати, не успел дослушать новости: что там в Японии еще случилось? Про Токио слушал.

— Черт его знает. Трясет и контачит. Будто бы тряхнуло их там, народу много погибло, разрушения. Япония — она и есть Япония.

Толмачеву надоело слушать водителя, он вмешался, желая поставить его на место:

— На Хоккайдо произошло землетрясение силой до восьми баллов. Разрушены города Саппоро и Муроран. Много жертв. И главное — вышел из строя реактор на АЭС.

— Японский Чернобыль? — спросил Луцевич, и водитель перехватил комментарии:

— Похлеще. Хоть реактор получше нашего был. От толчка он, сказывали, в защитную ванну опустился, как в кокон, а ванна-то треснула, утечка большая… А тут еще грунтовые воды выперли от толчков, и соприкасаются они с отравленной водой. У них там все скважины артезианские, так сейчас вообще дело дрянь.