Набат - Александр Гера

— Похлеще. Хоть реактор получше нашего был. От толчка он, сказывали, в защитную ванну опустился, как в кокон, а ванна-то треснула, утечка большая… А тут еще грунтовые воды выперли от толчков, и соприкасаются они с отравленной водой. У них там все скважины артезианские, так сейчас вообще дело дрянь.

«Вода, вода», — задумался Луцевич, сплетая обрывки информации, но водитель подтолкнул его раздумья:

— А что у вас в Европе с водицей происходит? Якобы гниет она, воду танкерами возят из Норвегии, Финляндии…

— Ах да, — вспомнил Луцевич. — Ухудшается качество питьевой воды не по дням, а на глазах. В Швейцарии еще терпимо, в других странах пьют только фасованную, пищу готовят на привозной. Во Франции и Германии совсем беда: ванны чернеют, никакой чисткой не взять, кожные заболевания начались. Мы пока моемся, — закончил Луцевич с грустным юмором.

Простота сказанного выдавала в нем человека, прошедшего школу выживания в России: толкотню в очередях, вечный дефицит, хождение по кабинетам за дурацкими справками, ущемление гражданских прав. Европа вопила от ужаса — воды нет, вода кончается! — а русский человек стоически воспринимает ниспосланное судьбой. Подумаешь, воды нет… Сосед троячку брал на пару дней и второй месяц не отдает — вот это беда так беда…

— А мы как парились, так и паримся, — продолжал словоохотливый водитель. Толмачев пыхтел от злости.

— А как там болячка ваша? — спросил Луцевич, разумно полагая из слухов узнать что-то новенькое. Вмешался Толмачев:

— Никто толком не знает, — тоном осведомленного человека завел он. Пора внушить профессору о причастности его к большим людям и знакомстве с государственными тайнами. — Но я знаю точно от Воливача: есть обмен по правительственной связи. Из Зоны сообщили, что опыты завершаются, положительный результат есть, как только закончим, сразу дадим знать.

— Что закончим? — не понял Луцевич.

Толмачев важно помедлил:

— Управляем процессом. Сначала они хотят разрешить свои собственные проблемы, лишь потом открыть Зону для входа и выхода.

Луцевич мало что понял. Он хотел разобраться, но вмешался водитель:

— Хотят с приплодом выйти. Как, говорят, первая баба у них забеременеет, так объявляют готовность ноль.

— Но у многих преклонный возраст!

— Значит, молодеют, и опыты продолжаются! — захохотал довольный шуткой водитель. — Мне верный товарищ сказывал: у них там такая потенция, днем и ночью… — с хитрецой посмотрел он через плечо на Толмачева. — В общем, делать детей могут со страшной силой.

Луцевич слушал с интересом. Толмачев — с недовольным видом: ничем не обуздаешь русской простоватости.

— У обитателей Зоны изменилась генная решетка. Соответственно кровообращение и ДНК, — наставительно произнес Толмачев.

— Точно! — поддакнул водитель. У светофора он уточнил: — В клинику едем?

— В клинику, — подтвердил Толмачев страшно недовольным голосом, и водитель не раздумывая махнул на красный свет.

— А, собака! — выругался водитель, резко тормозя.

— Доездился! — съязвил Толмачев.

— Что случилось? — не уловил причины Луцевич.

— Любви не получилось, — ответил водитель зло.

Их нагнал мотоциклист. Луцевич разглядел на шлеме эмблему: галопирующий конь. Мотоциклист, не останавливаясь, шлепнул бумажку на ветровое стекло и поехал дальше.

— Видели? — повернулся водитель к Луцевчу. — Теперь клей казацкий не отодрать. Во че удумали: какой-то клей хитрый составили и клеют квитанцию прямо на ветровое стекло. Штраф нормальный и без волокиты, а клей ничем содрать нельзя со стекла. И надо у них покупать разовый тюбик с антиклеем. Дорогой, собака! А если блямбу не смыл, тебе еще штраф налепят. Вот такое у нас ГАИ, с казачками не поспоришь, да они и не разговаривают. Зато и мозги не компостируют. Езжай себе и езжай. Раньше Москву дивизия взяточников в плену держала, теперь не видно гаишников и не слышно, если, конечно, и тебя не видно, не слышно.

Луцевич с удовольствием засмеялся, а Толмачева передернуло. Так и не довелось ему умно обсудить с ним кое-какие вопросы…

В клинике Луцевичу дали возможность умыться, переодеться и повели в палату Судских. На правах хозяина Толмачев шел первым, но Луцевич придержал его:

— Сергей Алексеевич, позвольте я один.

— Как пожелаете, Олег Викентьевич, — напрочь обиделся он.

Луцевич посмотрел на него ободряюще.

— Не обижайтесь, — наклонился он к Толмачеву. — Мне важно первое впечатление. Я ведь когда-то помещал сюда генерала…

У двери он легонько ущипнул медсестру Сичкину за бочок, и та зарделась от прилива чувств.

«С Богом!» — напутствовал себя Луцевич и шагнул в палату.

За годы, прожитые вдали, он частенько думал о необычном пациенте. Хируг-ювелир, человек эрудированный, Луцевич не слыл набожным, хотя верил в провидение Господне и силу Божью не отрицал, верил в границы реального и мира иного, где существуют другие правила, где есть то, что в этом мире вызывает мистический испуг. Когда он оперировал, ему помогал опыт и всякий раз индивидуальный подход к пациенту. Он ощущал токи живого тела, настраивал себя, как подбирают звучание инструмента под камертон. Им был пациент. Случалось, он отказывался от пациента: не слышал звука. А ему необходимо было услышать звучание в унисон.

В тот год он откликнулся на предложение Гуртового немедленно приехать в Россию. Зубную щетку — в кейс, пару носков, и через три часа он переодевался уже в операционную робу. Судских доставили в клинику с большой потерей крови, закоченевшего, практически не жильца, но Луцевич услышал его камертон, как сигнал эхолота подводной лодки, плывущей слепо в толще воды. Сдвоенный писк и тишина. Писк и тишина… Немедленная операция. Луцевич колдовал над телом. Четыре пули он вылущил из груди и правого предплечья, пятая из подлой очереди вошла в висок и застряла у темечка. Он мог достать ее, пуля не задела жизненных центров мозга, но что-то подтолкнуло его: остановись… За неделю состояние Судских улучшилось, раны затянулись, но в сознание он не приходил. Луцевич готовился к новой операции и опять отказался вторгаться в черепную коробку. Он переругался с Воливачом и Гуртовым, лишь Гречаный понял его. Нельзя! Почему? Не знаю… Но нельзя. И уехал.

Никто другой за Судских не брался. Уезжая, он созвонился с Гречаным: придет время, он лично сделает операцию.

Сейчас Луцевич заново разглядывал Судских. За эти годы он не изменился, будто время услужливо дожидалось его. Судских брили, умывали, делали массажи. Это был уставший спящий человек, никак не живая кукла, лишь тени каких-то снов горько опустили уголки его губ. Луцевич неожиданно позавидовал Судских: где он там блуждает, в каких местах, куда простым смертным путь заказан…

— Ну как вы, Игорь Петрович? — спросил Луцевич, вглядываясь в лицо Судских. — Не пора ли нам пора?

Веки Судских дрогнули.

Луцевич замер.

Ни звука.

Луцевич просмотрел показания приборов: Судских жил, и жил бурной жизнью. И опять Луцевич почувствовал легкую зависть: сам по себе случай уникальный, но сколько найдется пациентов с уникальностью этого генерала?

— Будем вынимать дурочку, Игорь Петрович, — сказал Луцевич. — Вы не против?

Губы Судских шевельнулись.

— Так и запишем, — чуть дрогнули губы Луцевича. — Наш генерал согласен на операцию…

— Как он? — первой встретила Луцевича медсестра Сичкина. Толмачева и тут опередили. Щадя его самолюбие, Луцевич обратился к нему:

— Сергей Алексеевич, насколько помню, пуля залегла возле гипоталамуса?

— Именно так, — важно поддакнул Толмачев. — Надо трепанацию делать, я распоряжусь готовить инструменты…

— Обойдемся без, — остановил его Луцевич. — Пуля прошла через мягкие височные ткани. Мы вытянем ее прежним путем. Пришло время. Мне уже доводилось делать подобное, — уверил он все более изумляющегося Толмачева. — Готовьте операцию на завтра.

Не спорить же Толмачеву… Вернув себе важный вид, он согласно кивнул. Умно кивнул.

На обычные разговоры времени не оставалось: появился дежурный офицер из Кремля и просил настоятельно ехать с ним. Воливач и Гречаный приглашали отужинать вместе в загородной резиденции. Уважительно пожав руку Толмачеву и подмигнув Сичкиной, Луцевич уехал. Толмачеву прибавилось важности. Сичкиной — бессонницы.

Приглашение не явилось неожиданным. Еще в Нью-Йорке в первое визуальное знакомство Гречаный и Луцевич условились встретиться вместе с Воливачом, и Луцевич понимал, что Судских будет не самой главной темой разговора. Вещи куда более сложные волновали нынешних лидеров России. Страна довольно-таки удачно вышла из полосы кризиса, хотя это не означало конца потрясений. Церкви явно не нравился отток верующих, вызванный политикой новых властей. Какой ни худой союзник был у нее, а прежде Церковь возвеличивалась, и вдруг нажитое с таким трудом ставилось под сомнение: какому такому Богу служат россияне? А потворство властей прочим культам раздражало особенно. Генералы Православной церкви были не против прочих религий, но православие должно быть главным. А власти не собирались выделять его в привилегированное положение. И пресса распоясалась: нет-нет и намекнет, что кот староват и ленив, спит да спит на ветхом половичке в прихожей, проснется, вымяукает вкусненького и опять за старое, а ты его обходи, на хвост не наступай, оскорбится. Бог создал, обсуждать не моги…