ШЕСТОЙ МОРЯК - Евгений Филенко

  «У нас нет выбора, — сказал Одиссей. — Это остров, и мы должны на нем высадиться. Хотя бы затем, чтобы добыть воду и какую-нибудь пищу».

  «Нет здесь  ни воды, ни пищи, — возразил я. — Это всего лишь кусок голого мокрого камня, от которого стоит держаться подальше».

  «Объясни это своим друзьям, — усмехнулся царь. — Своим перепуганным голодным друзьям».

  «У меня здесь нет друзей. Но я не желаю смерти никому из этих людей».

  «Я животом своим ощущаю угрозу. Но не вижу ее. И мне это не по сердцу, Криптос. Я не самый храбрый человек в Элладе — хотя с готовностью убью всякого, кто повторит эти мои слова! — но мне привычнее видеть противника перед собой, нежели гадать о нем...»

  «Скажу только, что нам незачем кружить возле этой безжизненной скалы. Это не остров, царь, где нас ждут фрукты, дичь и вода, а если повезет — вино и покладистые рыбачки. Чем скорее мы отсюда уберемся, тем лучше. Мы не найдем здесь ничего, что хотели бы найти, а потеряем больше, чем рассчитывали».

  «Вот за что.я никогда не любил прорицателей...»

  «Я не прорицатель, царь».

  «...так это за умение уходить от простого ответа на простые вопросы. Еще меньше мне нравится, когда я говорю, а меня перебивают».

  «Ты  спросил, а я ответил», — сказал я хмуро.

  «Да, я спросил, а ты принялся давать несуразные советы. Неужели ты  надеялся,  что я им последую? Если у меня и оставались какие-то сомнения, то теперь я точно знаю: это остров, и мы на нем высадимся, хотя бы все псы Аида подстерегали нас на берегу».

  «Царь...» — начал было я, но внезапно понял: меня никто не слушает.  Мне вообще не стоило ввязываться с ним в спор. Те, кто знал Одиссея лучше, так и поступали: едва только он обращался к ним с вопросом, превращались либо в безответное дерево, либо в колодец, откуда  до него доносилось эхо собственного голоса. Да я и сам уже весьма неплохо его знал. И какая блоха меня укусила, что я вдруг решил поделиться с ним своими сомнениями?!

   Оставалась, впрочем, слабая надежда, что скала — она и есть скала, отвесные стены, ни причалить, ни зацепиться. ..

   «Вижу проход!» — закричал Термофил.

   «Нам не нужен проход, глупец! — огрызнулся Одиссей. — Что мы станем делать в этой норе?! Нам нужна бухта!»

   Проход не проход, бухта не бухта... а надежды мои не оправдались: нас уже всасывало в темную узкую щель — туда,  где сплошная  каменная стена расселась, должно быть, при падении с олимпийских высот. В грохоте воды, в пене брызг, мы проваливались внутрь скалы. Храбрясь и молодцевато покрикивая: «Держи ровно!.. весла, весла береги!.. убрать  парус, рыбьи дети!..» Одиссей, поначалу стоявший между рядами гребцов, зачем-то обнажив меч, наконец сообразил,  что проку  от его воинственности будет немного, и теперь вместе с навигатором Перикомпом налегал  на рулевое весло. Я повис на снастях, помогая Триссосу и Симпоту свернуть парус. Бешеный поток пытался притереть корабль бортом к скале;  чтобы оттолкнуться на безопасное расстояние, в ход шли и весла, и копья, и все, что попадало под руку. «Только бы мачту не срезало...» — услышал я. Но вряд ли о том стоило беспокоиться — своды расселины терялись в  туманных клубах... Внутри камня течение смирило свой буйный нрав, но расправить весла в такой тесноте было опасно. Оставалось покориться судьбе и стихии.

   «Факелы!» — приказал Одиссей.

   Это была неудачная мысль.

   Во-первых, в спертом, наполненном водяной пылью воздухе кремень не давал искры, трут не занимался. «Никому ничего нельзя доверить, — прошипел Одиссей. — Дай сюда!» Самое удивительное, что с десятой примерно попытки ему удалось оживить один факел, а уж от того занялись и остальные.

   А во-вторых, мы разбудили Скиллу.

  ...Как я сейчас понимаю, Скилла была существом из другого мира. Вернее сказать, порождением — ибо кому в голову придет назвать «существом» дерево или гриб?! Скилла не была ни тем, ни другим, но и не животным, впрочем. Она не была даже Скиллой — это потом, много позже, со слов немногих живых очевидцев назвали ее Скиллой — но не потому, что она лаяла во все свои глотки, как злобная собачья свора. Она вообще не издавала звуков по причине полного отсутствия легких и голосового аппарата.

  Да и странно было бы назвать «лающей» милую девушку из хорошей,  практически божественной  семьи. Была же  придумана легендарная предыстория про любовь девушки Скиллы и красавчика, на которого имела свои виды злокозненная колдунья, чуть ли даже не бешеная оторва Киркэ, про жестокие чары означенной колдуньи, обратившие стройное девичье тело в нечто ужасное, чему нет названия...

  Но в тот час мы не знали, с кем имеем дело. «Что это за коксакос» — помнится, спросил Симпот. На троянском это означало примерно следующее: «неведомая траханая херня». За время, проведенное у стен Трои, мы весьма обогатили свой лексикон словами вражеского языка, но те слова по преимуществу были бранными — ибо какие слова чаще всего звучат на поле брани?!

  Что это был за мир, и кем была Скилла в своем мире? Комнатным цветком? Вредителем полей и огородов? Домашним животным? А может быть, хозяйкой дома, матерью семейства и почетной горожанкой? Оставалось только гадать. С тем же успехом ее мир мог находиться вовсе не за пределами обычного пространства и времени, а в недоступных чувствам и воображению морских безднах, населенных созданиями вечной тьмы, что стерегут тысячелетний сон царя всех левиафанов. Не животное, не растение, не гриб, ни даже механизм. Всевидение обнаружило бы все названное. Только не то, что было абсолютно и бескомпромиссно чужим. Воистину, многообразие миров кого угодно способно лишить рассудка...

   Но здесь Скилла была всего лишь запуганным зверем в чужом лесу. Игра стихий вырвала ее из привычного окружения вместе с обиталищем — этой мрачной голой скалой, — и швырнула в воды нашего мира. Скилле не так повезло, как девочке Дороти  из Канзаса, перенесенной вместе с домиком и собачонкой в волшебную страну Оз — в той истории, придуманной много позже, почти все было знакомо и мило... что редко случается в действительности. Если признать за Скиллой способность переживать и чувствовать — а кто мы такие, чтоб отказать ей в этих качествах?!  — то она испытывала страх, ощущала себя потерянной и совершенно одинокой. Она и была одинокой — единственный представитель вида... как и я.

   Итак, Скилла...

   «Мне это не мерещится?» — шепотом спросил Одиссей, поднимая факел повыше.

   «Это что за коксакос» — гаркнул было Симпот, но на него со всех сторон зашикали.

   «Ничего себе цветочки!» — пробурчал Триссос.